«А вы кто будете? – (я ключ вставляю в дверь) –
Соседка новая? Теперь поди – проверь,
что за народ вокруг. Жильцы сменились скоро.
Я в этом доме прожила лет сорок».
Почти без плеч, с миниатюрной головой,
седые пряди отливают синевой,
живые глазки, что сверлят из-под очков,
у переносицы сошлись, а нос – крючком.
Она все медлит, мне же роли нет глупей.
Из тех старух, видать, что кормят голубей.
Здесь спасу нет от птиц – вчера, да и сегодня
так и пикируют они на подоконник.
С тех пор ту бабушку видала я не раз,
звала ей мастера чинить трубу и газ.
При каждой встрече она спрашивала: «Вы кто?» –
и я привыкла.
И дважды голуби влетали к нам в окно.
Из ванной сизого приманивать зерном
пришлось, а белая, фланируя под «кыш ты!»,
вошла в одну из створок, а в другую вышла.
Но в летний день их налетело просто тьма,
от трепыханья крыльев застило дома –
на них глядела, как на ужасы Хичкока,
я из-за стекол.
Звонок короткий в дверь, за нею – никого,
но в коридоре слышно шарканье шагов.
Я вышла. Через лестничную клеть
сновала бабушка. И все в ней: силуэт –
вверху поуже, шире к бедрам, рукавам,
и при ходьбе кивающая голова,
худые ноги, что видны из-под плаща,
и руки, что к звонкам тянулись, трепеща,
напоминали…
Грех от мыслей-то кривых!
Она вернулась и узнала: «Это Вы?!»
Днем позже врач с седьмого этажа
нашла ее на лавке. Подышать
на улицу минут за двадцать вышла.
Была довольна – и уже не дышит.
Так, мусор вынося, сказал сосед.
Хорошая бабушка, говорит, была, правильная, за порядком следила.
Потом сменились жильцы над нами: там прежде обитала пожилая пара, у хозяйки были изуродованные подагрой пальцы. Она периодически нас подтапливала и сама же убивалась от этого. Но больше всего я сожалела о Елизавете Николаевне – та жила внизу, передвигалась с ходунками и никогда не жаловалась, что мой сын по вечерам скачет по полу. Дети! - говорила она.
Вот такие дела. А что до голубей, то и они пропали.