А в двадцать первом веке, всё также там и тут,
Есть люди - человеки, что на трубе живут.
Один такой бродяга и в нашем есть дворе,
Наверное собакам теплее в конуре.
Соорудил из веток он небольшой шалаш,
А мусорные баки украсили пейзаж.
Как на работу утром куда-то уходил,
И Богу лишь известно, весь день где он бродил.
Хоть возраст пенсионный давно уж у него,
Но он у государства не просит ничего.
За жизнь не цепляется, и ходит не спеша,
А в теле бренном мается болезная душа.
Ну летом то понятно - тепло и в шалаше,
А вот зимою хладно - снаружи, да в душе.
И одеяльцем тонким укрывшись с головой,
Лежит в мороз и вьюгу, всю ночь едва живой.
Его в семью приёмную сдавали раз уж пять,
Но уходил от них он, и брёл к трубе опять.
Набожные соседки кормили вновь его,
Переживали сильно от этого всего.
Добились от Собеса дать пенсию ему,
Чтоб на места всё встало, и было по уму.
Пристроили к старушке на длительный постой,
Предупредили сразу - что парень не простой.
А зимний полушубок припрятали теперь,
Не смог чтоб без одежды он выбраться за дверь.
А так, как очень мало он кушал много лет,
То хватит пенсиёшки на скромненький обед.
И протопивши баньку по чёрному потом,
Пропарив, отскоблили всю грязь с него с трудом.
Как новенький полтинник, сейчас сияет он,
И про трубу родную наверно снится сон.