ИВАН ДА МАРЬЯ
Скорее сказка говорится,
Чем дело доброе творится…
Как повелося искони,
Тому десятую седмицу
Купальские венчают дни,
От пасхи счёт ведя по праву.
Ярило пуп земли печёт,
А по над омутьем цветёт
Полынь-трава, что не по нраву
Злой нечисти в глубинах вод.
На зелень дна, в коряжьи норы,
Под тинный полог
солнца зрак
Знай мечет огненные взоры
И не упрятаться никак
Русалкам – мавкам и ундинам…
Они бредут из струйных вод,
Танцуют, водят хоровод,
А ближе к ночи прячут лица
В ракитах сонных...
их народ
Жалея, ласково зовёт
Красавицы-деревяницы.
То – присказка, а сказка - вслед…
Тому незнамо сколько лет
В избушке ветхой под горою
Дружили-жили брат с сестрою –
Иван да Марья.
От крыльца
Вилась тропа до озерца,
Что стыло синью средь берёз,
Как склень невыплаканных слёз
С дурною славой:
дескать тут
Кикиморы гнездовья вьют,
А под зелёной пеленой
Таится злобный водяной.
Чуть прянет вечер над водой,
Из камыша, болотной ряски
Встают сиреневые маски,
Несётся булькающий вой,
И уханье, и стоны будто…
И вот, корягу оседлав,
Весь в тинной прозелени трав
Плывёт безжалостный и жуткий
Враг – водяной (сам – друг с бедою),
Шальной нечёсаный старик…
Промедлишь спрятаться на миг,
Гляди, уж бьёшься под водою.
Был строг Иван к своей сестрице:
- "Коль мне случится отлучиться,
Ты после сумерек, гляди,
Из хаты в лес не выходи.
По над озёрною водой
Не пой… опасен водяной.
Гляди, утащит в чёрный пруд,
Туда, где звёзды не найдут,
Где мавки маются в тоске…
Сиди, как мышка в уголке".
Ушёл Ванюша в лес густой,
А Марья в горнице пустой
Чтоб как-то время скоротать
То прясть бралась, то подметать.
Под вечер к девице тоска
Слетела легче ветерка;
Клонясь на пясти в полусне
Запела Марья в тишине:
«Тонкий месяц молодой
Наклонился над водой,
Сгинул в ласковой волне,
Растворился в глыбине…»
Только слышит: в ставень – стук…
- "Ты ль там, братец, милый друг?"
А с подворья голоса:
- "Выдь к нам, девица-краса."
Вышла Марьюшка, а там
Друг за другом по пятам
Водят мавки хоровод
От ворот до синих вод.
Манят девицу, поют,
В дом вернуться не дают.
На чело её
мокрец
Налагает злат-венец:
- "Будь царицей нашей ты,
Лунной жрицей красоты."
Только вдруг из тростника
К ней зелёная рука
Протянулась… и возник
Отвратительный старик:
Свинорожий, в колпаке,
Сто пиявок на щеке,
Жабы плещутся вокруг
Чресел, ног и длинных рук.
- "Здравствуй, Марья,- говорит,-
На Ивана я сердит,
Что стерёг тебя как глаз
От друзей твоих – от нас.
Мы теперь, душа моя,
Навсегда одна семья,
В наше царство исполать…"
И ручищей Марью – хвать!
Вернулся поутру Иван,
А Марьюшки простыл и след:
Ни в доме, ни в подворье нет…
Как глядь рассеялся туман
И на лазОревом песке
Он видит в братовой тоске
Чепец сестры и поясок,
И туфельки…
На траву лёг
Иван
и девичий удел
Оплакал, сердцем оскорбел.
За часом час и день за днём
Стекали в синий водоём.
Всё жарче солнышко палИт,
Купальским дням благоволит.
- "Уйду,- смекнул себе Иван,-
К чужим, куда неждан-незван,
Рассею сердца маету...
Лишь лапти новые сплету.
Сыскал он липоньку подстать,
Почал с неё лыкорье драть.
Из лыка лапти сплёл – и в путь,
О Марьюшке стесняя грудь.
Всё шёл да шёл тоской гоним…
Глядь – та же липка перед ним!
- "Однако, дал я круголя…
Знать ноги вертят кренделя."
Побрёл назад, ан вон она –
Та липка самая видна!
Не наважденье ль то?
Иван
Сомненьем гневным обуян,
Решился, коль нейдёт добром,
Срубить ту липку топором.
Но тут по девичьи высок
Донёсся липкин голосок:
- "Меня, родимый не губи,
Мой ствол и ветви не руби."
Иван, что на расправу скор,
Со страху выронил топор:
- "Сестрица, ты ль опять со мной?"
- "Я, братец,
Ирод водяной
Зовёт меня своей женой.
Мне быть мученья суждены
Деревяницей до весны,
А там я мавкою опять
Почну с русалками плясать.
Я лапотки, тебя любя,
Заговорила под себя,
Они, будь в яви ли, во сне,
Всё приведут тебя ко мне."
- "Скажи, а можешь ты пути
Из царства водного найти?"
- "Смогу, когда полынь-травой
Меня покроешь с головой
На месте зыбком…
я тогда
Вновь стану девой навсегда."
Едва слова сорвались с губ,
Загомонил листвою дуб
И лапти скоро понесли
Ивашеньку на край земли.
Летит, гонимый ветерком
Над лесом к туче прямиком.
Вокруг то зыбь, то пустота,
То вязкой тучи чернота.
Глядит – уродливый мужик
Из хмари облачной возник;
Сам с локоток, а страсть сердит
И рыком грозным говорит:
- "А ну вещай пришёл зачем?
Да правду бай, не то заем."
- "Не балуй! Я на небе свой!
Явился за полынь-травой.
Тебе про то известно чать!
Отдай... и непошто рычать!"
- "Ну что ж, возьмёшь себе своё…
Но есть условие моё:
Меня ты должен насупрОдь
Цыганской хваткой побороть…"
Росточком мал, а как свиреп…
Легли, однако, и зацеп
Ноги с ногою сотворя,
Знай тянут, слов не говоря.
Старик упорист, но Иван,
Таланом, что лаптями дан,
В потяге не жалеет сил…
И враг пощады запросил.
- "Над силой силушка права.
Сгинь, Ваня, вот твоя трава!"
С полынь-травою на руках,
В заговорённых лапотках
Метнулся Ванечка туда,
Где Марью гнобила беда.
В разрывах туч мелькал мужик,
Рычал… и молнии язык
То втягивал, то вдругорядь
Грозился смертью покарать.
Уж липка драная видна...
Но тут воспучился со дна
Упырь патлатый и кривой
С раздутой смрадной головой.
Иван пучком полынь-травы
Коснулся вздутой головы
Уродца…
тот раздался вширь
И с хлюпом лопнул, как пузырь,
Опал, утих и прямиком
Сбежал в канаву ручейком.
К деревянице горевой
Припал Иван полынь-травой…
Распались липки телеса
И вышла девица-краса.
Смех, слёзы в радость, а потом
Сестра и брат сошлись на том,
Чтобы из дома, где беда,
Бежать подале навсегда.
От леса, гор, от озерка
Ушли они в руке рука
В поля, где жимолость цвела,
Где море света и тепла.
На вольной воле средь цветов
Теперь их дол и стол и кров.
Иван да Марья кличут их
Одним прозваньем на двоих.