***
Шелестит раскисший снег
под колёсами маршрутки.
Уезжает человек
навсегда, а не на сутки.
Из тепла и, - на вокзал, -
к поездам в соседний город.
Всё давно себе сказал.
Встал по ветру, поднял ворот.
О грядущем страшно... да...
Прошлое - в глазах слезами.
Поезда, вы поезда...
хороши приезды к маме!
Но уже и мамы нет
и никто его не ищет.
Только ветер, - ветер свищет!
А карманный звон монет -
будто звон на пепелище.
Есть одна надежда - на:
затеряться в людной гуще
(тех колбасит, этих плющит),
ведь ни друг, и ни жена
не помашут вслед платочком.
Пожирнее ставит точку
и в ларьке берёт ждуна.
***
Когда крапива первая расти
потянется вдоль каждого забора,
Она прошепчет дому: "Отпусти...
я возвращусь, возможно, но не скоро..."
Потом нальёт в заржавленный кувшин
(он мало места отнял у кладовки)
воды колодезной (колодезной души)
и встанет на хромой (такой неловкий!),
ушедший в землю ножкой, венский стул,
чтоб грязь смывать (как мину после шока)
со всех её, до солнца жадных, окон…
и запоёт…
От песни той самой
ей сделается горько и слезливо.
Потом пойдёт тихонечко домой
и ляжет спать (так никнет ветка ивы),
прильнув к собаке чёрной и большой,
угреется и телом и душой,
и в сон уйдёт дорогою счастливой.
***
Как в свистке гортанная горошина
Захлебнётся , вдруг эфир прорвав...
Расскажи мне голосом ХОРОШАЯ,
У души ведь голос не картав...
Прикоснусь ни скальпелем, ни к телу я.
Неспроста к тебе я подалась, -
Вскрою душу нежно-оголтелую...
Заждалась я, слышишь!? Заждалась.
А свисток в разрезе горла уже,
Так же нежен, так же говорлив.
Запоёт, - растрогает не хуже,
Чем вальяжный птичий перелив.
***
От мартовского света никуда
не денешься, - и в комнатах достанут
его живые руки-невода
и станут теребить тебя. Да, - станут!
Ты можешь жмуриться, задергивать окно,
твердить себе под нос, не зная чура,
“Ах, как же на душе моей темно…”
и требовать от солнца перекура.
А можно просто встать допрежь его,
легонько потянуться, - и на волю!
Берёзы пробуждение щекой –
своей щекой! – благословить. А коли
тебе совсем, чудак, не до неё, -
до воли же, конечно, оголтелой! -
тогда лежи, но знай же ОТ ЧЕГО
тебя крадёт испуганное тело.
…. Жизнь утреннего мира коротка.
зато длинны кочующие тени…
Живущая зимой ещё, река
тебя, возможно, вовсе не оценит, -
зато не отличит и от растений,
даруя свет зовущим облакам…
***
Утешай меня, утешай...
утверждай, что ещё не вечер.
Руку на сердце положа,
а другую, - ко мне на плечи,
говори... находи слова.
Блеф - великая штука тоже.
Затуманится голова,
а туман убаюкать может.
Убаюканной стану жить,
стану плакать лишь на причале.
Скажешь: змеи, как те ужи,
только дьявольски одичали.
Одичала и я чуток,
но кусаться - удел зубастых.
Где основа, - там и уток.
Поперечная я... Ну, здравствуй!
***
В дорогой нам пейзаж с неземной высоты, -
а верней, с нелегальной кассеты, -
голос Mercury льётся. Для нас - не святых -
за катком закуток весь в огнях золотых...
С каберне я хочу точно так же, как ты,
элегантно курить сигареты.
На холодный от снега и влажный палас -
оттого нестерпимо красиво! -
(изумлён меченосца оранжевый глаз),
из влюблённых из рук твоих, важных сейчас,
словно в съёмке замедленной, только для нас,
дооолго падают семь апельсинов.
Мы седьмой домовому кладём за камин.
Мы восторгом полны под завязку!
Резедой дармовою набит палантин...
О, нажмите стоп-кадр, - дайте нам карантин
без карболки, - а просто один на один
хоть немного побыть без огласки.
***
В детстве страшно боялась смерти.
Для спасенья неслась туда,
где репейник к собачьей шерсти
льнёт нещадно, да лебеда
рада ластиться к пяткам резвым,
ребятня у реки гуртом
к рыболовам - с утра нетрезвым -
льнёт репейником… Мне ж в густом,
умерщвлённом боязнью душной,
в плотном воздухе, как в хлеву!
- Не терзай неизбежным душу, -
скажет мама.
И я плыву...
Я плыву над могильной чащею,
над рекою - бурчит паром -
между чаек, - обильно мчащих
крики детские. Но Харон
только знает что драить палубу,
ну и лоцию, - на зубок...
Обрекать седоков на пагубу
без эмоций... да кто бы смог?!
Ляжет скоро и сам, наверное,..
низкорослый такой речник.
Скажешь слово, - оно не верное.
Только ты говорить начни.
***
Улица коня ярЕй, -
необъезженной резвится.
Оттепель, - да в январе!
Оттепель, - да катанИца!
Ох, совсем не по поре
старый ворон веселится.
Старый ворон щурит глаз,
мокрым клювом шарит в перьях.
Старый ворон черномаз, -
отвернусь из суеверья!
Проступил сквозь тротуар
гравий оспенною сыпью.
Занемог от ног, от фар...
Отдохнул бы, неусыпный(!)-
отдохнул бы до утра
под картавинку капели,
в свете кротких фонарей.
Глянь как кровли пропотели, -
оттепель, - да в январе!
***
Высокие берёзы на улице моей.
Над ними вьются грозы и стаи голубей.
На каждой из макушек имеется гнездо.
Вороны в них выводят под северной звездой
любимых вороняток. Поди, - не полюби!
В завете, данном людям, читаю: не убий.
И всё же убивают, - не пулей, так словцом,
как будто бы не будут стоять перед Отцом...
Высокие берёзы, уймите боль мою.
Я в следующей жизни вороной вам спою...
***
Отыскалось платьице с выпускного вечера -
серебрится вышивка на груди -
из кримплена белого, говорили “вечного”.
Размечталась – праздники впереди!
Покупали (важно ведь!) в магазине свадебном, -
ценник – месяц вкалывать – сто рублей!
Дефиле трельяжное завершилось затемно, -
офигеть! - я лучшая, хоть убей!
Плотненько по талии, рукава – фонарики,
солнцем шестиклиновым юбочка кружит.
Для влюблённой платьице, кто ещё подарит ей?!
… сохранила мамочка, не снесла чужим…
Вот стою под яблоней, знаю - будут яблоки -
мама-мама-мамочка - белый твой налив -
в День Преображения (смертным тоже якобы)
...сохнет на верёвочке платьице любви...
***
Самое время для смерти.
Самое время - уйти.
Эко как жизнь нами вертит!
И ни души на пути...
Вместе со мною и вишня,
яблоня мамина - то ж
к лету окажутся лишним, -
мёртвым, бросающим в дрожь.
"Ладно, к чему мадригалы?" -
годы кричат - упыри.
Цветик мой, цветичек алый,
в ночь на Купалу гори...
***
Я смирилась со всем, что есть в жизни,
и смирилась со всем, чего нет.
Скоро свежею зеленью брызнет,
и закружит черёмухи цвет.
И к Нему подходить мне на выстрел
баба Зина шептала: "Ни-ни..."
Как вагоны у встречного, - быстро
промелькнули беспечные дни.
Бог лишь знает - в какую породу
я пошла, - ни в отца и ни в мать.
“Всей душой да лицом к огороду
повернись и не смей рифмовать!
Что ты русские буквы мусолишь?
Бабья доля – платок до бровей.
Не продашь огурцы, - купишь соли.
Станет тошно, - стаканчик налей!”
Вот такие слова говорили,
и на них я не смею пенять.
Стариков моих в землю зарыли...
Дай Бог, рядом зароют меня.
***
- Не говори, о чём не разумеешь.
И даже разумеешь, то молчи!
Умей смолчать, а коли не сумеешь, –
Сидеть тебе от мира на печи...
Махорки закрутил и глаз прищурил.
- На небе вёдро, тучки ни одной.
И замолчал. Большое дело – курит.
В фуфайке летом, до чего ж чудной!
Вздохнул отец отца – мой дед Зосима,
Тряхнув мундштук о жилистый кулак.
Тут зашумела ветками осина,
Ей отозвался сгорбленный чердак.
Да флюгер на коньке завёлся бойко, -
Мол, переменчивее из ветров – восток.
А я запнулась, по-девчачьи ойкнув,
Когда несла ведро под водосток.
***
Самый сумасшедший запах в мире -
запах свежескошенной травы!
Даже если не коса, а бензо-триммер
сбил пырей, крапиву и мертвы
одуванов жёлтые созвездья, -
башню сносит так же, как тогда!
Сенокоса луговая песня,..
шашни,.. росы,.. жарко,.. овода...
Спелых трав не реки, - океаны
граблями мы жахаем в валки!
Не страдай, загар, под платьем рваным, -
полдень только взмылил желваки!
На закате, воздымая вилы,
весь окрестный бронзовый народ
драгоценный дар (дабы не сгнил он)
нам с тобой поднимут на зород!
Ветер очумелый заколышет
нам подолы и полы рубах.
Мы вверху, а хочется нам выше!
Мы доселе, вроде черепах,
ползали чего там,.. не зная
о восторге истинном людском.
Было б знамя, - подняли бы знамя!
Экий знаменосец босиком!
... К травам я поверженным присяду, -
нету правды в городских ногах.
А стожары, - это не Плеяды, -
это жерди в золотых стогах.
***
Я выпускаю бабочку в сентябрь,
поймав в ладошки, чтоб не повредить ей
трепещущие крылышки. Летите
и вы, мечты, навстречу всем смертям!
Гляди-ка, - расхлебянено окно,
совсем как в мае, - лето ещё дышит,
да и душа моя пока что не ледышка!
Лети, камлай* подальше и повыше, -
пленения иссякло волокно!
Ещё вчера мне было всё равно, -
мне, растоптавшей небо под ногами,
зелёными в цветочках, сапогами;
мне, говорящей скучные слова;
мне, для которой жизнь, что бечева,
а бабочка лишь только оригами...
Лети, ни в чьи ладони не присев,
на ликованье клумбы в старом сквере.
Лети, пока полёт не эфемерен, -
тебя заждался юный львиный зев.
***
Когда деревья, люди и дома
готовы вынести небесное вторжение,
на землю отпускается Зима
из плена редкого, - без гнёта осуждения.
Тогда слетает плавно божий снег,
пространство расширяя белизною.
В то время ВРЕМЯ свой стреножит бег,
и правит вспять, и дышит новизною.
В любой снежинке, верной вышине,
своя повадка и своё свечение...
Сосуд расколот, тайны больше нет, -
есть путь от истины до самоотречения.
... Тогда деревья, люди и дома
плывут в беспамятстве,- им грезится и грезится,
что та, которую зовут Зима,
зашторит души свежей занавесицей.
***
Горячий душ и тёплый унитаз
отсутствием своим сродни лишь казни,
но пролонгированной в тягостный экстаз
смирения земного... Здесь и в праздник,
и на воскресный день ни слух, ни глаз
движения не чуют... Только тазик
под водостоком на горе с трухой
бубнит, бубнит испорченной пластинкой
о том, что в кровле течь, и на сухой
погожий день устроить бы починку.
А что же люди? Люди тихо спят, -
не пьяные(!) - их не будить бы лучше.
Да, некрасивые,.. но то не их изъян!
Оцепененье всюду... так висят,
как рыбы снулые, усталые онучи...
*
Гораздо внятней осени недуг
на стенах ветхих. Дом давно солидно
не выглядит, а с ним и я, мой друг...
Туман сегодня. Потому вокруг
при всём желанье ничего не видно
на расстоянье вытянутых рук.
Тепла не будет, - это очевидно.
***
По насту хрустящему в ясном бору
шагаем. В проталинах листья брусники
сияют нефритом. На самом юру,
где солнце и ветер... - Смотри, Вероника!
Ищи! Где-то дятел!... и прячет слезу, -
от ветра, наверно… наверно, от ветра...
Последних нарядов блестят на весу
последние перлы. В семи километрах
всего лишь от дома. Обувкам каюк! -
пинаем дернину в оранжевых иглах.
Упавшую шишку зачем-то жую,
а ноги сырые по самые икры.
Невидимый дятел нас просит смотреть
и слушать он просит нас. Браво же! Браво!
Мешок наш наполнен на целую треть,
и мох в нём холодный...
- Куда нам?
- Направо…
Смеёмся, добычу к дороге влечём.
Наш транспорт забрызган колёсами встречных.
У мамы такое девчачье плечо!
Вот так бы и шла рядом с мамою вечно.
***
Сегодня безветренно, снежно, не скользко.
Гулять бы с восторгом весь день да гулять!
Но мне же гулять не охота нисколько...
опять я в депрессии, мама, опять...
Ты слова такого вовеки не знала!
Ломила, ломилась в закрытую дверь.
Чтоб смазать затворы те, - ломтика сала
хватило бы вящего! Мама, поверь -
мне тоже неведомы льстивые речи,
но ты мне твердила:"Ломай себя, дочь!
в смирении только удел человечий,
никто правдолюбцу не в силах помочь!"
Дивилась я сильно такому резону...
сломаешь, - получится горка хламья.
И я, уподобясь тому робинзону,
решила - останусь-ка целою я!
Сижу вот под сводами матицы рОдной.
На ней уже трещина возле стены.
Сломалась...Продать бы наш дом, - и свободна!
Но нету такой небывалой цены....
***
Когда играет музыка в ночи
то тут, то там (играет и играет!), -
душа певуньей-девочкой звучит,
то женщиною взрослою рыдает
и память будит.
Школьный выпускной...
Неверный свет мерцает на ресницах.
К стене прохладной прислонясь спиной,
всем существом горю, - воды скорей напиться!
Впотьмах бачок с белеющим чехлом, -
из крана вверх фонтанчик, - остуди же!
Раздавлен апельсин... Мне нелегко
шагнуть на свет и встать к Нему поближе.
На мне атлас лиловый краше всех,
а волосы, распущенные длинно,
щекочут шею. Я ли не Жизель?
Больное сердце бьётся сильно-сильно!
Мой Альберт!.. мы играем в "ручеек", -
над нами руки, - сомкнутые руки...
Вот так бы и не видеть ничего, -
лишь наша близость с музыкой разлуки.
***
Ничто не изменилось в нашем доме.
Всё та же роза в пурпурной истоме
бутон роняет на простую скатерть.
На спинке стула пёстренькое платье, -
как мамино когда-то, - в ленной дрёме...
в моём она, наверное, утонет...
Стол-тумбочка - расшатанная мебель
(семья нуждалась в данном ширпотребе)-
сверкает шоколадной полировкой.
На стол стакан, буханку с поллитровкой
я ставлю, как отец... Но мне неловко
пить на глазах родных фотопортретов,
и я сажусь на стульчик раритетный,
крестясь на Николая - Чудотворца,..
Мной роза пересажена в ведёрце.
Всё та же роза... лишь переодета.
бутон отцветший серо-фиолетов.
***
Листву вывозят за черту, -
черту жилищно-городскую, -
под лип столетнюю чету,
что так(!) по осени тоскуют,
что так(!) неистово скорбят
по дням оранжево-погожим.
Их скорбь неистово похожа
на грусть аллей, скорбящих вряд.
Сомнёт былую красоту
бульдозер. До большого снега
в прицепах, в кузовах, в телегах
листву вывозят за черту…
И станут ветви в высоте
ловить крахмальные одежды,
вселяясь в них, храня надежды,
что это те одежды... те...
***
Вот-вот начнёт пугать, сверкать, греметь!
Вода смешает землю с небесами!
Покою летнему вот-вот наступит смерть!
Да вы сейчас увидите всё сами -
как ветер заиграется с трусами
на старенькой верёвке бельевой,
в теплицу дунет, наступив на жабу,
(c трухлявой лестницей ему б шутить не надо!),
порявкает в трубу, поднимает вой,
но ничего не сделает со мной...
Я ж не покину своего дворца(!),
лишь под поток поставлю нашу ванну, -
прогромыхав ей от амбара до крыльца,..
Возможно, я оправдываться стану,
что перепутала прелюдию грозы
с ночною мглой, что отползёт к востоку.
Лицу сухому без живой слезы
покажется жить далее жестоко,
и я пойду молиться к водостоку...
И небо рассмеётся, прыснув:"Зы!"
***
Кошка Оська в уголочке
за диваном на тряпье
пять белёхоньких комочков
родила. Она теперь –
мама звонких ангелочков!
Весь приплод в коробку влез, -
Сеня всем пасхальной ночью
песню пел: ”Христос воскрес…”
Всем светил огонь лампадки.
Ветер шторы всем качал
над столом немного шатким,
над остатком кулича.
…Всем хотелось думы сладкой
о начале всех начал…
День апрельский пролетел
посреди щедрот пасхальных
в полувзрослой суете -
полудетский - моментально.
***
Мне по-вселенски жутко не спалось, -
Луна поработила всю окрестность.
Бессонница во мне рождала злость,
но вот река... река была чудесной...
Ещё я разглядела ржавый гвоздь, -
он был рукой отцовской заколочен
в - тогда ещё - душистый новый дом.
Отца я помню юного с трудом,
но чем я дальше, слышу его громче.
Он говорил: "Я попаду туда,
где, полные весёлого доверья,
пасутся бегемотиков стада
и серебром едва дрожат деревья.
Я на одном скакал уже однажды
на горный склон, где всё есть для меня,
и это всё уже не поменять
на малый жест живой беспечной жажды..."
Он говорил про этот сон не раз,
и утешался этим сном, наверное.
... Но каждый раз, когда от лунных страз,
исходит свет!.. лишь это сокровенное…
***
Шагаешь улицей осенней
и думаешь о том, о сём...
А в думе и душе спасенье,
и только думою спасён
твой разум, вышедший из строя,
как выключатель ВЫКЛ и ВКЛ.
И если чувство есть шестое, -
то остальные – лишь чехлы
для осязательных моментов.
А мне – ловцу земных красот –
аж вот: дровишки под брезентом,
в навозе муравьишек лента,
дождей грибных аплодисменты, -
команду выдают "На взлёт!"
для необузданных фантазий.
Ведь всюду, всюду письмена!
И чем их почерк несуразней,
тем я прекрасней смущена...
***
Не знаешь куда и глаза приткнуть,
чтоб стало не столь печально.
Но это ТВОЙ путь, - единственный путь, -
страшнее чем обручальный.
Поэтому только придёшь домой
и скинешь в грязи ботинки,
как солнечный день пропоёт - "жи-вой!"
и будет машинкой Singer
строчить золотую канву на всём, -
на храме и на помойке!
И с перелётным своим гусём
(в небе он тоже его пасёт)
перегогочет бойко!
Ты же иди собирать на стол
разные там варенья.
Выпить бы надо грамулек сто
за редкое озаренье...
***
В этом мире - ярком и большом -
снова тошно мне и одиноко...
Зря к нему я жалась всей душой,
словно эта вишня к створкам окон...
Мне теперь понятнее всерьёз
то пространство, что берёт за горло
лишь усну я... Нету в нём берёз
с предосенним многокрылым ором.
Нет и света майского в ночи,
нет тепла полуденного солнца...
Плачь, кричи, молитву бормочи, -
не распеленать его суконца...
***
Боль притихла в природе замученной,
да и небо глядит в никуда.
Только птице под чёрною тучею
неуёмно, - беда, мол, беда!
Не летает голубушка, - мечется!
Что за страхи у птахи земной?
Под рогатым овьюженным месяцем
и под полной безумной луной
всё же выжила, бедная... Выжила!
А теперь… Да ты сам погляди, -
то присядет на дедову лыжину,
то застонет, - аж больно в груди.
То приляжет на веточку тонкую
и замрёт, как муляж восковой...
Гаснет пламя в печи, с посторонкою
будто кто-то играет живой...
Он вчера ещё в вёдрах натруженных
два замачивал впрок колуна
и за поздним бесхитростным ужином
говорил языком колдуна:
“Вы меня ещё в главном похвалите
за чудачество вить здесь гнездо, -
в этом городе тихом и маленьком…
Даже самый прилежный ездок
проклянёт и дороги осенние,
и суровую глушь без затей,
но не будет здесь землетрясения,
но не будет здесь мора и змей…”
Во столице холодное марево,
чернь-толпа там – живое мясцо.
Золотится закатное зарево.
Залетай, птица, к нам на крыльцо!
***
Лицо становится сырым, -
скукоживается от капель.
Свинцовый свод - "курлы-курлы...",
и в лужу шлёпается шляпа.
Прохожий - ликом виноват -
сорваться и с обрыва рад бы….
Похоже, всем великоват
- как эти вот в порывах фалды -
формат смурного недодня,
спешащего за город серый.
Эх, там ему бы погулять, -
набраться сил, терпенья, веры.
...Там "Всё пройдёт..."поёт YouTube,
дым от костра плывёт над чащей
и, всё ж, сосну везут на сруб, -
на сруб кондовый, настоящий!
И те, свернувшие к реке,
разбили лагерь. От кострища,
стоящего невдалеке,
исходит благостность жилища.
***
К мольбам волны неумолимый,
декоративный и пейзажный,
плывёт на месте дом любимый, –
наш дебаркадер двухэтажный.
Пристанище для пилигримов,
в диковинку глазам столичным.
Качает борт неутомимый
река привычно.
Закат над улицей короной,
питейный дом звенит посудой.
Взорвали тополя вороны, -
лететь нацелились на Чудо.
Остожна Осыпь, тлен ступени,
в бурьяне рига и кадило, -
на Городище бродят тени
Архистратига Михаила.
Не рвать настурцию жестоко
(о, не понять натуры женской!)
У светофора с жёлтым оком
авто свернул к Преображенской.
В тени Успенского фасада
лубочный вид, - чем не приманка?
Картавит в объектив и рада
в манто из норки иностранка.
Сквозит намерением резвым
и живописец бородатый.
…У сквера речников болезный
соборный храм с безглавым скатом.
Надолго замер дворник трезвый, -
прозрел единожды навеки.
Листок скользнул на прут железный.
...смежИлись веки...
Глубокой силою наполнен,
не сразу свет прольётся млечный.
Сомкнулись городские волны.
“Возрадуйтесь, я с вами вечно”.
И обращусь с мольбою внятной
к Заступнице людской на небе –
Пусть будут полными объятья
и много хлеба.
........................................
28 августа - Успение Пресвятой Богородицы
(Городской романс на Успение, -
Великому Устюгу посвящается)
***
В непогоде свой аврал -
как во всяком откровенье, -
ветер с веток рвал и рвал
листья с небывалым рвеньем!
Слякоть разводил и мок,
пузырил до пены лужи.
Он в порывах занемог,
гениально занедужив,
без разметки рисовать,
резать без резца гравюры,
стричь под ноль, порассовав
пряди медной шевелюры
где попало: под забор,
на крыльцо и за карнизы,
парикмахера позор
утром в дань отдав капризу
знатной модницы в манто
из заморских горностаев!
…А под вечер все не то, –
белый мех осел, растаял…
***
На днях случился радостный закат, -
Светило разошлось, как пьяный дворник!
Берёз янтарных кроны свысока
заглядывали в наш дырявый дворик.
Погладив кошек всех по головам,
Оно пошло, как праздник, - за ворота!
Всем говорило добрые слова,
которые нам слышать-то охота!
К собаке в рыжий солнечный окрас
Светило жалось из последней мочи!
Не напоказ... совсем не на показ...
Сиянье счастья скоротечно очень.
... На стуле посидело и ушло, -
согрелся стул под суриком железным.
Отгулян праздник трепетной душой, -
о, как же нам с Ним было хорошо
в прощальном фейерверке бессловесном!
***
На уровне гончей тоска по Тебе...
Наёмный танцор, не старайся, - не нужно.
Пространство горячее стонет в трубе.
Трубач, мы у врат предрассветных... мне душно.
Забавно, как сладок быть может кокос, -
доставлен с базара, на скорую руку...
Подайте же знак, - между двух папирос
тапёр мне напомнит сырую прогулку.
Колдун золотой, сохрани свой огонь!
Неточность – высокая проба недуга!
Пускай кровоточит! Потом обездонь,
когда я исчезну из яркого круга...
Но сердце в залог оставляю не вам.
Вы “Каппой” - спиною к спине - отдохните.
Набросок воды... Он листаем... Нева...
Купить невозможно волнение... Питер.
***
Для твоей восторженной души в отчем доме мало впечатлений.
Брат ты мой, в отеческой глуши нет иных особых приключений,
кроме как: калитку починить, подлатать забор, давно подгнивший.
В школе ты был лучший ученик, сочинял с пелёнок чудо-вирши!
Так давай же, - дух расшевели! Сердца нежность тоже пригодится.
Тянет стужей из любой щели, а у нас морозы-то за тридцать!
Баню завалили барахлом, под сарай используя строенье.
За амбарной дверью ждёт пехло, - покидай же снег для настроенья!
До порога банного прорвись, поколдуй с проводкой да с полами.
Залуди дыру в бачке... Надысь снилось мне - я мою спину маме.
До чего ж любила поблажить! И брала с собой блажную кошку!
В бане было так, что можно жить, а теперь сквозь пол растёт картошка…
Да, про кошку... даже тяжела, - оставалась с мамой неразлучна, -
банный жар терпела и ждала, - молча выносила, - не мяуча!
На сегодня нам с тобой одно надобно, как воздух , - единенье.
Даже там, где предстоит дерьмо из уборной выносить под пенье
ржавых вёдер, помнящих ещё рук отцовских трудовое жженье, -
дабы по грядам сновать лещём, не боясь земного притяженья!
Эка, брат, хорошая вожжа ждёт тебя - стряхнуть столицы скуку!
Посему скорее приезжай. Помидоров, огурцов, да луку
поднесу я к рюмочке, дружок! Посидим у речки тихоструйной...
Боженька, нажми на рычажок, - дай нам роздых в круговерти буйной.
***
За то, что ты весь день угрюм, не откровенен
явился - воспалён - как в саже, листобой.
Окошки он везде проверил на смиренье,
накинулся на клён, посаженный с тобой.
Не избежать - хоть плачь - развязного объятья, -
так много натворил! Бродяга, а не жаль.
Для грабежа? Палач? Да разве вы с ним братья?
"Убогие..." - твердил. Я от тебя ни в шаг!
Завещано любить. То вспять, то по теченью.
Летела... Деловит был Змей и сорван плод, -
да, - женщиною! Быть болтуньей - назначенье...
Не делай только вид, что грех простишь вот-вот!
...За то, что мы с тобой дааа-внооо не откровенны,
следит за нами Ночь с пристрастием дельца.
И точно, - под рукой клубок луны нетленный, -
силки сама не прочь расставить у лица...
***
Возможно, завтра я уйду...
в оранжевое воскресенье
по влажной роскоши осенней
продолжить странствий череду.
Прости меня, но я уйду.
В пути псаломщика мой хлеб.
Причетник из меня ни к чёрту.
Для исполненья светских треб?
Но сердце больше, чем аорта.
Я с головою в кутерьме,
(ещё вчера на день моложе).
Пленённый дух... он, как в тюрьме,
пороком дышит... Мне дороже
тавро (не Шеффилдская сталь), -
отметина небес отрадна.
Глядишь, и в розовый февраль,
достигнув цели - путь в три ада, -
достанем праздничный хрусталь.
Не жарь лишь дичь, и на мясное
не ставь на стол в Святой Грааль
из жаворонков заливное.
***
Упрямая, укрывшись с головой,
я всё ещё ночую на веранде.
Тут так свежо!.. как после душевой...
И мама удивлялась:"Чего ради?!"
Да, тут свежо, пусть транспорт гужевой
за окнами проходит то и дело.
Зато цветок расцветки ножевой
глядит в берёзы, сам едва живой,
сквозь кружева под занавеской белой.
Герань моя, любимая герань…
Прошу её: “Подольше не завянь.”
О, как же она выглядят по-женски
на белых подоконничках... Нагрянь
любой извне, - и тут же стульчик венский
для посиделок к ёрзаньям готов!
А гости не приходят… что-то медлят…
Я без любви промёрзла до мозгов.
Сентябрь проходит, обречённо въедлив.
***
Выпрягают из телег
лошадей, - готовы сани.
Повенчает белый снег
за ночь землю с небесами.
Но окажется свежей,
чем парча четы беспечной, –
санный след. К его меже
причастится бесконечность...
***
Спилили берёзоньку, а на пенёк
поставили тазик дырявый с цветочками.
Берёзы не стало. Она не поёт,
упрямой не тянет листвы прямо в форточку.
Под форточкой роза ликуя сидит
в кастрюле проржа'вленной, тюлем сокрытая.
Она любит солнце и фикус-джигит
стоит на полу рядом - ноги в корыте. И
может он только на розу смотреть, -
капризную кралю в лиловых бубенчиках.
Берёзе пришлось ради них умереть.
... а в комнате платье с фатою на плечиках...
***
За кустом трава не сохнет,
паутина над крыльцом.
Грустный дед нет-нет да охнет:
"Скисло литичко винцом..."
Ствол у яблони погладит,
куст малины подопрёт,
наберёт румяной пади,
брякнет бабке - что соврёт!
-Глянь, одно висеть осталось, -
в аккурат в соседский двор.
И куда девалась старость, –
рад по-детски на забор!
Бабка шикнет на трёхцветку:
"Под ногами целый день!
Нет чтоб отряхнула ветку!
Брысь! У деда невезень!"
- Ать и ладно, - солнце набок...
толку нет, поспать пора...
Хватит нам, беззубым, яблок...
...долго ей до топора...
***
Гостья ревнивая – бабочка -
крыльями рыжими машет.
Гроздья рябины над лавочкой
сделались крышею нашей.
Вот и зажжённая лампочка.
Вот и протоплена печь.
Первый-то утренник, мамочка, -
в травку уже не прилечь!
С мокрых ботинок испачканных,
с мальвы - до глаз чердака -
веет рассказом запальчивым,
не пережитым пока.
... Точно, тепло не растрачено, -
спрятано в шапку. Секрет
солнечных семечек пальчикам…
…Глянь-ка, а лета-то нет…
***
В твоем лесу благословенном – эхо.
В моем – заглохший омут да звезда,
А возле – небо в облаках-прорехах…
… Жду не дождусь, когда начнет светать?
Жду не дождусь, когда натужно треснет
и разобьется грузный небосвод!
Жду не дождусь, когда исторгнет песню
мой лес замшелый у недужных вод...
***
Над затоном чайки хором кричат,
в лодках зычные моторы рычат,
бабы с берега полощут бельё, -
всё в Рязанихе клюёт окуньё!
А над Кичугой в Иссадах светло,
через верх садок, - на славу улов.
Смачно варится уха в котелке,
мелочь вялится в сухом ветерке!
На Заёмкучах разлив в берегах,
в щуку целится и бьёт острога,
три заглотыша, - мал мала хвосты, -
всех в крапиву, да в тенёк под кусты!
Плоскодонка чуть касается дна,
щука в зарослях стоит, - не видна.
Чуть дыша лежишь, бликует вода…
Стрекоза в траве…рука в оводах…
В Лузе стерлядь, - ей на нерест идти.
Ох, в охотку рыбачёк попыхтит!
Под Ковырзой ночь не спит браконьер,-
самоловы, сеть на хитрый манер.
В месте Ламаниха, Богом храним
(на живца минога), скользкий налим.
На проводку с лодки спиннинг хорош,
на блесну – судак, на доночку – ёрш.
Под Бернятино на Шомоксе клёв.
Говорят, сороги в ней до граёв.
Бреднем речку обуздав поперёк,
лихо бухает хмельной паренёк!
загоняет рыб корягой в мотню.
....Вот и лето так – денёчек ко дню.
А над Сухоной клубят облака,
к бурым тянутся Двинским берегам.
Устье Юга тонет в море дымков.
Вот таков рыбацкий край мой, таков!
***
Говорил чего-то, говорил...
и орудовал для важности руками.
И курил, курил, курил, курил...
Мир вокруг - с травою и с жуками -
был понятней, ближе, чем чудак,
чьи конечности моих касались бёдер.
У него, возможно, плыл чердак, -
так плывёт вода из полных вёдер...
Вёдра те, бобров пораспугав,
хлоп(!) бы в реку, да на коромысло...
Бодрое хотелось сделать "ГаФФФФФ!!!",
чтоб прервать общение без смысла.
А река алела и цвела
от закатных лучиков июльских...
Облакам приблудный ловелас
говорил про Шмидта и "Челюскин"
..."в Дании был спущен с верфей он,..
март, одиннадцатое,.. меж устьем Лены..."
Вот к чему Камёльский лохотрон!
Вот к чему словесные жюльены!
Я же - "Лена"! Я же - пароход!
Дата моего рожденья та же!
Лёд ломаю под любой фокстрот,
даже если морда Лены в саже!
Быть и мне раздавленной во льдах!
Не лети ко мне, мой авиатор!
Мне бы простонать в ответ - "О! Да!"
... Зря, поди, я бедолагу матом....
***
Я очень хочу для тебя много денег
и рядом с тобою хочу много места.
Мы деньги с тобою куда-нибудь денем
в какие-то три, иль в четыре присеста.
Нам некуда деться
от мира, в котором важны только деньги.
Из нас каждый первый без них умирает, -
совсем не от вируса... Бедные дети, -
им надо рассказывать сказки о рае.
Им надо увидеть пример в наших лицах,
чтоб к богу стремиться...
А мы лишь к деньгам непременно стремимся,
и длимся, и длимся, и длимся, и длимся...
Мы кровью блюём, но хотим только денег
и с каждой секундой однее, однее...
***
Не стели мне постель головой на восток,
страшных сказов мне на ночь не сказывай.
С нестерпимою страстью поёт водосток, -
то частушкой, то африкой джазовой.
Ставень настежь родимый! К нему притулюсь,
придышавшись к черёмушным куревам,
станет радость моя, как вразвалочку гусь,
вдоль берёзок шуршащих разгуливать.
Изловлю я в ладошку тугую струю!
Защекочет ладошечку звонкая.
И тогда я ей песню свою запою,
Причитая и весело ойкая!
***
Верится - не так уж нестерпима
грусть-тоска. Грешу опять на гланды.
Деревце - свой фикус Бенджамина
уношу ( пора уже ) с веранды.
С печкой вечеряю, - грёзы в прошлом.
Кошка лапой бьёт в окно: откройте!
Сенька спит, футбольный мяч заброшен, -
сон беспечный в гоночном Детройте.
Утром жахнул иней на шиповник.
Холодает... осень бессердечна...
Лето было что тебе жаровня, -
урожайный, где мой огуречик?! -
выпить водки... повязать с ней горло...
рассмеяться, - нету ведь ангины!
Пыль на фотке... Выгляжу оторвой
в девятнадцать лет у георгина...
***
Я будто листик на весу...
от знанья никуда не деться.
Так мало песен про весну
живёт в моём осеннем сердце!
Пугаюсь солнечных лучей, -
слепящих отражений снежных.
От страха становлюсь не нежной,
от безысходности, - мрачней.
Мне ближе вздохи тишины
в пейзаже, от жары уставшем.
Мудрее делаюсь, - не старше...
Пускай светлыни лишены
и жёстки сумерки зимовий, -
мне так понятней время вспять,
мне так приятней оправдать
воителя "Всё Восстановим!"
... И соловья мне очень жаль.
С апреля он поёт на ветке, -
продутой ветром и некрепкой, -
печаль мне с песни той, печаль...
А ведь поёт, не умирая!
Мне больно воздухом дохнуть,
который холоден и в мае.
Любви он воспевает путь, -
но не фальстарта,.. слава Богу!
Зато потом неслышен год.
Он потому и может много,
что знает правду наперёд.
***
Хожу по дому в валенках,
в окошечки смотрю.
Герани цветик аленький
расцвёл по февралю.
Ах, это чудо чудное, -
ведь подоконник - лёд!
Страдал, страдал простудою,
и вот он! Вот он! Вот!
На ножке выжил хиленькой, -
бывал не напоён.
А, всё ж, - весны будильник он!
Мы с ним перекуём
твой хмурый вид на радостный, -
пускай с утра невмочь,
пускай взбесился градусник
и непроглядна ночь.
Морозов экзекуции
с лица скорей сметай
Смотри в окошко куцее
и о любви мечтай.
***
А ДЕД МОРОЗ ПОДКРАЛСЯ НЕЗАМЕТНО
(посвящается моему городу - Великому Устюгу)
Особняки в трущобной власти, церквушки, мостик земляной...
Руси величия участник, свидетель силы неземной, -
прослыв дырою в разногласьи, - мой честный город жил и пел,
о пульсе времени он к счастью понятий даже не имел.
То экскурс... В юности далёкой здесь выясняли "кто кого"
за девочек голубооких ремнём, до крови и колом.
Заборы страсть претерпевали, а по утру вбивался гвоздь, -
за что смешливым Верке, Вале... запретен был с другозьбы гость!
За них дурные воевали то "автики", то "поплавки",
папаши новый дрын вбивали взамен обломанной доски.
Никто не умирал с тоски! Считал объятья млечный август,
въедался в китель едкий "Шипр". Попробуй тронь, - не речь, а кактус!
За словом слово - меткий шип! А у плеча отдушкой сладкой
витала "Красная Москва". Бел перманент над ушком прядкой.
Глаз подведён а-ля тоска. Горяч язык (куда с ним деться!)-
неплохо бы укоротить... Она вчера ещё из детства,
но смертный грех не укротить. С пучком ромашек (пусть нетрезво)
над Сухоной о клёне песня, любовь до гроба... - что её лестней?..
(мужчина юный, ты - простак), - не звёздочка, а всё созвездье
подарено Ёй просто так... Взовёт подруга к чувствам нежным,
стегнёт по сердцу, слово - кнут. Он тут как тут, - пыхтит в подснежник...
король в разборках, в ласках - шут... Им всем, - мелькнувшим где-то, либо
пропавшим в дальней стороне, прошедшим мимо, - всем спасибо!
...Речь не о них, не обо мне...
Здесь лихо Всех Святых настигло,-
похерил всё добро вразнос,
и встал меж храмов дикой глыбой
российский жадный Дед Мороз!
***
Мы ТРОИЦУ прожили у реки, -
денёк невзрачный у невзрачной речки.
Поодаль мыли тачки мужики, -
невзрачные такие человечки...
Мы жгли костёр из веточек сухих,
вода бежала в речке очень быстро.
Мы обошлись без водки и ухи, -
четыре бабы, - отдыхали чисто...
Наташка нам поведала про Лувр, -
про то, что Мону Лизу там не видно
из-за китайских множества фигур.
Сказала так, чтоб было не завидно...
Когда под вечер стали уходить,
то оказалось, что нам страшно очень
наш костерок доверчивый убить, -
невзрачного денька живой кусочек...
***
Время выброшенных ёлок
и несбывшихся надежд
выедает, словно щёлок
выедает из одежд,
жизни радостные краски,
оставляя полотно
без расцветки и без сказки
и в душе полутемно...
Но в восходе солнца мирном
на крещенский на мороз
будто спиртом нашатырным
поднесли тебе под нос.
"Эх, дарёному коняге
ты на зубы не гляди.
К синякам купи бадяги!
Жизнь - подарок, не гунди..."
***
В ореоле фонарном
снег по небу кометами
пролетает! Гусарно
на плечах эполетами
он ложится искристыми, -
ни стряхнуть, ни сберечь!
На серьгах с аметистами
будто тысячи свеч
зажигаются весело.
Эта ночь для бродяг...
Кружева поразвесили
дерева. Не в напряг
мне лопатой фанерною
снег грести из-под ног!
До чего ж я манерная…
сохрани меня, Бог.
***
В своих черновиках нашла много отдельных четверостиший. Они давно валяются в качестве набросков к стихам, но перечитав, поняла - это каждый отдельный текст.
*
Мой город мал и невысок,
но я с ним прожила полвека,
как с нелюбимым человеком, -
водой стекающей в песок.
*
В память о маме цветут георгины:
белый, лиловый, оранжевый...
В память о детстве растут и поныне,
будто бы ею посажены.
*
Сегодня выпал снег и мальвы
заметней стали вдруг и выше.
Кивали мальвы мне, кивали...
И вот не дышат.
*
Очень холодно – жуть как холодно!
Надо шапку да шарф на шею.
Эта ночь для прогулки с Воландом
да к Кощею.
*
Стая чёрная каркает хором
над посевом моих озимых.
Постарайся придти очень скоро,-
постарайся придти до зимы.
*
Я сейчас, как гордое, дитя, -
жажду жалости и тут же негодую
от одной лишь мысли, что меня
пожалеть возможно… нетакую.
*
Я задёрну занавеску
и расправлю над геранью.
У меня есть повод веский
побуянить.
*
Воды по пояс, - рыбы дохуя.
Над водной гладью делают кульбиты
сорога с краснопёркою, но я
дремлю, дремлю над удочкой убитой.
*
Ты тыщу раз отрёкся от меня.
Петух забит – он долго кукарекал.
Развеял ветер лета семена.
Нам не войти в одну и ту же реку.
*
Пока в моей беспечной голове
о смерти мысль всерьёз не поселилась,
а страсти вопиют СУДЬЮ НА МЫЛО!
я буду петь, как вечный соловей.
***
ветреной этой ночью
холодно было в доме
ты мне звонить не хочешь
жмёшься к соседке Томе
Тома живёт простецки
кошка да холодильник
в вазе орешек грецкий
лик над доской гладильной
ты же с ней будто филин
форточка приоткрыта
смотрите вместе фильмы
стирка в одном корыте
я же живу напротив
домик мой скособочен
клумба бывает в рвоте
если напьюся очень
некому бить по морде
да и читать морали
этой холодной ночью
помнишь меня едва ли
***
Радость бывает разной.
Дайте мне радость ту,
с коей румянец красный
в снах, где ещё растут;
с коей меж ив плакучих
юноша иван-чай
дарит свой самый лучший
цветик... Качай, качай
листки-фитилёчки,
розовые уста
выпьют ещё денёчек,
стебель бы не устал…
Снова открыт подстрочник, -
правки да черкотня.
Слова свет худосочный...
Будто бы чёрт отнял
радость, тугие щёки,
искры в глазах больших.
Всюду стоят хрущёвки.
Кланяюсь за пошив
джинсов китайцам жёлтым,
боты "аля Париж".
Радости пир заболтан.
"Старость" – ты говоришь?
***
Закатные ползут, кочуя, облака.
Лимонные - с коралловою дымкой -
на ватные - внизу - глядят чуть свысока, -
опять у тех на солнце недоимка!
Зато они всё видят, им дано
под самолёт стелить свои перины,
катить ч\б забытое кино
в своих кинотеатриках старинных.
И как бы ни просили небеса,
чтоб мы на них взглянули по-другому, -
уверовав: коль в торбе колбаса, -
жизнь удалась, - посильно правим к дому.
***
Здесь можно быть до западной зари.
Речной ландшафт - скупой до жизни щедрой -
мог с вечностью бы заключить пари
на верность чайки и... Вещают ретро
с парома, преданного загнанным авто,
ворона зарится на разовый жетон
с корчмы плавучей, где лосиным гоном
звучит отборный мат, и на затон
отчаливает судно с геликоном.
Дрейфуют в лодке баба с мужиком, -
заглох мотор, чего-то там шеве'лят.
А я лежу, к песку припав щекой, -
ещё одна пропащая неделя.
Откуда ни возьмись воздушный шар, -
он ярко-жёлтый, нитка пахнет тиной, -
мол, не греши, что нету ни шиша...
(- отдай апорт собаке, эй, скотина!)
Не разлучаясь с едким никотином,
вон с полоскалки, шаткой и сырой,
один закинул леску, - хочет рыбы,
другой спецовку жамкает с дырой, -
смешная пара, - пьяные улыбы...
С подветренного бока жалкий вид -
мотоциклист никак не сыщет стремя.
В броне песка, сама себе: "Живи!
Живёт же он с другой вот в это время..."
***
Этот оголтелый ливень,
будто чёрт из табакерки,
выскочил - такой счастливый(!) -
и давай под фейрверки
рыть и рыть каналы всюду, -
без оглядки, без отдышки!
Я смотрю на это чудо
из промокшего домишки,
и поёт, ликует сердце,
а душа под гром стремится!
Пусть дрожит от страха дверца, -
форточка зато, как птица, -
рвётся, рвётся одичало
на одном шарнире ветхом,
словно это лишь начало!
… Глядь! А ливень только эхом
под бряцанье звонких шпор
отозвался, юн и скор.
… Отливая жаркой охрой,
дымкой шает ставень мокрый,
солнце пялится в упор...
Млеют, пьяные озоном,
тополя с травой газонной.
У забора тёмный камень
ловит капель звонких склень.
Лень закрыть мне тёплый ставень,
лень закрыть мне тёплый ставень,
лень закрыть мне тёплый ставень, -
а до ста дожить не лень!……
***
Не успели до дождя -
до разгула грозового!
Землю струи бороздят,
град зубастей слова злого!
Он размером с виноград, -
разлетается со стуком.
Рада граду, ты - не рад.
Как с твоей бороться скукой?
Знаешь, летом о зиме
сладко грезится спросонок.
Вот и лучик на стене,
вот и гром осип клаксоном,
вот и радуга дугой...
от тебя - любая вольность!
.. твои думы о другой...
руки рядом, души - порознь.
***
"Спешить не надо, - не с пригоршни,
а равномерно - капля к капле -
пей жизни сладость... Дождик пожню
поИт с задумчивостью цапли..." –
учил меня мудрец опальный, -
сковав моё сознанье трижды.
Глаза – два дымчатых овала,
как валуны во мху – недвижны.
Учил меня скопец опальный
любви бескровной, травоядной
про вход и выход в сонной спальне,
про чашу, сдобренную ядом.
Учи меня, мертвец в мертвяцкой!-
"Смотри, - я есть и меня нету...
мне не нужны ни власть ни цацки,
и места нет менталитету...
Брось разбираться по-дурацки
в причинно-следственных секретах,
а просто поделись по-братски
с те-е-е-м санитаром сигаретой..."
***
С неба птица спустилась на белых крылах.
На других непохожею птица была.
Мне бы надо её отогреть, накормить,
приручить и водою с руки напоить;
полюбить непременно за то, что бела,
и упрятать в мешок (с глаз долой) зеркала…
Без размаха жилось, - с нею (диву даюсь)
радость вовсе ушла. Только грусть, только грусть.
Не поёт моя птаха, тревогой полна, -
вместе с нею и я не вольна... не вольна...
Ей бы ветви носить для устройства гнезда!
... а на крыше просторно и светит звезда.
Ничего не придумала птица умней, -
на трубе стала жить и хотеть сыновей.
Одинокая птица, а лету конец...
Ну откуда у бедной возьмётся птенец?
Да и мне нужно печи топить до тепла,
на огне душу-феникс сжигая дотла...
... Миновала зима. Прилетел козодой
петь и пить из ручья под вороньей звездой.
"Фюрр-фюрр-фюрррюю..." ему вторит чудо-жена.
Не от сажи, так с горя ворона черна…
***
Целый мир ему сродни –
заспанному городу.
Цедит миро храм…
Огни – господа…
Но скоро тут
будет свергнута их власть
солнцем ископаемым!
И восток, зевая всласть, -
с “Отче…”, с писком, с лаяньем, -
дня подмажет колесо.
Белкой в нём закрутятся:
рвань бумажек, звон лесов,
мелкой рысью улица...
Явь проявится сквозь сон
переводкой детскою.
И потянется газон
с криком чаек, - дерзкие
раскачаются над ним
с дуновеньем в вороты.
Не кончайтесь же мои,
откровенья городу!
***
Свирепое отчаянье,
да тела страсть паучью
ты подарил нечаянно,
а думала – всё лучшее...
***
На ноги ставят, затем оставляют.
Сами же уходят не в низ, но в землю...
У свежего холмика попрошайка хвостом виляет, -
не понимает - чего возишься тут, как с постелью?
чего рис зимой-то сеешь в виде креста белого?
А в глазах по стеблю
горя ещё незрелого,..
и полить нечем...
***
Мой первый изъян - второстепенна.
Изъян второй - в этой роли степенна.
Изъян мой третий - "нет третьих лишних",
четвёртый - мечта: без косточки вишня.
Изъян мой пятый - сей стих помятый.
***
О чём ты думаешь с утра,
готовый к осени кромешной?
О том ли как декабрь промешкал
с зимой, что нынче не шустра?
Земная, тоже не безгрешна
и тоже хнычет от утрат...
А помнишь первый снег слетел,
как сала шмат на сковородку?!
Да, мало... и, скорей, на откуп,
чем в завершенье бренных дел.
И было влажно подбородку,
и было всё как ты хотел...
Нашлась газета под селёдку,
тост величавый, словно снег.
Дышалось спиртом, - пили водку
до дна, и чтобы без помех
успех явился к нам простецкий
с деньгами и с грядущим днём.
Смеялся в телике Жванецкий.
Мы хлопотали над огнём.
Печь с дымом долго разгоралась,
(примета верная – к гостям)
я неумело матюгалась.
Дрова (судили по гвоздям)
от сруба старого не грели, -
зато горели, так горели!
Ладонь болела от ножа.
Щепать лучину не спеша,
меня учила в детстве мама.
Тогда - наивна и упряма,
теперь – прилежна и мудра, -
я всё же отворила раму,
и снег к нам падал до утра…
***
Он с блеском накрывал на стол и стол ломился разноцветный.
А венский стульчик, как престол, сиял приветно!
Она приткнулась тишиной к дверям душной своей каморки,
и глаз мутился от одной лишь хлебной горки.
Потом он, закатив глаза, салат "мимоза" из консервов
хвалил и, став под образа, налил по первой.
Она сидела на краю своей расхристанной кровати,
предвосхищая, что ему и третьей хватит.
А он вертел в руках коньяк и штопор от большой бутылки
Мол, дескать, я такой крутяк и… бах(!)в опилки.
Сойдя с высокой со стези, в вулкан страстей добавив жару,
он стал марать её в грязи... килиманджару.
Икая, нервно чуя тьму, он канул в сумрак бесфонарный
искать, наверное, корчму в тоске угарной.
Она смотрела за окно, глазами горькими блуждая.
"Красивый, умный,.. а говно" - так рассуждая.
Но между веток тополей звезду... ЗВЕЗДУ она узрела.
И стала всех она милей душе созрелой.
Слова откуда-то взялись, - беззвучные, но ярче солнца.
Они лились в ночную высь. Вдруг стук в оконце!
Явился, выпачканный весь, в руках с мороженым стаканчик.
И на колени!.. "Знаешь, есть любовь!" Как мальчик,
он поправлял большой рукой оправу с чёрной изолентой.
И повторял:"На кой, на кой тебе я, Ленка?!."
***
Полосатые бока - кошка домовушка,
Мой мальчонка спит пока, помурлычь на ушко
Как ходила в тёмну ночь
Ты глазастым зверем,
Как гнала бесстрашно прочь
Призраки от двери.
Вымой лапки и приляг к вышитОй подушке, -
Самой милой из миляг почешу за ушком.
***
А я люблю тебя, как прежде, – так и знай!–
Жду не дождусь, когда ты станешь старым
беззубо шамкать под бессонный лай
седой собаки, жмущейся к гитаре,
шести... семи... не помню, сколько струн.
Коклюшный воздух в форточку сочится,..
А про любовь он врун, конечно, врун, –
послушай прозу, голая ключица.
Гуляет тюль меж белых хризантем,
бел абажур, на кухне света мало…
Ты говоришь, что не было… Затем
меня в твоей судьбе совсем не стало.
Я на пятнадцать лет короче и сейчас…
О, как же я подвержена простуде! –
Прочь одеяло жаркое с плеча! –
Зачем пишу? – чтоб знал: ты неподсуден.
Ведь я возьму тебя к себе – ты так и знай! –
Когда под полосатым серым пледом
в качалке-кресле (распоследний рай!) –
ты ни одной не станешь стерве предан.
***
Ты до сих пор звучишь в моей душе, -
то регги солнечным, то серебристым блюзом.
Достойный доли лучших из мужей,..
Творец же предпочёл иным союзом
соединить... И только лишь замрёт
смычок безвестный, - покоряясь року,
струна безумства тишину прорвёт!
О, не увязнуть только бы до сроку
в фантомной боли -
(даже не задень!) -
пускай давно болезный отнят орган.
Но камертон настроит на... сирень, -
пурпурной бездной запоёт аорта!
Печаль - что осень, павшая на март, -
замрёт и выдаст соул ясноглазый, -
его подхватит джазовый азарт!
Я в этом марте не была ни разу...
А музыка... она всегда одна.
Да, да, - одна, и об одной любви лишь
звучат ракушкой, поднятой со дна,
косматые шторма и штили, штили...
***
Ей верилось - возьмёт с собой
и в кругосветку и по жизни.
Но сделался какой-то сбой
в житейском хилом механизме.
С тех пор её зовут лишь сны, -
они светлы и невесомы.
В них только запахи весны
да голос, только ей знакомый.
Лишь летний знойный перегрев
мог убедить её раздеться, -
она купалась нараспев
и нараспев дышало сердце.
Её и осень не брала,
как водится, других, - за жабры!
Её любили зеркала,
и ведь она могла, могла бы...
Но зимний монохромный мир
стал только фоном для фантазий, -
бессильный оживал кумир
и становился ясноглазей.
Они лепили вместе с ним
на покрывале речки спящей
снеговика, - он был любим
и очень даже настоящим...
***
Ух, как снег под жгучим солнцем
всё старее (!)- и не жаль...
Купол неба чуть трясётся,
испарением дыша.
Промокают чудо-боты, -
ради пущей красоты
я купила их у гота,
чтоб в меня влюбился ты!
Наряжаюсь в стиле "фрау", -
лучший шарфик каждый раз!
Сын мне в спину:”Мама! Вау!
ты же круче чем Шираз!”
И, как девочка-подросток,
я лечу на перекрёсток,
где аптека и магаз.
Так летаю с девяностых
много-много тысяч раз!
Но ни разу мне навстречу
ты не вышел, - старый пень!
А вчера (теряю речь я, -
измотал бездарный день)
я к аптеке в рваных угах,
в грязном стареньком пальто
(в нём я жизнь несла, как уголь), -
тут нас Бог и свёл друг с другом!
Я свернула на затон.
Я свернула, отвернулась.
Ты сбежал, рекордно скор.
Эх, любовь... любовь-акула,
жрёт несчастных до сих пор!
***
А ты мне не снись! И тогда я забуду...
о том, что мечтала - счастливою буду, -
счастливою самою бабой на свете:
нас будут любить и святые и дети;
и ехать мы будем на поезде вечном;
и плечи, конечно, мои в подвенечном...
Но, нет, - безупречного нет и не нужно, -
пускай в затрапезе, пускай в неутюжном.
Пускай мимо нас города, полустанки...
к тебе я прижмусь, но готова под танки
за счастье такое, - лишь чувствовать – "рядом",
и млеть от прицельных завистливых взглядов.
По факту меня на сносях ты покинул,
из памяти тут же бесчувственно вынув.
И вот я пешочком по горестной жизни, -
в челночном режиме, в челночном режиме
без нежной любви и без мужеской ласки, -
лопаты, болячки, пелёнки, коляски...
Ты ж мимо проходишь, - глухой и незрячий -
судьбою не мне (вновь не мне!)предназначен!
А дочери нашей уже за тридцатку,
и внуки вот-вот нам наступят на пятки!
Такие прекрасные внуки и дочка...
но взгляд твой на что-то иное заточен.
А мама сказала мне в детском вначале:
кто снится тебе - тот реально скучает.
***
Мы пилили против ветра
под мотором по реке.
Скорость - сорок километров.
Ты был тоже налегке.
Следом специальный катер
вёз друзей хмельных набор.
Ты причалил, крикнув:"Хватит!
Быстро к лодке и в угор!"
Мы согрелись, насмеялись.
Ты ружьё потом подал.
Я в чирков стреляла, - каюсь...
Но сквозь смутные года
вижу только пух и перья.
да тельца убитых птиц.
Есть там нечего, - поверьте...
Ты был молод, круглолиц...
***
Для кого Ты меня сохранил?
Для чего созидал, о Боже?!
Ничего кроме конских удил
оказалось мне в жизни негоже.
Родилась я робка, но крепка, -
первым было мне дорого слово.
И плыла я над ним, как река, -
воды синие в пурпур лиловый
с кровью щедрой мешая в реке.
А чего было в грешной руке? –
только солнца закатного пламя,
да желанье приластиться к маме,
чтоб не знать никогда чёрной ямы
трижды с горстью сырого песка.
Ты меня назовёшь словом "гость".
Скажешь гостю: "Бери всё, что надо,..
запрягайся, - иди к водопадам,
и полей виноградную гроздь..."