А как у Николая Рубцова отношения со временем? С вечным и сиюминутным, с прошлым и настоящим?
Вот тут-то временные прилагательные и причастия вопиют сами за себя! Они кладут на лопатки всё остальное. Можно без сомнения сказать: слова «времени» – ключевые слова поэзии Николай Рубцова, особенность его поэтического сознания. И если пристально и непредвзято вглядеться в строчки его стихотворений, то мы ощутим себя во внешне опустошённом, покинутом мире, но внутренне наполненном «гласом веков».
Зачарованность, заворожённость прошлым определяют поэтическое сознание поэта.
«Видения на холме», «Старая дорога», «Ферапонтово», «Душа хранит», «Осенние этюды», «Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны», «Сосен шум», «Журавли»… Эти и многие другие стихотворения поэтизируют прежде всего одухотворённую старину, отрадную заброшенность, вечность… Приметы современности гаснут, даже если, казалось бы, внешне поэт видит настоящее! Я назвал эту его черту как-то «пиитической одушевлённостью забвения».
Понимаю некоторое недоверие моим словам. Хорошо. Давайте обратимся к его, без всякого сомнения, шедевру «Старая дорога».
Всё облака над ней,
всё облака...
В пыли веков мгновенны и незримы,
Идут по ней, как прежде, пилигримы,
И машет им прощальная рука...
Навстречу им — июльские деньки
Идут в нетленной синенькой рубашке,
По сторонам—качаются ромашки,
И зной звенит во все свои звонки,
И в тень зовут росистые леса...
Как царь любил богатые чертоги,
Так полюбил я древние дороги
И голубые
вечности глаза!
То полусгнивший встретится овин,
То хуторок с позеленевшей крышей,
Где дремлет пыль и обитают мыши
Да нелюдимый филин — властелин.
То по холмам, как три богатыря,
Ещё порой проскачут верховые,
И снова—глушь, забывчивость, заря,
Всё пыль, всё пыль, да знаки верстовые...
Здесь каждый славен —
мёртвый и живой!
И оттого, в любви своей не каясь,
Душа, как лист, звенит, перекликаясь
Со всей звенящей солнечной листвой,
Перекликаясь с теми, кто прошёл,
Перекликаясь с теми, кто проходит...
Здесь русский дух в веках произошёл,
И ничего на ней не происходит.
Но этот дух пойдёт через века!
И пусть травой покроется дорога,
И пусть над ней, печальные немного,
Плывут, плывут, как прежде, облака...
Выделим в нём приметы времени: «пыль веков», «голубые вечности глаза», «древние дороги», «полусгнивший овин», «дремлет пыль», «позеленевшая крыша», «знаки верстовые», «глушь, забывчивость», «мгновенны и незримы», «пройдёт через века», «травой покроется дорога»…
Что в «Старой дороге» явлено живого? Сегодняшнего? «…то по холмам, как три богатыря, ещё порой проскачут верховые…». Это скорее вестники прошлого, чем явление настоящего. Эпическое – богатыри! По сути, пейзаж его стихотворений безлюден. Прошедшие и проходящие – в сознании поэта! Пилигримы, растворяющиеся в вечности.
«И радость вдруг заволновалась в его душе… Прошлое… связано с настоящим непрерывною цепью событий, вытекавших одно из другого. И ему казалось, что он только что видел оба конца этой цепи… и невыразимо сладкое ожидание счастья овладело им мало-помалу, и жизнь казалась ему восхитительной, чудесной и полной смысла».
Кажется, Чехов отослал эти слова из рассказа "Студент" не только Ивану Великопольскому, но и… Николай Рубцову. У поэта – «отрадная заброшенность»! Отрада – тихая радость, глубокая, сокровенная…
У Рубцовской старины особый аромат. Она называет её – «достославная»!
Как-то, ещё в 90-х, я написал: «Грустное прозревание истории через её лишённые внешней жизни памятники – лейтмотив его исторических стихотворений». Думаю, что я поддался на провокацию причастий прежде всего и – некоторых прилагательных. Их собрание, действительно, может нас угнетать, что ли, ввергнуть в обозначенную мной когда-то «грусть». Гляньте-ка, скажет читатель: полусгнивший, позеленевший, ветхий, обветшалый, шаткий, остывший, разрушенный, полусгнивший, дряхлеющий, упавший, запущенный, заросший, затерянный, запылённый, почерневший, отживший, забытый, канувший, безжизненный, рухнувший, минувший…
Прошло время, и в моей душе зазвучала другая «песня» при чтении его «исторических» стихотворений. Это песня победительных рубцовских формул: «отрадная заброшенность», «тайна древнейших строений и плит», «достославная старина». Даже заставляющий нас оцепенеть поначалу «Русский огонёк» вершится победительно, всем нам известным ныне гимном (без скобок!): «За всё добро расплатимся добром, за всю любовь расплатимся любовью». Изыми из него «историческое» горькое сиротство старухи, пожелтевшие фотографии, страшную войну, её обережительное и тревожное одновременно «скажи, родимый…», лирическое, авторское с его одиночеством и сиротством, и – рухнул бы гимн, не состоялся. Только совершенно бесчувственный человек не заплачет над этим стихотворением. Которое о времени, которое о прошлом. Которое о настоящем и вечном. Жаль, Свиридова нет на это великое стихотворение. Как бы пронзительно печально и одновременно торжествующе звучала бы его хоровая композиция!..
Исторические видения Рубцова в большей степени, конечно же, медитативны, нежели скрупулёзно выверены, эмоциональны, интуитивны, нежели идут от знания. Это поэтическое прозрение. Но разве можно разумом постичь блоковский великий цикл «На поле Куликовом»?! А, тем не менее, духовное-интуитивное прорезание Блоком мглы времени даст впечатлительной натуре не меньше, чем огромные исторические тома учёных мужей. Невольно вспоминаются рубцовские «незримых певчих пенье хоровое» или «пение детского хора», вдруг настигшее поэта где-то «в глуши потрясённого бора»… Спадает историческая завеса и начинают звучать голоса, начинают «тесниться картины нашей жизни», как сам поэт признаётся в «Осенних этюдах».
Слова ряда «прошлое» тотально доминируют в лирике Рубцова над «молодым» да «юным». Над сегодня!
А арифметика такова.
Из любимых – слово «былое» (и примыкающие к нему «прежнее», «бывшее», «прошлое», «минувшее»). Около двадцати раз они всплывают в текстах сборника «Подорожники».
«Древний» и однажды всплывающее в стихотворении «Первый снег» «древнерусский» 15 раз обдают ароматом старины его стихотворения.
«Старый», «старинный», «былинный» так же примерно насыщают лирику Рубцова.
Привкус прощания есть и в прилагательном «последний»: «…и последние ночи близки». И оно так же частотно, как и вышеперечисленные слова.
Все почти причастия употреблены поэтом в форме прошедшего времени, свершившегося действа: остывший, разрушенный, прошедший…
А разве «вечный», «святой», «легендарный», «священный», «допотопный» не из того же ряда?
На фоне такого изобилия скудно, неприметно звучат «юношеский», «молодой», «отроческий», «юный», «младенческий»…
Да и сами названия стихотворений говорят то же: «Старая дорога», «Над вечным покоем», «Душа хранит», «Что вспомню я?», «Прощальное», «Последний пароход», «Далёкое»...
Как будто древний этот вид
Раз навсегда запечатлён
В душе, которая хранит
Всю красоту былых времён…
Читаешь его «Журавлей», чувствуешь, как высокий полёт птиц пробуждает в нас какие-то древние, могучие инстинкты, согласно связующие нас с миллионами прошедших поколений. Как страницы летописей, древних сказаний заставляют взволнованно биться наши сердца от соприкосновения с вечностью…
…И если врывается в его стихи цивилизация, то образ её жуток.
Какая зловещая трасса!
Какая суровая быль!
Ночь, в которой «газуют» шофёры – «грозная», сердцу в этой ночи «жутко» и «радостно» одновременно…