Отец, Борис Николаевич Соколов, появился на свет прямо на ржаном снопе, а не в больничной палате. Он был пятым ребенком в семье. А всего в семье Соколовых было 6 детей: Алексей, Александр, Валентина, Анатолий, Борис, Галина.
1942 год. Во время войны семья отца жила тогда в Буе, это был стратегический железнодорожный узел, связывающий не только Москву, и Ленинград, но и восточное направление на Сибирь. Взяв Тихвин, немцы оттуда летали ежедневно, и бомбили и мост, и пути на Ленинград. Мост был совсем рядом с домом. Его хорошо охраняли войска ПВО, но на железнодорожные пути постоянно падали авиабомбы. Именно возле железной дороги отец пас корову. Однажды на него спикировал самолет с черными крестами на фюзеляже и на бреющем полете прошел рядом, развернулся и снова пошел на него, прижимаясь к земле. Отцу было тогда 12 лет. Он растерялся и стоял, не шелохнувшись. Самолет снова прошел совсем уже рядом, метрах в пятнадцати, обдав пацана жарким шлейфом страха и нагретого металла. Летчик смотрел на него из кабины, и их взгляды встретились. Он не стал стрелять в ребенка и ушел в небо. А отец дал себе слово, что, когда вырастет, обязательно станет летчиком. Это было первое реальное ощущение близкой смерти.
1950. Служба в Германии в послевоенные годы оставила в памяти отца самые лучшие воспоминания, несмотря на испытания, которые сыпались на его голову постоянно.
Из воспоминаний Бориса Николаевича Соколова:
«830 Гвардейский Слуцкий Краснознаменный ордена Суворова штурмовой авиаполк. Здесь я служил воздушным стрелком и четыре с половиной года летал с нашим командиром, полковником А.И.Треусом. После учебных стрельб по конусу в мишени оставалось до 30 зеленых дырок (стрелки красили свои пули в разные цвета, чтобы не путать попадания, мой цвет был-зеленый). 30 попаданий из 50 патронов в диске. А оценку «5» ставили за 5 попаданий. На дивизионных учениях все американские «сейбры» всегда оказывались в перекрестии на пленке моего фотопулемета. Нам платили по 400 марок и 200 рублей каждый месяц, плюс 9 рублей в час за полет в сложных метеоусловиях. Два раза в отпуск домой ездил с чемоданами подарков, ежемесячно посылки слал домой и деньги. За успехи по службе часто отпускали в увольнение.
И вот однажды решили мы с моим другом Галли Сиушевым попить пивка в Плауэ, это остров посреди большого озера, там не было наших патрулей-чернопогонников, которые в Бранденбурге буквально охотились за нами. Взяли плоскодонку на лодочной станции, плывем, и не видим, как на фарватер выплывает пароход, тянущий три баржи за собой. Короче, опомнился я в воде, увидев прямо перед собой, как два мощных гребных винта с треском в щепки перемалывают лодку. Немецкие яловые сапоги мгновенно намокли и превратились в пудовые гири, тянули на дно. Стянуть их было невозможно, так плотно они облегали ноги, не то, что наши кирзачи, которые мы не носили. Баржи прошли, и на поверхности воды остались лишь две наши пилотки. Где-то рядом слышу голос Галли:
- Борик, тону! – Это мне так показалось тогда. Оказывается он кричал «Не к тому!», - я плыл не к тому берегу, а до него с километр, ни за что в сапогах не доплыть. Спас нас немец, лодочник. Правда взял за разбитую лодку 90 марок. Рассчитывались размокшими купюрами. А немец еще и спирта вынес нам, «оккупантам», чтобы согрелись. А вообще, отношения с немцами были всегда самыми теплыми, не так, как с поляками и прибалтами.»
А еще во время парашютных прыжков он угодил в купол своего товарища Саньки Петухова из Рыбинска и стал его гасить. Тот не мог справиться со стропами и купол полностью накрыл отца. Тогда он принялся сам подтягивать к своим коленям Саньку, так и грохнулись с непогашенной скоростью, переломали оба ноги, но остались живы.
Во время бомбометания командир поздно вывел самолет из пике, и осколки своих же бомб прошили стабилизатор и бензобак с маслопроводом. Плюхнулись на брюхо – и опять живы...
14 апреля 1951 года на дивизионных учениях все три полка – 153 самолета, каждый с полной боевой выкладкой по 4 бомбы, по 4 РС, по 300 снарядов для двух пушек, по 1500 патронов на ствол для пулеметов ШКАС, невзирая на грозовую погоду шли на полигон Куммерсдорф, когда огромная черная туча поглотила воздушную армаду. Ураган разметал самолеты. В результате разбилось сразу 13 зкипажей. В мирное-то время! 26 гробов было захоронено на Потсдамском кладбище. За всю войну не было такого случая, чтобы с задания не вернулось сразу столько самолетов. Это был результат типичного начальственного самодурства. Пришла команда, и гроза-не гроза, а лететь всем! И опять чье-то провидение спасает отца.
1954 год. Пересадка в Орше, бериевская амнистия, толпы уголовников на вокзалах караулили прибывших из Германии демобилизованных солдат. Возвращались при деньгах, каждый вез чемоданы добра, подарки. Летчики и моряки считали тогда друг друга братьями, и когда в вагоне ехали вместе, сдружились и объединились для отпора блатным. Так удалось пробиться к кассам, закомпостировать билеты хоть куда, лишь бы уцелеть... Все было серьезно.
Хрущевские реформы вышли боком стране.
С середины 50-х началось укрупнение колхозов, многие деревни были признаны неперспективными. Хрущевская блажь догнать и перегнать Америку по мясу окончательно разорила крестьян: отобрали скот, реорганизовали МТС, заставили выкупать технику.
Возник искусственный продовольственный голод. Началось повышение цен. Произошли известные события в Новочеркасске, где расстреляли митингующих рабочих. Разрушенный привычный уклад деревенской семьи, бесконечная нужда и голод двигали человеческими ресурсами, ломали родственные связи по всей стране, сотни тысяч крестьян разъехались на заработки.
1956. А Украина в то время жила сыто. Магазины ломились от изобилия, мясные продукты стоили чуть больше рубля, ведро помидор в два кулака 60 копееек. На шахте «Бутовская Глубокая», куда устроился отец, на проходке ствола и нарезке штреков проходчики какое-то время получали по 18 тысяч в месяц. Это более чем в 10 раз превышало зарплату квалифицированного специалиста на металлургическом заводе в Макеевке. За месяц можно было заработать мотоцикл. Поэтому именно на Украину тронулись мы всей большой семьей.
Условия труда шахтеров Донбасса отец вспоминал не раз, удивляясь, как он сам выдержал на такой работе несколько месяцев. Многие и двух дней не вытерпели.
Из воспоминаний Бориса Николаевича Соколова:
«Спуск на глубину 1200 метров, где мощность пласта была 60 см. Длина лавы 200 метров от штрека до штрека, ширина захвата комбайна 45 см, остается 15 см, так называемая присуха. Вот эту присуху мы и отбивали обушками лежа и кидали на ленту транспортера, а за нами шли крепильщики и крепили лаву: две стойки и распил. Орошение на комбайне не работало, дышали угольной пылью и метаном, темнотища, свет только от лампочки с аккумулятором на каске, ничего не видно, и жара за 40 градусов. Ад! Поднявшись на - гора, целый час под душем выкашливали угольную пыль из легких... А зарплаты Хрущев шахтерам как раз тогда и снизил.»
2015. Отец много раз задумывался, почему столько раз смерть обходила его, словно ангел спасал. И немец, не ставший стрелять, и бомбы прошли стороной. В Германии, когда самолет не разбился в грозу, когда тонул. В голодном Ленинграде бандиты не раз нападали с ножом, били до потери сознания пьяные хулиганы во время тренировок, сбивала машина, проломив череп, - и так всю жизнь. Подобные происшествия преследовали его с невероятным постоянством.
Если обреченный столько раз выживает неправдоподобно и вопреки всему, значит это кому-нибудь нужно? Значит, важно чтобы род его сохранился. Или он должен выполнить некую предназначенную ему миссию?...
Он нашел ответ в зрелые годы, когда недуг сковал его легкие, сказалась-таки работа в угольной шахте. Стал обливаться холодной водой, заниматься моржеванием, бегать. Создал клуб любителей бега, затем другой, третий...Организовывал пробеги по всей стране.
После международного сверхмарафонского пробега в честь 30-летия Победы в Великой отечественной войне по маршруту в 2 тысячи километров Москва -Варшава-Берлин в составе советской сборной ему присвоили звание Мастера спорта СССР.
Постепенно отец стал не просто фанатиком бега, но и неистовым пропагандистом здорового образа жизни. Он нашел себе множество единомышленников по всей стране, а ведь интернета тогда не было. Письма приходили к нам домой ежедневно пачками, и он отвечал всем, просиживая ночи. Последовали приглашения в Брюгге (Бельгия) на европейский марафон, в Нью-Йорк на международный марафон, в Новую Зеландию на азиатский пробег имени знаменитого гуру Шри Чинмоя.
Первый в истории спорта зимний экстремальный марафон, который он организовал, лишил его пальцев на ногах, которые он отморозил. Их пришлось ампутировать. Он опять не успокоился, стал самостоятельно изготавливать себе особую обувь и бегал без пальцев, продолжая организовывать все новые клубы любителей бега. Наверное, тысячи людей привлек к здоровому образу жизни, кому-то, несомненно, продлил жизнь, вернул здоровье.
Карта Советского Союза, висевшая в нашем доме, была вся в красных флажках, отмечавших места, где он был и где жили его спортивные единомышленники. Так и бегал бы он до ста лет, как сам наметил, если бы не смерть мамы, сразившая его на 85 году параличом.
- Так быстро все закончилось, вдруг сказал отец, когда ему исполнилось 86 лет. И я понял, как увлеченно он прожил, даже не заметив старости.
В последнее время отец стал все чаще уходить на берег реки, где в старой березовой роще построили новый храм. Он не был воинствующим атеистом, но никогда не интересовался и духовными материями. И сейчас в храм не заходил и не молился. Просто садился на лавочку и целый день проводил в молчаливом сосредоточенном одиночестве. На мои попытки разговорить его на эту тему лишь однажды признался:
-Красота-то какая...
Все-таки, что-то ему открылось. Глубоко сокровенное, личное. Какое-то мощное дежа вю открыло ему свой потаенный портал... Красота-то какая...
Глава из книги "Долгий запах черемухи".
На снимке: Борис Николаевич Соколов. Фото из архива Владимира Соколова