Пролог
Между виселицей и расстрелом
выбор, кажется, как-то не очень?
Я писать собирался не перлы,
просто… видели это очи,
пусть и мамкиными глазами.
(Как же больно вот так смотреть!)
В фоторамке пригож усами
тот, с чьим именем бродит смерть.
1
Сорок первый. Сентябрь под Киевом
слёзы льёт кровяные, страшные.
И безволием Ставки кинуты,
генералы идут врукопашную.*
Небо чёрные застят вороны,
кровь спекается чёрной краскою.
Миномётным огнём оторваны
руки-ноги, лампасы красные.
Клочья мяса высотку энную
устилают, в ушах беззвучие.
Из разорванной глотки с пеною
всхлип бессилия по-над кручею.
2
Просыпайся, Орёл! Вставай!
Жуткий гул слышен аж на Пятницкой.
Танком смят городской трамвай.
Третий день октября. Пятница.
Над Окою мосты сутулятся,
лютый гость здесь не ждан – не зван.
И набатом плывёт по улицам:
Гудериан!.. Гудерианнн!..
3
Четыре сестрёнки и брат годовалый,
хватайтесь за мамку, она не устала
поддерживать бабу, а дед впереди.
Судьбина одна, и маршрут вам один:
под авиабомбу иль мину шальную
вдоль речки Неруссы в чащобу лесную.
Когда в партизанах отец или сын,
судьбина одна, и маршрут вам один.
Повесят ли вас, расстреляют ли? Впрочем,
и пепел летает, и кровля стрекочет.
То Ивник за речкой замучен зверьми —
сгорает посёлок, сгорает с людьми.
4
Холодает. Зима на пороге.
Ни грибов нет, ни ягод. Шалаш
протекает. Забыть о Боге
иль в бреду бормотать «Отче наш»?
Для питья — из болота жижа.
Как наступишь босой ногой,
проступает она. Чуть дышит
над кострищем дымок седой.
Непривычно играют кишки,
и качается шар земной.
Пухнут с голоду ребятишки
в детстве, скомканном той войной.
5
Заткни, товарищ, поплотнее уши,
закрой глаза, да посильней притом.
Я ничего не смог придумать лучше,
чем взяться, осеняя лоб крестом,
писать не стих о вражеской бомбёжке
иль о годах, пронзающих иглой,
а оду настоящую картошке:
и мёрзлой, а бывало — и гнилой.
6
Эта ода не найдётся в каталогах
(не Державин автор и не Кантемир)…
Я начну Эренбурговским слогом
про войну — не выходит про мир.
Но не стану сгущать и придумывать краски,
представляя и Данта, и ад.
А, напротив, напялив уместную маску,
стану вскрикивать я: «Виват!»
«Виват лесной тропе!» Затем рукою
взмахну, что значит: «Мать её ети!»
Виват сосне, упавшей над рекою,
чтоб на тот берег всё ж переползти.
Виват ботве, застывшей меж травою!
Виват замёрзшим пальцам и ногтям!
Виват гортани, не привыкшей к вою!
Виват судьбе, несущейся к чертям!
…Как же быстро немеют девчонок ладошки
от землицы морозной! Но вот на руке
появляется катышек мёрзлой картошки.
«Слава Богу!» — пульсирует жилка в виске.
7
Тесно в небе от пуль и ужаса — двух моторов надсадный вой. То в сплетенье, то порознь кружатся самолёты. Воздушный бой, как листок очищая ластиком, небо мучает, вниз клоня. Вдруг, крутнувшись, один, со свастикой, изрыгает поток огня на другой, краснозвёздный, к облаку прижимавшийся. Но теперь, принимая удар, как обухом, ставший словно подранок-зверь, замерев на одно мгновение, набирает истошный визг, чёрным облаком с ускорением траекторию чертит вниз. След небесный — полоска узкая. Быстро падает высота. Спрячь, земелька, страдальца русского.
Навсегда.
8
Был тихий день, а позже тихий вечер,
когда пришла начальная строка
о той войне. И те уже далече,
о ком пишу… а не писать мне как?
Молчанием печали не убавить.
Слова приходят сами в тишине.
Колотит в сердце тяжким стуком память —
их память, что живёт теперь во мне.
9
— Деда, скажи, что такое «конфеты»?
— Как же ответить, голубчик, тебе?
Будет когда-нибудь мирное лето,
тёплое солнце. Пойдём по тропе
мы к магазину. Потом, между прочим,
целый кулёк развернём на столе.
Есть будешь столько… да сколько захочешь.
Сладко и вкусно…
— Так вкусно, как хлеб?
10
Ох, непросто, друзья-товарищи,
взяв надежду с собою лишь,
в сотый раз поменяв пристанище,
пробираться к своим, в Смелиж!
Это слово в сердцах — навечно!
Только фрицам оно, как гром.
И кострами в ночи подсвечен
партизанский аэродром.
11
Та зима особенно тяжёлой
выдалась — морозы, спасу нет!
Горек был, как всё на свете, жёлудь,
долог список тягостей и бед.
12
Слова мне подбирать до исступления,
но им не передать страданий круг.
А память даже через поколение
не разжимает крепко сжатых рук.
Как дрожь унять, держа медали дедовы?
Слова, слова… кому поведать их?
Душа и так — босая, неодетая —
обнажена, как этот грустный стих.
13
Танковый корпус с Орловского выступа —
на партизан, и судьбину — на кон!
Бесятся немцы в порыве неистовом,
зубы сжимает «Цыганский барон». **
Сосны сурово шумят, кружат «мессеры»,
танки и пушки пируют в аду!
Лес ощетинился в огненном месиве,
в битве неравной равненье — на дух!
14
Всё забыть пора бы, вроде
(столько лет бежит водица)…
Но в печальных снах приходят
нестареющие лица.
Всё забыть пора бы, вроде…
Но прописан возле сердца
тот посёлок на болоте
под названьем «Негде деться».
15
А впереди — разгром фашистской гадины,
всё громче Красной Армии шаги,
и голос левитановского радио
ты, сердце, через годы сбереги.
А впереди — из ада возвращение.
На пепелище. Ни одна изба
не сохранилась. Сколько же смирения
у русских баб! Святых обычных баб!
А впереди — работа без просвета
и горькое прощанье навсегда
с мальчонкой, не узнавшим вкус конфеты,
и с девочкой…
Истаяли года…
Эпилог
Между виселицей и расстрелом
выбор, кажется, был не очень...
Есть слова, что летят, как стрелы,
и пронзают насквозь. А очи
будто видят весь ужас драмы.
Строчкам тихо шепну вослед:
— С вами свиделся я для мамы.
В честь её девяноста лет.
Конец
_____________
* Трагедия, известная как «штыковая атака генералов», в которой погибло большое количество генералов и старших офицеров Юго-Западного фронта, в т.ч. командующий фронтом генерал-полковник М.П.Кирпонос. Сентябрь 1941г.
Для сравнения: генерал-фельдмаршал В.Модель, (в 1941 г. командир 3-ей танковой дивизии, завершившей окружение войск ЮЗФ), в подобной ситуации в 1945 г. приказал своим подчинённым сдаться, а сам застрелился.
** Фронтовая операция «Цыганский барон», развёрнутая фашистами против партизан брянских лесов накануне Курской битвы, май — август 1943 г.