Ты нежности меня лишила. Что поделать.
Как высохший ручей прозрачен я и пуст.
… Вот ящерицы след. Вот занесённый куст.
Вот камушек на дне – обточенный и белый.
***
По каким ступеням нам спускаться в Ад?
Беатриче пляшет на столе канкан.
Не ступени это, а года скрипят…
Вряд ли тех отпустят, кто сюда попал.
Вряд ли карнавалом кончится шабаш,
сладко тянет тленом от заздравных чаш.
Где же ты, Спаситель! Маски вместо лиц.
Трижды прокричали петухи с бойниц.
I.
***
Не тем душа моя больна, что больше нет
тебя родная. А тем, что ветер завывая
срывает занавес с окна. А тем, что
полная луна своё сиянье льёт и будит
надежду. Прошлого не будет.
- Как эта истина смешна.
Как посмеяться мы могли б над всем,
что было неподдельным. Над осенью сырой
в Удельном. Над тем, как ты была пьяна
прогорклым запахом и пылью
дождя. Как счастье было былью
и мы хмелели без вина.
Как эта истина смешна. И вот смеюсь не уставая,
друзей в лицо не узнавая, их забывая имена.
И забывая день и час рожденья своего –
не надо рождаться было. Вот награда
за кубок, выпитый до дна,
за ветер, рвущий из окна тяжёлый занавес,
за строки тобой подаренные мне. За всё –
что было не во сне, а в жизни
низкой и высокой.
***
Я не зову тебя – Вернись!
Хоть горек хмель, но пьём его мы.
Так и разлуку. Ты поверь –
не нужен дом любви бездомной.
Так и разлуку. Бог с тобой.
Как моет золото старатель,
так я готов всю жизнь потратить
на поиск музыки простой.
На поиск… Веришь ли, судьбой,
дарован мне удел прекрасный –
из слов божественных и ясных
извлечь их отблеск стиховой.
Я не зову тебя – Вернись!
Печаль светла, а значит снова
должно прийти такое слово,
чтоб им молиться и спастись.
***
Забытых слов не жаль мне, нет.
Забытых снов и тех не жалко.
Опять ночей певучий свет
в себя твоё вбирает жало,
мой город. Мой приют святой,
с уснувшим ангелом над нами
и с золотыми парусами,
заворожёнными тобой.
Как усыплять умеешь ты
и мысль, и дух, и тело…
Даже, тот ангел – ангел над иглой,
напротив окон Эрмитажа,
и он подвержен забытью.
Ведь я ему шептал молитвы…
Но ахиллесовой пятой
гранитные простёрлись плиты.
Не замечает даже он, того,
что каплей меньше стало,
когда она с небес упала,
как мы – любимая – с тобой.
II.
***
Петербург, Петербург! Осаждаясь туманом,
ты из хляби болотной как призрак возник.
Не поймёшь в полумгле, то ли так… то ли к гландам
тянет руку твой, медью упоённый двойник.
Не сбежать от тебя, хоть в Бомбей, хоть в Египет
уезжай. Ты во мне как осколок застрял.
Над твоим казематом наш питерский скипетр –
перевёрнутый узкий петровский бокал.
И без устали пьёт горький пьяница ветер
запах мокрых проспектов, их копоть и дым.
И грешно, уступая судьбу молодым,
ничего на угрозы твои не ответить.
И смешно, как гидальго бряцая щитом,
наступать на гранитом одетые стены,
и тлетворный удушливый запах измены
ощущать, как дыханье, измученным ртом.
***
Так трудно вымолить пощаду.
Защитник сам перед судом.
И тянет совестью и смрадом,
виной, раскаяньем, стыдом.
И тянет биться головою
о прутья клетки. Но куда
бежать отсюда? Навсегда
приговорён ты быть собою.
III.
***
В наш трудный век не каждый знает
зачем живёт.
А мы любви поднимем знамя
и с ним – Вперёд!
Пусть не смущают вас доспехи
и тощий конь.
Зато в груди у нас навеки
зажжён огонь.
Зато останется за нами
в пыли веков –
над древком вьющееся знамя
и звон подков.
***
Какой резец сумел запомнить
мадонны облик и нанёс твой смуглый профиль,
окрылённый копною вьющихся волос.
Какой безумец тронул кистью твои волшебные глаза,
чтоб свет их через душный зал
в душе мог песней отразиться.
Позволь же мне, как хмель любовный,
испить восторг твоей красы
и упоённо неги тёмной следить секунды и часы.
Позволь сквозь бархат золотистый
проникнуть взглядом и понять,
как поселить огонь и страсть в сосуде ледяном и чистом.
***
Ты молода. Как холодом вода
из родника порою зубы сводит,
так ты меня свела с ума сегодня –
всё пил бы, пил без устали до дна.
Но ждёт меня дорога. Оглянусь,
последний раз, и вставлю ногу в стремя.
Куда, куда от нас уносит время
любимых губ солоноватый вкус.
IV.
***
Когда к чужому берегу спеша
по льду, на ощупь, мы торим дорогу,
то кажется – ещё совсем немного,
и оживёт уснувшая душа.
И оживут деревья и поля,
и от капели станет воздух чище.
Но хрупок лёд весной… Не докричишься
и не дотянешься. Хоть вот она – земля.
***
Какие мутные стёкла. И от дождя всё промокло.
И мокрый асфальт – этот грустный чудак,
мне нравится так, как не нравится даже
женщины нежный профиль.
Вот так бы и ехать туда, где дожди
нескончаемо льют. Туда, где не жди
ни любви, ни прощанья минут. Туда,
где ни встреч, ни отчаянья нет,
где дождь до скончания лет.
А может я кем-то забыт? И свёрток
забытый лежит. И ты протяни только руку,
и я твоим стану без звука.
Но рядом толпится народ. Хрипит
и увидеть тебя не даёт. И в окна
бездумно глядишь ты. И я
проклинаю дожди.
***
Так тоскливо, мой друг, вечерами
одиночества книгу листать.
Двери замкнуты. Кто виноват,
что судьба, пролегла, между нами.
Что не вправе протянутых рук
я коснуться губами, но вправе
ждать письма и беззвучно часами
твоё имя во сне повторять.
Как разбить мне оковы. В душе
столько горечи жгучей скопилось,
что обычную боль – словно милость –
моё сердце приемлет уже.
V.
***
В пустой абстракции, исполненной обмана,
сошлись две линии – два наших бытия.
И обвилась вкруг дерева змея,
и разразился Бог глаголом бранным.
И раскроил наточенный топор
ствол яблони. И загноились раны,
и плод упал на траур листьев ранний,
как солнца луч в больничный пыльный двор.
Как солнца луч, что ни о чём не тужит,
светло тобой рождённое дитя.
Оно живёт, ласкаясь и шутя…
Пусть копоть липкая над колыбелью кружит,
но звёзды все ему покорно служат,
свой яркий путь по эллипсу чертя.
***
Твои письма лежат у меня на столе.
Ты писала их в августе. Нынче – декабрь.
И деревья, и улицы все в серебре,
но боюсь до сих пор я держать их в руках.
Будто этим я боль причиняю тебе,
убеждаясь, что больше ко мне не придёшь.
Узнавая по нежности в каждой строке,
как свиданья со мною ты трепетно ждёшь.
Только в руки возьму… Коридор, тишина…
И из тени и света рождаешься ты,
как мадонна прекрасна, и так же грустна,
и согласна с жестоким решеньем судьбы.
***
Я знаю, что с тобой сравниться
не может женщина другая.
Так птице фениксу не слиться
с летящей мимо птичьей стаей.
И не избыть в моих напевах
твоих, любимая, примет.
Так морю не найти вовек
не тронутый волною берег.
VI.
***
Какая грусть. Ты подойдёшь ко мне.
Какая грусть. Моих коснувшись пальцев,
скользнёшь иглой по светлой ткани в пяльцах,
узор несложный повторив вовне.
Узор несложный повторив вовне
и я скольжу в руках судьбы беспечной…
И близятся забвение и вечность,
и ветка клёна грезится в окне.
***
Мне бессонных ночей хватает.
Что бессонница мне, что сон…
И больнее уже не станет,
и чернеет в глазу хрусталик,
и наполнен стакан вином.
Нет тебя. Невозвратность ласки
столь мучительна, что молчу.
Хотя знаю – вся жизнь напрасна,
и слезает с предметов краска,
и туман не пробить лучу.
Нет тебя. Как же жить я смею?
Не завою как волк степной…
Не рвану себе бритвой шею,
лишь в руках твои руки грею,
как тогда, когда был живой.
***
Когда бы знала ты, как бесконечна грусть
холодных вечеров и пасмурных рассветов,
пустынных улиц, где любви со мною нету,
ты б не смогла уйти, шепнув: На днях вернусь…
Вернёшься! Но куда?.. Теряется мой след,
как будто я бреду по полосе прибоя.
И в этом мире, где всегда нас было двое,
меня своей волной захлёстывает бред.
Мы вечны – ТЫ и Я. Ромео и Джульетта…
Но также холодна гранитная плита,
и на свои слова я не найду ответа.
Я не дождусь тебя. Разяща пустота,
когда с души моей ещё не снята мета
любви и нежности, сожжённых у креста.
август 1984 – август 1985