Сорванные маски
Чем глубже в мемуары, тем зарница
погоста моей юности светлей:
с забытых гробов считываю лица
с судьбы моей истоком не разлей!
Тягучий толк событий и веяний
несёт меня в просторы бытия,
но оттого воображенье вянет,
и без любви и страсти я не я!
Куда ни ткни, липучие как черви
ладони ближних- жми да не греши!
Куда ни глянь, то злоба на безверье,
то фальшьфурор подонков от души!
Все благородья! Золото им гадко,
готовым как один в последний бой,
метателям напраслин и догадок,
марионеткам крови голубой!
Они гадают, ряженые чем-то,
что простака проводят: говорят,
что увлечённость игрищем священна,
что арлекин по меньшей мере свят!
Они носы бумажные приклеив,
речами древнеримскими гремят,
и тоги героически лелея
глазами раз не сверлят, то горят.
Или в белилах женственно жеманны–
вестуют о вселенском зле да зле,
витийствуют то ясно, то туманно
о ранней смерти мать сырой земле.
Висят к спине пришпиленные крылья
уж не кружа мой ныне зрелый дух:
что б господа и дамы не творили,
ему милей полёт зелёных мух.
Я знаю цену вам и слёзкам вашим
по Родине растерзанной вдали,
уж так в бегу к спасению бесстрашно
её вы между делом берегли!
Когда бы здесь в распахнутые двери
ворвался дух к восстанию воззвав,
ты б побледнел нарочно не поверив,
упал без сил как водится вразвал.
Когда бы страж тебе устроил таски,
да кандалы, в Сибирь из князя в грязь,
ты б ранами христовыми клянясь
рабом сказался вражьим, бишь хозяйским,
и на чужом в давно приросшей маске
с лихвой вознёс вассальнейшую связь.
Ну и пускай... Поменьше хныкал ты бы,
пореже пули дла апломба лил,
без пороху в пороховнице ибо,
но сиротам бы хлеба уделил:
те б выросли скорей- и в новых силах
вернули край на отческих могилах
и водрузили знамя возрождений.
Тебя, Пергамец, наставляю я:
ты б слёг в постель для деннонощных бдений,
мозаикой накрылся штучных язв,
а серебром набитую кубышку
держал бы под под подушкой в головах–
стерг её что кот в подполе мышку,
и ныл о вдовах, сиротах ох-ах,
чтоб сам Творец со тьмою заодно
сморить тебя не мог бы сном,
и некто местник божеской расплаты
для бедных этих вынул бы дукаты.
Усопни вдруг, в агонии, притвора,
ты б не расстался с нею и в гробу.
Такой как ты, не ведая позора,
пост мортем ладен выправить судьбу?
на камне высекут о благонравном муже
предоблестном воителе, к тому же
баготворителе несчастных тех:
вдове, калеке, также сироте,
Отчизне самой жертвовавшем– плачут!
За ними ты, прохожий, не иначе.
Обманывай их до и после смерти,
хоть одного не проведёшь- меня.
Твою натуру выведав и смерив
тебе скажу, за ложь её ценя:
ты слишком долго в писаных личинах
судачил о своём и о себе,
герой на этих торжищах грачиных,
для желторотых в деле и борьбе,
на этом полюшке словесной брани,
где подлость живописна, тем пространней,
как я вот сильных духом не обманешь.
Стреножив страх, не карточнный вития–
провидец душ, со звёзд упав наитьем,
спускаюсь в яму сердца твоего,
о подлое, дурное естество!
Но, не рождён быть злобствующим катом
прилюдно не сорву личины клятой!
Иди своей дорогой, черти с нею,
но встречу раз- в тревоге побледнеешь!
От болтовни твоей пустой и скучной,
от глаз сочащих лицемерья яд,
уволь мои натруженные уши,
натасканный на себялюбцев взгляд.
Не так горят глаза, когда на подвиг
дух и душа идти готовы годы!
Не те чело ютит и гонит тучи,
коль смерть вокруг, а сердце любит пуще!
Ты в зеркало всмотрись, оно заметит,
что лавров не видать тебе до смерти!
Ты шут гороховый как есть, не боле.
Я никому ничто о нас не молвлю!
Тебе что ль души юные подвигнув
к обрыву необдуманной борьбы-
и на потраву выдать их невинных,
прославиться бесчестному дабы!
О нет, с былою дрожью озираться
в тревоге за себя и свой кошель
когда созреют замыслы повстанцев,
когда раздастся божий гром «уже!»–
уж мёртвые восстанут злу навстречу,
но ты, клеймом отступничества мечен,
ты снова вперекор волне вскипевшей
сплетать ладони юные в кресты,
по-доброму остерегать приспешно,
вести тайком полей полянами в кусты,
и ни за что увлечь их за собою
и повести в штыки на поле боя!..
Тогда найду и назову прилюдно
тебя я тем, кто ты на свете есть–
и ты падёшь в потёмки беспробудно,
и в грязь свалится масочная честь.
... Прощай пока... Мой день меня кошмарит–
довольно тем, что пройдено идти:
иного кроя мерзостные твари
ордой толпятся на моём пути.
Зыгмунт Красиньски
перевод с польского терджимана Кырымлы