Не достучаться до Небес.
Не дозвониться. Рвётся провод.
Сегодня был — вчера исчез.
В сквозном дыму мертвеет город.
Не гаснет лампа над столом,
Горит — бессмысленно, упрямо.
Густеет дым. Пустеет дом.
Трещит по швам живая рана.
Как будто тронули струну,
Задев нечаянно — до боли,
Как будто ты ведёшь войну
С тем, кто воюет — поневоле,
Как будто дальше, холодней
И даже выше стало небо…
Сквозь клетку вычерченных дней
Кивает тот, кто был и не был.
И вновь сухая тишина
Ушную раковину режет.
Опять молчишь. Опять война.
Ведь тот же стол и кружки те же,
Салфетки, ложки и плита,
И абажур, и коврик тоже…
Но ты сама уже не та —
И это вспарывает кожу.
В тепло уютных мягких рук
Сейчас упасть бы, задохнуться,
Прильнуть, зажмуриться — и вдруг
Понять, что спишь… и не проснуться.
Руками слушать тишину
Опять одной — бессонно, нервно,
И каждый день вести войну
Без сил, без знамени, без веры
С собой и с ним — со всем вокруг,
Кричать, глотать горячий воздух…
Тепло усталых добрых рук
Ты ищещь, как слепая звёзды
Найти пытается в ночи.
Дрожишь, уткнув лицо в колени;
Безмолвны выступы ключиц,
И слёзы тают на ступенях.
Пойми наощупь, угадай
Немыми пальцами — по сердцу —
Как можно дозвониться в Рай
И отпереть на Небо дверцу.
Касанье рук. Ты не одна.
Пусть сердце выжато, как губка.
И вот кончается война:
Гудок. Гудок. Снимают трубку.