Земля с полуржавой лопаты
срывается вниз
глухим стуком,
как по закрытой двери.
— никто не откроет её,
сколько туда не ломись.
И голос оттуда
тебе ничей
не ответит.
Близкий друг там или кто-то с одной
фамилией в паспорте?
— через всю страну на первом поезде
или рейсе чартерном
к нему на прощание
со впавшими щеками влажными,
чтобы сказать ему
пару слов,
ставших теперь неважными.
В гуще дел, в суете мелочей
и в "прости, я сегодня занят"
останется только память,
как он гонял голубей
с ещё горящими солнцем глазами.
Как у него сосуд с добром
колотил под ребром,
а в лужах под дождём
он видел лишь радуги пятна,
— ещё вчера
я не пришёл к нему
пить вино.
а уже сейчас
делю цветы в руке
без остатка.
/и сколько таких букетов
я еще соберу
в охапки?/
Я и раньше видел,
как на щеках родных мне людей
свежей раной врезались
тугие морщины,
как с каждым ярусом их лет этажей
они все чаще цепляли руками
перила.
Я видел, как в пути млечном
они все уходили,
уходили и уходили
без слов
в небо навечно,
то за вечер увядая,
то за паузу сердечную,
оставляя меня одного
лишь с капающей
воском
свечкой.
И весь этот бред про то,
что время подорожником лечит,
что швы не гноятся,
а раны крепко держат бинты,
— мы могли еще столько раз
делить кров и тёплые встречи,
но кого винить в том,
что мы
не смогли?
И если вы смотрите на нас
с той неземной высоты
раскинутыми звёздами
в океанах разлитой нефти,
и если вы слышите,
как мы просим простить
нас за всё,
то хоть мерцанием
оттуда
ответьте.
/пусть вам будет там хорошо
— под сенью Эдемских
деревьев/
А мы здесь, внизу,
будем радовать вас горячо,
не топить слезами себя
в еще бьющем бездонном
море,
мы будем жить —
вопреки любя
и в ночи засияв
лучом,
чтоб в счастье своём
поимённо вас
вспомнить.
И вот опять чернозём
по сердцу бьёт желчью,
а на месте костра теперь
холод
и горькая сажа.
Но тех, кто ещё не украсил
собою небо,
беречь
нам не поздно.
и лишь это
по-настоящему
важно.