Отступили за спину и замерли Мокошь и Лада.
С Чернобоговых рук пригубила кровавую месть.
И упало на головы стонущим в яме древлянам:
«Хороша ли вам, сватушки, Ольга? По нраву ли честь?»
Чуть рукой повела – враз засыпала яму дружина.
Горше Игоря пусть будет доля для Маловых псов.
Не насытясь, она сапогом в рыхлый край надавила –
След поплыл перевозчика лодкой в деревню под Псков,
Где, упрятав под шапку тяжёлую русую косу,
Помогала отцу и где, девушку в ней разгадав,
Попытался обнять её Игорь.
«Шаг сделаешь – сброшусь», -
Обожгла его Ольга, над шаткой кормою склоняясь.
Сколько небылей сложат. Расчётливой девкой прокличут.
Не докажешь, от сердца что всё – и тогда, и потом.
И снимала с него сапоги не за то, что великий.
Не в хоромы входила – входила к любимому в дом.
Что теперь ей осталось? Горючая вдовья судьбина?
Прав ли Игорь, от жадности смерть, а не в битве сыскав?
Что теперь ей осталось?
Земля, Святослав и дружина.
Он ей муж. Он любил и хранил. И поэтому прав.
Захлебнувшись от горя, забыться бы в бабьем несчастье,
Сына сжавши в комок, на стене крепостной голосить.
Только будет рыдать – не видать сыну княжеской власти.
Чти законы мужчин – раз решилась княгинею быть.
В тёмном тереме можно под горем не сдерживать плечи,
Непроглядную ночь сквозь себя одиноко цедить.
Двадцать за одного.
Отчего ж не становится легче?
Надо больше? По силам ли большее ей сотворить.
Утро вечера…
Свет от зари кругом на изголовье.
Если ляжешь в него, исказятся смиреньем черты.
Никогда не насытиться идолам жертвенной кровью.
Только есть ли он – Бог, исцеляющий силой любви?