На квадрате обрубленной ткани,
томно голову бросив в кювет,
я стараясь весь шум устаканить,
жду для выстрела верный момент,
где упавши, не встану спросонья,
не протру своих глаз, на ходу
не зевну, всеми клетками тела
воздух мелкий ловя налету,
не пройду мимо ванны, в потемках
не зажгу свет на кухне своей,
где в потугах живого ребенка
столько съедено было костей,
столько вылито было безумства
после долгих, строительных дум,
в чашу мною слеплённого буйства,
полоумно сведённых культур,
что под взором Фемиды глазастой
было взвешено, даже не раз,
опасаясь обмана всевластной
перевзвешивал собственный глаз.
Мимолетные сутки, скрижали
помогали по капле долбить,
вырезая на них без опаски
то, чем можно себя укорить,
вырезая внутри своей маски
то, чем душу смогу накормить,
и слезами солёного детства
буду жадно из миски поить.
И блуждая меж складок, по ткани,
через раз просыпаясь, с глотком,
я боюсь, что мною память играет,
как котёнок шерстяным клубком.