Отрывок из повести
Среди сослуживцев Николай Барков любил подчёркивать, что стал профессиональным военным в четвертом поколении. Действительно, все его предки по мужской линии исправно служили Отечеству. Не так, чтобы они сильно любили армейскую службу, но начинавшиеся войны всегда помогали такому выбору. Кто-то из них безвестно сгинул в 1915 году на Юго-Западном фронте, другие в 1920 году преследовали отступавшую белую армию и вместе с передовыми частями красных вступили в Новороссийск. Спустя годы, его отец и дед прошли всю Великую Отечественную войну и вышли в отставку, отслужив в армии и на флоте больше 25 лет.
Конечно, тогда на фронт уходили и многие другие. Бить ненавистного врага считалось обычным мужским делом и подвигом его стали называть позднее. По-другому и быть не могло. Нормальная человеческая жизнь начиналась только после победы. Находиться в тылу для лиц мужского пола считалось чем-то постыдным, хотя и там людям было несладко. Как и у других, среди его родственников не обошлось без потерь, гибели, ранений, тяжелых увечий и плена.
В послевоенные годы трудно было найти семью, которая не потеряла кого-нибудь из своих близких. Инвалиды войны с пустыми рукавами, неудобными протезами и костылями напоминали о недавней войне на городских улицах, в транспорте и магазинах, во всей налаживавшейся мирной жизни. По субботам они с отцом ходили в общую баню. Там Николаю иногда бывало страшно. Он видел разогретые паром сильные мужские тела, обезображенные шрамами или ампутацией конечностей. Это была тяжкая цена наступившего мира, которую стоило знать.
Его отец получил тяжелое ранение в ногу в декабре 1942 года. Он тогда находился в составе 337 стрелковой дивизии, которая удерживала оборону под Моздоком на Северном Кавказе. Их 1127 полк отвечал за высоту 390.9. Подступы к ней были безлесными и удобными для прохода немецких танков. Овладев этой высотой, противник мог прорваться к Грозному. Враг бросил сюда свою знаменитую танковую дивизию СС «Викинг». Роте отца, наспех сформированной из молодых ребят - азербайджанцев, не умевших даже толком говорить по-русски, приходилось отбивать по нескольку атак в день. Полк нёс тяжёлые потери. Никаких историй про свои подвиги отец никогда не рассказывал. Он вообще не любил говорить о войне. Только один раз, после настоятельных просьб Николая, отец рассказал, как немцы разбомбили ночью железнодорожную станцию Прохладная, на которой скопились беженцы. Утром он увидел их мертвые тела. После этого Николай уже ничего не спрашивал. Он понял, что для отца это была закрытая тема. Когда его в 1940 году призвали в армию и направили в военное училище, он учительствовал в сельской школе. Своё пребывание в армии отец всегда считал временным, но война внесла свои коррективы...
При встрече незнакомые люди обычно обращали внимание на орденские планки. Фронтовики носили их не только на военной форме, но и на обычных гражданских пиджаках. По нашивкам о ранениях, орденам и медалям людей оценивали, это вызывало общее уважение. К слову, боевых наград на груди фронтовики носили не так много, они тогда не терялись среди блеска юбилейных и общественных знаков последних десятилетий.
Сверстники Николая были детьми первого послевоенного десятилетия. Земля еще не остыла после минувших сражений. Изрытая смертоносным металлом, с поросшими травою окопами и траншеями, она таила в себе невидимую смерть. Суровое время диктовало свои правила, и тогда среди сверстников Николая более всего ценились физическая сила, смелость и преданность своей улице. Эти качества следовало постоянно доказывать в стычках с чужаками и во время походов за военными трофеями. Это последнее, было сопряжено с большой опасностью. Неопытные мальчишки регулярно подрывались на лежавших в земле боеприпасах, калечились и гибли. Прошедшая война получала новые жертвы, а по городу плыли красные гробы. Это пугало, но страх оказаться трусом среди товарищей был ещё сильнее. Обычно, мальчишки играли в войну между «нашими» и «фрицами». Фрицами быть никто не хотел, и тогда приходилось бросать жребий. Случалось, в ход шли настоящие, пробитые пулями армейские каски и источенные ржавчиной части стрелкового оружия. Больше всего ценились найденные штыки: русские, узкие четырехгранные и немецкие, похожие на длинные ножи. В силу своего возраста, они едва ли осознавали, что их настоящие владельцы могли находиться в земле совсем рядом. Прошедшая война жила памятью взрослых, которая будила их по ночам, заставляя снова идти в атаку и умирать. Горя тогда хватило всем такой бездонной мерой, что в народе сложилось твёрдое убеждение: эта война должна быть последней, а всё остальное можно пережить и перетерпеть.
Однажды, много лет спустя, Николай Барков оказался в архиве военно-медицинского музея в Петербурге. Ему было нужно выяснить историю одного из родственников, который после ранения и тяжелой болезни умер в военном госпитале. Так случилось, что в архиве работала Марина Круглова, с которой они когда-то служили в одном полку. С её мужем, Вячеславом, его связывала давняя дружба.
Марина тогда подготовила ему две справки, которые помогали поиску места захоронения. Так у него появлялась возможность оказаться в закрытом от посторонних глаз хранилище, охраняемом женщинами с суровыми лицами. За красивым историческим фасадом госпиталя Семёновского лейб-гвардии полка находился самый обычный питерский двор c постройками из потемневшего от времени старого кирпича. Казалось, там ничего не изменилось за последние сто лет, разве обветшало больше. То, что когда-то было построено, со временем только меняло своё назначение. Говорили, что в помещениях этой части архива во время войны находился госпиталь для выздоравливавших красноармейцев. Другое соседнее здание, похожее с виду на бывшую конюшню, приспособили под морг. По слухам, во время блокады на госпитальном дворе даже хоронили умерших.
Они вместе поднялись на второй этаж и оказались в длинном помещении, в котором плотными рядами стояли высокие стеллажи с архивными документами. Все они были аккуратно упакованы и разложены на полках в строго установленном порядке. Барков подумал, что эти документы похожи на почтовые бандероли, ожидавшие своей отправки. Нет, здесь всё находилось на вечном хранении, а люди, к которым они имели отношение, почти все давно уже умерли. Вначале располагались медицинские документы военнослужащих получивших ранения, а чаще обморожения и переохлаждение в Зимней войне с Финляндией 1939 -1940 годов. Дальше шли первичные учётные документы полевых медсанбатов периода Великой Отечественной войны. Здесь всё было подлинным: пожелтевшие и ставшие хрупкими от времени страницы медицинских карт, записки из солдатских медальонов и личные письма.
Он не удержался и попросил Марину что-нибудь посмотреть. Она положила перед ним документы, с которыми тогда работала. Николай в тот раз пережил настоящее потрясение. Показалось, что он заново открывал для себя участников этих событий. Барков увидел их совсем близко, будто знал лично. Эти люди были чем-то похожи на него и одновременно совсем другими. По крайней мере, они сильно отличались от тех, кого сегодня показывали в кино или изображали в книгах. Каждый раз получалась какая-то дистанция между реальными людьми и желанием о них рассказать. Иногда на это влияла идеология, чьё-то желание приукрасить или скрыть, намеренно или нет переписать окопную правду. Она всегда с трудом пробивала себе дорогу в литературе и искусстве, военную историю тоже часто переписывали. Кому-то из авторов просто не хватало смелости, таланта или профессионального чутья. Чем дальше от войны, тем меньше оставалось правды. Совершенно точно, что в этих бумагах Барков не обнаружил ни одного героя, отливавшего монументальным бронзовым блеском. Эти люди получали повестки в армию и часто крепко пили, поскольку не надеялись остаться живыми. Позднее, в письмах домой они не часто клялись в верности вождям, про бога тоже не забывали. Писали, что соскучились по жёнам и детям, но нужно добить врага в его логове. Из дома к ним приходили письма о пережитом ужасе оккупации, кто-то радовался уцелевшей крыше над головой, картошке, с которой можно было дожить до весны. За этими простыми строками Баркову открывалось немало страшного. Эти люди говорили о смерти самым будничным языком, её уже не боялись, к ней привыкли.
Барков тогда посмотрел на Марину и подумал, что они с её мужем Славкой, давно отслужили в армии, «навоевались», а она здесь всё ещё продолжала «воевать». Марина разбирала события 80-летней давности, по крупицам восстанавливала их и находила потерянных на войне людей.
- Тяжело тебе здесь работается?
- А как ты сам думаешь? Есть вещи, к которым невозможно привыкнуть. Иногда такие истории открываются, что мы их здесь вместе обсуждаем. Потом бывает, что и дома работаю. Если честно, то первое время даже ночью спать не могла. Нет, если можешь к этому привыкнуть и перестанешь чувствовать, то лучше сразу уходить.
- А много приходит запросов на поиски родственников?
- Они всегда у нас есть. Другое дело, что положительных результатов всегда меньше общего количества запросов.
Барков долго ходил под впечатлением увиденного. Получалось, что можно подвергать сомнению десятилетиями устоявшиеся представления. Кажется, он тогда не ошибся в выборе своей профессии, люди которой не строили дома, не растили хлеб и не учили детей. Они умели только воевать, и это было нужно их стране. В глубине своей души он всегда оставался сугубо штатским. Другое дело, что в сложной обстановке в нём просыпался совершенно другой человек, который каждый раз заставлял его действовать по-военному быстро и безошибочно. Говорят, что такое качество в командирах очень ценили подчиненные, им больше доверяли. В армии всегда кто-то должен брать ответственность на себя.
Тем не менее, выбор Николая Баркова стать военным можно было считать во многом случайным. Не служба Отечеству влекла его, осознание долга пришло к нему значительно позже. Пожалуй, на его решение больше повлияло желание стать независимым и самостоятельным. Учеба в военном училище позволяла быстро это сделать. Не последнюю роль сыграло и его желание скорее выглядеть старше. Военная форма сразу делала взрослее года на два, и это добавляло шансов в отношениях с девушками. К тому времени у него уже был опыт безответного чувства к одной юной особе, которая обращалась с ним как с неопытным мальчишкой. Неудивительно, что из всех литературных классиков ему тогда ближе всех был Михаил Юрьевич Лермонтов. Николай на собственном опыте познал страдания поэта из-за невысокого роста, юношеской угловатости и жестокости неразделенной любви к светской красавице Катеньке Сушковой. Он жил с внутренней уверенностью, что с ним не могло случиться ничего плохого. Отпущенное на земле время казалось бесконечным: всё еще можно не раз исправить и начать сызнова.
Свое решение поступать в Ростовское высшее военно-инженерное командное училище Николай тогда обставил как поездку на Кавказ в действующую армию, под пули жестоких горцев. Это было не самым умным его решением, но оно действительно возымело действие на предмет обожания, юную очаровательную Наташу. Девушка пришла провожать Николая на вокзал со слезами на глазах. Там они поцеловались и обещали друг другу писать письма. Ничего путного из этого романа не получилось. После окончания военного училища Барков уехал на южный космодром один, а она через год вышла замуж за моряка дальнего плаванья.
Его юность до службы в армии прошла в небольшом портовом городке на берегу теплого Чёрного моря, где каждый мальчишка мечтал стать отважным капитаном. К тому времени отец Николая вышел в отставку и устроился работать преподавателем в местную мореходную школу. Его коллеги нередко заходили к ним домой и во время дружеских застолий вспоминали о морских походах и дальних странах. Николай слушал эти рассказы затаив дыхание. Неизвестно сколько там было правды и вымысла, но профессия моряка у Николая постепенно превратилось в устойчивую мечту.
В жизни у него получилось совершенно иначе. Всю свою долгую армейскую службу Николай провел в пустыне возле высыхающего Аральского моря. Суда по нему уже почти не ходили, они лежали на потрескавшейся, седой от соли глинистой поверхности. Вокруг них волнами двигались пески. Водная поверхность моря с каждым годом меняла форму и уменьшалась в размерах, и с борта самолета была похожа на сеть исчезавших мелких озёр…
Еще в пятом классе Николай записался в свой первый яхт-клуб «Буревестник». Юные покорители морей старательно учились грести на шлюпках и терпеть недетские физические нагрузки. В те годы много внимания уделялось подготовке молодежи к военной службе. Потом они перешли на швертботы-монотипы «Ерш». Такие яхты в клубе считались самыми простыми. Широкий, с небольшим выдвижным килем и угловатым шпангоутом парусник показался ему тогда очень тяжелым. Ходили на них вдвоем. Скоро морские прогулки под парусом у Николая закончилось: увлечение рисованием победило все…
Уже в Петербурге, оказавшись возле строящегося Лахта Центра, Баркова сразу потянуло в местный яхт-клуб. Он не удержался и попробовал себя в виндсерфинге. Место для этого показалось ему удобным: не слишком глубокое, с ровным песчаным дном. Обнаженная в часы отливов поверхность дна сохраняла волнистый рисунок движения воды и следы чаек, которые большим числом гуляли по отмелям. Их запутанные песчаные письмена напоминали древние манускрипты. Наверное, они тоже пытались рассказать ему о море…
Как же он мог сегодня забыть этот день? Берег Черного моря, яркое солнце слепило глаза. Они с Наташкой уселись на палубе греческого сухогруза BARBARINO, выброшенного на берег после сильного шторма. Металл раскаленной палубы жарил пятки почище любой сковородки. Они жались в крохотную тень у самой кормовой рубки, но не уходили с судна. В его темных трюмах плескалась вода. Она свободно входила туда через большую пробоину в ржавом борту. Корпус судна давно оброс лохматыми бурыми водорослями, над которыми пёстрыми бабочками кружились мелкие рыбки, фиолетовыми гроздьями свисали мидии. Там, в глубине, было хорошо и прохладно. Николай с нежностью посмотрел на лохматую голову Наташки, потом осторожно перевёл взгляд на её острые загорелые коленки.
- Хочешь, я достану тебе большой рапан, величиной с чайное блюдце? Ни у кого такого не будет, только у тебя.
- Врешь ты все. Таких ракушек в наших местах не бывает.
- Есть, я сам их видел. Не веришь? Правда, далеко отсюда. Вон там, возле самого маяка.
- На глубине все кажется большим…
Наташка - черноволосая, худенькая девчонка с большими синими глазами. Она дружила только мальчишками и не уступала им в подвижных играх. За это ей многое прощалось. Наташка не без оснований считалась самой красивой девчонкой всей Кривой Балки. С ее отцом, обрусевшим греком, они несколько раз вместе выходили в море за ставридой. С тех пор он всегда улыбался, когда видел его. Николай и сейчас помнил его покрытые татуировками крепкие рабочие руки.
С берега это место выглядело немного ближе. Плыть туда получалось не меньше четверти часа. Наконец, он толкнулся тяжелыми ластами и плавно ушёл вниз, словно таинственное фантастическое существо, человек-рыба. На какое-то время здесь можно было забыть об отсутствии жабр, легко парить и представлять себя частью живого моря. Это даже немного помогало Николаю. Тело в толще воды становилось послушным, а его движения сильными и уверенными. У него словно выросли плавники и хвост...
Морское дно под ним было песчаным, с уклоном, уходящим в голубую неизвестность. Гребнями поднимались скалы, идущие сюда от самого берега. Где-то в стороне от него серебристыми тенями скользила стая кефали. Любопытная рыба сделала большой круг и остановилась, разглядывая нового подводного пловца. Получалась хорошая позиция для выстрела. Так всегда было, когда у него рядом не оказывалось подводного ружья. Пусть плывут дальше, сегодня ему не до них…
Николай быстрыми мелкими глотками постарался выровнять давление, но в переносице и в ушах жало всё сильнее, остановить нарастающую боль было невозможно. Медленно работая ластами, он пошёл дальше вниз. Больше никаких резких движений, на глубине даже сердце стучало реже. До заветных камней оставалось совсем немного. Еще один дюйм, последний и самый трудный. В ушах у него стоял какой-то звон, он последним усилием оторвал от скалы тяжелые ракушки и прижал их к груди, как бесценное сокровище. Неожиданно в голову пришли слова песни, которые добавили ему сил и терпения:
Тяжелым басом звучит фугас,
Ударил фонтан огня.
А Боб Кеннеди пустился в пляс.
Какое мне дело
До всех, до вас?
А вам до меня!…
Теперь ему можно было подниматься. Где-то наверху вода и солнце весело играли серебряными бликами. Быстро работая ластами, Николай как пробка выскочил на поверхность, и в легкие ворвался долгожданный воздух. Потом Наташка сказала, что его не было довольно долго.
Обратно Николай плыл уже на спине, так было удобнее держать драгоценный груз. Синий и дрожащий, он неловко забрался на горячую палубу и положил перед Наташкой две тяжелые раковины. Они оказались большие, как настоящее чайное блюдце. Внутри этих ребристых раковин была нежная розовая перламутровая поверхность. Совсем, как девичье тело в скрытых от загара местах…
Наташка помогла ему снять маску. В ней осталась его кровь. Николай до самой глубокой осени больше не мог нырять. Впрочем, тогда это расстраивало его меньше всего. Потом они встретились спустя 18 лет на Софийской улице у старой немецкой кирхи. Сказать, что это получилось у Николая случайно, было нельзя. В тот день он снова увидел свою раковину на ее столике у большого зеркала. Она лежала на видном месте среди кораллов и прочей сувенирной экзотики далеких южных морей. Николай взял раковину и приложил ее к уху. Ему послышался ровный шум приближавшейся волны… «Ты помнишь наше море?» Наташка только улыбнулась. Она помнила все…
Барков открыл глаза. Нет, такое не возвращалось. Песок в пустыне двигался медленно и бесконечно. В этом заключалась какая-то восточная мудрость, но приходил человек и нарушал эту вечность. Он сделал себе песочные часы, и все обрело свой конец. Тонкая струйка песка в стеклянной воронке заканчивалась, и не было больше вечности...
Несимметричный диметилгидразин или НДМГ. Так полным титулом у них называли ракетное топливо, «гептил» - бесцветную прозрачную жидкость с противным запахом тухлой селедки... Пуск опять отложили, шел слив компонентов ракетного топлива. Боевой расчет, одетый в изолирующие противогазы и войсковые комплекты химической защиты аккуратно перебирал заправочные рукава. Жарко, все чувствовали себя в защитных комбинезонах плавающими в собственном поту, как в болоте. Нужно было слить топливо, до самой последней капли. Опасны даже его самые лёгкие пары - коричневатый, тающий на воздухе дым. Каждый заправщик хорошо знал симптомы такого отравления. У человека слезились глаза, начинался кашель, тошнота и боль в груди. А еще токсичное топливо било по нервной системе, и тогда происходило возбуждение, «глюки». За долгие годы компоненты топлива прочно всосались в окружающий песок и чахлую растительность. Здесь все отравлено на долгие годы...
Был ли у него в этой жизни праздник? Наверное, он в том, что Барков всегда жил полной меркою, без остановок. Его где-то ждали, он был нужен и без него не могли обойтись. Страшнее, когда вокруг наступали покой и тишина.
Как же все это навсегда врезалось в его память...
На фото: с отцом в период службы в военном училище, 1972 год