Пожалела Нила: - Настрадался! Приютила на год. И - потом...
Так подпасок в доме и остался у Евленьи, тронутой умом.
Бормотала старая Евленья, заходя в соседние дворы:
- Не губите палевых оленей, не берите ягод у горы...
Застрелили грустного оленя и семью оленью. С той поры
Поползло колючее растение, оплело подножие горы;
Затянуло влажные овраги и тропу, что к пасеке вела.
Уродилась ягода для браги, сладко-терпким соком налилась.
Забродила в каменных подвалах, закипела в чанах и тазах.
И текло безумье, наползало, застревало в жестах и глазах;
Заклубилось злобою и спесью - и от брата отвернулся брат:
Если есть обида, то - до мести; если спор, то спор - до топора.
Каждый прав, жесток и неподсуден. Каждый нетерпим и... обречён.
Знает ли безумный, что безумен, если все такие же, как он?
Только Нил и старая Евленья не ходили к ягодной горе,
Только Нил людское самомненье видел так, что лучше б не смотрел.
Вскоре в спину полетели камни. Накипело - дрался, как шальной.
Заклеймили напрочь: "Ненормальный!". Обходили злобно стороной.
Высохла Евленья от раздумий: стал чужим и нелюдимым Нил.
Нет, не трудно жить среди безумных, трудно быть изгоем среди них.
--------------------
Прорезались к свету первоцветы. Оживало сонное село.
Потекли ручьи и у соседей время шумной свадьбы подошло.
Свадьба и Евленью оживила: надо бы порядок навести;
Заодно отчитывала Нила: - Пригласили, значит - навести.
Нил пошёл. Сидел поодаль с краю. Брагу пил и ядовитый сок.
А в глазах рождался, нарастая, бесноватый дикий огонёк.
Он сначала соглашался с каждым, воздавал чете и торжеству;
А дошло до драки - стал отважен, присоединившись к меньшинству.
--------------------
Ночь была томительной, как пытка, а чуть свет забрезжил за окном
Промелькнула грустная улыбка у Евленьи, тронутой умом.
И пошла - как прежде, полусвязно бормотать, что вот... произошло! -
Нил обрёл утерянный им разум!
Ей впервые верило село.