Полине Барсковой
как пишешь ты ночью «простимся в упор»
в созвучье бессонном и адском,
так пишет барсковой расстрелянный гор
в заснеженном сне ленинградском:
– я смертельно убит, недолюблен и гол,
полз к тебе по блокадному снегу;
говорил «подойди», но никто не пришёл;
«обретай», говорил, но никто не обрёл;
дай доесть хохотунью-ревекку
и в ладонях держи мой расстрелянный прах до утра,
словно ягоду смерти, сестра.
так сердце твоё светоёмко горит
в очкастом труде непобедном,
что каждый из нас вырастает навзрыд,
колеблем бедою и ветром:
я стучался в окно, где возлюбленный брат,
пылью был и кричащей горою;
отвечал белый шум, пустота, гей-парад,
что мечта – на ремне и в клею – ленинград;
не люблю, не пущу, не открою;
ты одна мне – кровавый экслибрис, бессмертья пора,
дай погрызть беззаветное сердце твоё до утра,
укачай, золотая сестра.
когда мы – и зальцман, и гинзбург, и я –
встаём над крылатой полиной,
в нас кружится смерть – молодая шлея –
с нерайской улыбкой змеиной:
– каждый поезд себе, кисловодск и челяб,
сам открытая власть и затворник;
говори только с тем, кто безумно ослаб,
пусть живыми встают из расслабленных лап
нищий ангел и съеденный дворник, –
– так бормочет она, неархивна, как боль и беда;
так она говорит, словно голос уже неотсюда,
и над нею всю ночь, словно раненый отблеск труда,
как блокадный трамвайчик словесного блуда,
молодые стоят провода
06.01.2020
Череповец