***
Ещё до слова, до поступка
я чувствую родство с людьми,
когда снимается скорлупка
с души — и вот она, возьми.
И точно так же, до знакомства,
походка, облик или взгляд
мне чью-то тайну вероломства
иль чужеродства оголят.
Вот так тебя, ещё не зная,
и до того, как обняла,
как будто вспомнила из сна я
и с первой строчки поняла.
***
Всё, что накопила на чёрный день -
вот он наконец настал -
любимый голос, родная тень -
прочнее чем драгметалл.
Всё, что припасла на худой конец
(конец — он всегда худой) -
любви моей золотой телец,
омытый живой водой.
Пытаюсь расслышать сквозь шум и фон,
держась за каркас стропил, -
вот строки, что ты читал в микрофон,
вот музыка, что любил.
Пишу тебя и держу в уме
и умножаю на ноль,
и получаю солнце во тьме
и сладкую в рёбрах боль.
Твои слова в сокровенный час,
портреты над головой -
вот мой НЗ, золотой запас,
что держит ещё живой.
Звонит мобильник лишь по тебе,
теперь это мой смертфон,
где все номера ведут к тебе,
а смерть — это только фон.
***
Божия коровка, унеси на небо,
где мой любимый спит глубоким сном.
Одним глазком его увидеть мне бы,
хоть в облаке и в облике ином.
Лети к нему и сядь ему на пальчик,
как жаль что мне нельзя туда самой.
Пусть ему снится, что он снова мальчик,
и мама из окна зовёт домой.
Я бы уснула тоже беспробудно,
но здесь его следы наперечёт,
мне потерять их страшно — вот в чём трудность,
вот что мешает дать себе расчёт.
Ни в бога и ни в чёрта я не верю,
на всё рукой безжизненной махну.
Но кроткому и крохотному зверю
ладонь открою, сердце распахну.
Лети, лети сквозь жизни амальгаму
туда, туда, за тридевять земель,
где милого его земная мама
небесную качает колыбель.
Однова
Сломалась жизнь — я смастерю другую,
отпилим хлам, а нужное прибьём!
Ту, что сейчас — и злейшему врагу я...
Мы однова вдвоём с тобой живём!
Ах жили, жили… Однова теперь я,
я однова, любимого вдова.
Летят души растрёпанные перья,
и в перлы не слагаются слова.
Как хочется единственного чуда,
тепла плеча родного до утра...
Пошли мне снова весточку оттуда,
пусти меня погреться во вчера.
Коплю в душе все памятки и метки.
О кто-нибудь, прошу, умилосердь...
И бьют в окно поломанные ветки,
крест-накрест перечёркивая смерть.
***
Меня никто не сможет убедить,
что разделила нас с тобой могила.
И чтобы в реку дважды не входить,
я из неё ещё не выходила.
Куда несёт меня моя река,
любовь моя, отрада и отрава,
где мы с тобой сцепились на века,
река Забвенья, Плача, Переправы…
Держусь за память, словно за буёк,
на Переправе не сменю коня я.
Тут всё уже последнее, моё,
я ни на что его не променяю.
Здесь будет всё, как было при тебе -
твои кассеты, книги и пластинки.
И за улыбку в будущей судьбе
я ни единой не отдам грустинки.
Я удержу всё, что смогла сберечь,
и сохраню твой образ на века я.
Моя река, моя родная речь,
что о тебе течёт, не умолкая…
***
И тихо теплится окно,
чуть освещая жизнь,
что положила под сукно,
сказав ей: отвяжись.
Но даже в холоде и мгле
найдётся уголёк,
и будет снова на земле
светиться огонёк.
Светай, светай в моём окне,
пусть разойдётся тьма.
Как глубоко ты нужен мне -
не знала я сама.
И трубка пусть заворожит,
молчание поправ,
и доказав, что дальше — жизнь,
что был Шекспир не прав.