Для кого ты живешь, пишешь, иронизируешь, запоминаешь шутки, просыпаешься среди ночи?
Опрокидываешь весь стол в надежде найти самый нужный телефон. А в груди всё ноет, клокочет,
отчаянием разрывается, сменяется надеждой. А сердце уже размоталось и барабанит, что есть мочи.
И ты бессознательно придерживаешь его рукой, потому что еще не время. И в завтра его волочешь,
говоря себе, что «больше никогда», «всё, что нас не убивает…», «испытания закаляют». И прочее.
Я помню, как она лежит нагая, смятый пододеяльник, смеющаяся. А я заряжаю новую фотопленку.
Как она в самые лютые моменты поворачивалась вполоборота и посылала поцелуй. Вдогонку,
воздушный, несуществующий, обламывающий все расчеты, всю злость, как она сама. С иконкой
во впадинке на груди, потому что мама сказала, что она защитит от всего. И тогда я её, как ребёнка,
закутывал и целовал: не мог остановиться. Пока шел этот фильм. «Мир еще не видел такого подонка.
Это твой звездный час.» Повернулась, предупредительный поцелуй в воздух. Стало совсем скверно.
Я потом столько людей фотографировал на камеру, на телефон – одну восьмую мира примерно,
но никого не ел глазами так вдохновенно, так жадно, как её, не срисовывал так наизусть, усердно.
Я долго не проявлял снимки. А потом они в ванной сохли, в кафель въелся запах, такой характерный,
и на одном фото, не помню, когда я его снимал, ты спишь. Такая прекрасная. Дышишь тихо и мерно.
Смеющаяся моя, спала ли ты после с кем-то так мерно, безмятежно, чтобы тлеть каждой складочкой?
Если бы я знал твой адрес, я бы появился у тебя с тем снимком беспечным гонцом, нарочным,
просто смотрел бы в проём двери на тебя, как будто не было этих лет и вёсен, и зим. И до лампочки
мне годы ярости и бессилия. И цифровые фото. Мало кто снимает пленочные, настоящие, марочные.
А они, как жизнь, проявляются и проявляют позже.
Пока ты представляешься гусеницей. Или бабочкой.
Январь 2020