Историю, которую, в конце 80-х годов, рассказал известный советский актёр Зиновий Гердт, началась необычайно и закончилась удивительно удачным продолжением.
Выступая по Всесоюзному радио, Зиновий Гердт рассказал эту историю:
Мы были с гастролями в городе Магнитогорске. После окончания выступлений к Зиновию Ефимовичу за кулисы всегда приходили люди.
Так было и после вечера в Магнитогорске.
Среди пришедших была пожилая еврейка, ну, лет шестидесяти, если не ошибаюсь, точно не скажу. От остальных она выделялась тем, что её комплименты звучали на редкость не банально.
И вдруг, к огорчению Зиновия Гердта, она вынула из авоськи, в которой была ещё бутылка кефира, красную папку, протянув со смехом и сказав, что в ней стихи.
-« Такая, говорит, незадача – на старости лет стала стихи писать, может быть, посмотрите на досуге, вдруг что-то всё-таки не совсем плохо…
Мы познакомились, и вы представляете – её звали…
Тут Зиновий Ефимович сделал артистическую паузу, хоть и выступал он по радио, но буквально видно было, как у него расширились глаза.
- Её звали Сара!.. Абрамовна!.. Погреб!..
Зная погруженность Зиновия Гердта в поэзию, его всегда заваливали графоманскими виршами. «Ещё одна» - с грустью подумал он, но папку естественно взял, так как, по его выражению, любое «написанное в столбик» не прочесть не мог.
Зиновий Гердт вернулся в Москву и два дня после приезда домой, ложась спать, Зиновий Ефимович открыл папку и минут через десять сказал жене Татьяне Правдиной:
«Читай, с ума сойти, тут, кажется настоящее».
И потом добавил несколько слов о том, что случается же на свете чудо, и в шестьдесят лет можно начать писать стихи, и сразу стать большим поэтом.
***
Марии Петровых.
Я домолчалась до стихов,
Хотя так истово молчала,
Как если бы пообещала
Пропеть всю жизнь свою без слов.
То вверх, то вниз, но больше вниз
Меня судьба моя вела,
И грустный этот вокализ
Я пела чисто, не врала.
Не знаю средства я от бед,
Но крашен детством белый свет,
Холмы пустынны и тихи,
И всё кругом – стихи, стихи…
И листопад. И снегопад.
И всхлипы ветра невпопад.
***
Когда становится мне плохо
И меркло свечение дня
И жёсткою хваткой эпоха
За горло хватала меня.
И ласточки – на карантине,
И страх, как у мух в паутине,
И гнилью тянуло не зря, -
Бегом.
К Пастернаку. К Марине.
Как к пробке от нашатыря.
О, свежести дух неразменный!
Окрестность души суверенной.
Созвездия. Ветки. Вода.
И что – по сравненью с Вселенной –
Не смерть, а всего лишь беда?
По гроб задолжала когда-то
И Галичу я, и Булату.
Все любят сегодня Булата –
Я ими лечилась когда-то.
От шока, от грусти тяжёлой
Просветом, намёком, крамолой.
Стихи пропускали сквозь шумы,
Гитара бренчала в крови,
И времени облик угрюмый
От гнева светлел и любви.
Жена Зиновия Гердта вспоминала, что они с мужем и гостившей у них жены её брата, до утра читали стихи Сары Абрамовны.
Утром Зиновий Ефимович помчался к поэту-фронтовику Давиду Самойлову, со стихами Сары Погреб, за подтверждением своих впечатлений.
Через несколько дней Давид Самойлов позвонил Зиновию Ефимовичу, и попросил пусть Сара сама придёт и почитает стихи. Сара приехала к Зиновию Гердту, и посланная им, в трепете, отправилась к Давиду Самойлову.
После того как она прочитала Давиду Самойловичу несколько стихотворений, он прервал её и стал звонить по телефону: «Юра (это был поэт-фронтовик Левитанский), (они жили рядом) бросай всё, иди сюда, здесь стихи».
Когда Сара Погреб закончила читать Юрию Левитанскому и Давиду Самойлову, Давид Самойлович сказал, что никаких советов он ей давать не будет, так как она сложившийся поэт, и что надо публиковаться».
Благодаря знакомству с Давидом Самойловым, у Сары Погреб вышла первая книга стихов «Я домолчалась до стихов» - 1990 году, в московском издательстве.
В книге целый раздел, посвящённый дому, детству, войне, памяти. Он называется: «Глаза прикрою – как вчера».
Книга вышла с предисловием Давида Самойлова, тиражом 1000 экз., но в Москве отсутствует даже в лучших библиотеках.
В предисловии, к книге, есть такие слова:
«Сара Погреб – человек зрелый и поэт свершившийся… в её стихах нет колебаний вкуса… Всё строго и существенно. Я много слышал и читал её стихов. У неё есть то, что обычно называют «свой голос»… У неё пристальное зрение художника и умение воплотить мысль и переживание в ритм стиха. Надеюсь, что читатели услышат всё это».
До этого времени у Сары Абрамовны были три разовые публикации стихотворений в журналах и альманахе:
- «Дружба народов» - 1985 год, №3.
- «Юность» - 1987 год, №8.
- Альманах «Поэзия» - 1988 год, №52.
Стихи Сары Абрамовны, после знакомства с ней, часто с упоением читал на публику, на своих выступлениях, превосходный актёр Зиновий Гердт.
Сара Абрамовна Погреб родилась 1-го января 1921 года. Метрики у неё никогда не было, по крайней мере, она таковую не помнила, поэтому не вполне уверена, родилась ли в городе Первомайске, на железнодорожной станции Голта, или в местечке Юзефполь – неподалеку.
Отец, его звали Аврум Бронисман, умер, когда девочке было 2-а года, а ему 32. Говорили, что это был редкий человек – образованный, интеллигентный, добрый.
Вся округа ходила к нему за советом, для решения споров.
«Я подозреваю, что мой туберкулёз был наследственным», говорила Сара.
В начале войны, её не взяли в военкомате по собственному желанию на службу, из-за учёта у фтизиатра.
- Что осталось от отца? В памяти ничего. В рассказах, в ощущениях, в памяти души – много. Говорят, он любил певца Леонида Собинова, сам пел и что-то писал.
Не осталось ни клочка бумаги, ни строчки, хотя бы почерк увидеть… Только две фотографии, красивый. Мама его очень любила.
Она не могла видеть, как его закапывают. После похорон, мама завернула меня в одеяло и на попутной подводе уехала к своим родителям.
Мама была красавица и умница, на все руки мастерица.
Сара Погреб свои еврейские корни не только знала по именам – бабушка Нехама и дедушка Янкель, бабушка Доба и дедушка Мойше, - но и пронесла их образы и через всю жизнь.
Когда Сара в Харькове на какой-то детской олимпиаде, читала свои стихи, и её фото опубликовали в газете «Вiстi», дедушка Мойше вырезал её фото и почти пятнадцать лет, до самой смерти, носил его в бумажнике завёрнутым в белый листок.
В той олимпиаде художественного творчества участвовал и будущий знаменитый пианист, пятнадцатилетний Эмиль Гилельс.
А в 1937 году, вместе с Семёном Гудзенко (05.03.1922-12.02.1953),поэтом-фронтовиком, который позже напишет:
«Мы не от старости умрём, от старых ран умрём», Сара получила – за стихи – Литературную премию имени А.С.Пушкина.
Два года подряд ей выплачивали каждый месяц по 150 рублей как стипендию. Затем долгое затишье, стала писать стихи, когда стало за 60-ть лет, в 80-х годах.
Не писала потому, что было тошно, да и не смела, сконцентрировать все духовные силы на одном. Жизнь колошматила, судьба хранила.
1937 год. Отчима не расстреляли, но исключили из партии и сняли с работы. Сару как дочь врага народа – исключали из комсомола. Не исключили: секретарь райкома услышал случайно по радио её стихи, слушая «Пионерскую зорьку».
«Её надо перевоспитывать, нам нужны таланты», - сказал он через час, на собрании.
Во время войны, в эвакуации, жила и работала в Алма-Ате. Стихи писать перестала, но жила ими всю жизнь, и как читатель.
Вернувшись после войны на Украину, закончила филологический факультет Харьковского университета, киевскую аспирантуру, преподавала в Запорожском университете, пришлось уйти работать в школу, из-за усиления антисемитизма на государственном уровне.
В замужестве, Сара Бронисман, по мужу, которого знала до войны, получила странную фамилию – Погреб.
Усталая, голодная, с малярией, с туберкулёзом, двумя детьми, которых растила без всякой помощи, с больным мужем – инвалидом войны, Михаилом Погребом, который вернулся с фронта на костылях, Сара Абрамовна переносила трудности повседневной жизни.
Чтобы заработать учёную степень по литературе, писала реферат по творчеству Андрея Белого. Диссертацию о Фёдоре Тютчеве. Ранний Маяковский. Поздняя Цветаева.
В разные годы – разные темы. И всегда неподходящие. И всегда тупик. Тютчев тема непроходная. Рядом с Маяковским поставила Блока? – космополитка!
Защиту диссертации провалили: небезызвестный зав. кафедрой советской литературы МГУ Метченко и иже с ними, подвергли её работу, токсичной, необоснованной критике, переходящей на личность, автора научного труда.
Лицом к лицу увидела Сара Абрамовна, что такое предубеждение к ней, антисемитизм, звериные лица учёных мужей, во времена «дела врачей».
Что было? Всё было. Кровохаркание, туберкулёзный институт – после «космополитки», инсульт после чистилища в МГУ.
После инсульта уехала с мужем, жить к сыну Авруму, в Магнитогорск, Челябинской области.
Национальность Сары Абрамовны создавало ей определённые трудности. При всей её любви к русской культуре и литературе в частности, она постоянно обращалась к своим корням, своим истокам, которыми всегда дорожила.
В 1990 году, по семейным обстоятельствам, Сара Абрамовна, с семьёй переехала в Израиль.
В Израиле её радушно встретили сёстры матери: Фира и Анна, которые прожили в Израиле 20 лет и дождались приезда своей любимой племянницы.
Сара Абрамовна, с детства их обоих знала и любила. А всего у деда Мойше было пять дочерей.
В Израиле Сара с мужем проездом оказались в новом городе Иммануэле, где живут ортодоксальные евреи.
Увидев в ранние сумерки чинных и принаряженных детей, гулявших в сквере перед синагогой, она замедлила шаг, почувствовав, что колет в сердце.
Вот также и её купала бабушка Нехама после жаркого дня, и надевала всё накрахмаленное, и выпускала гулять в карпетках – белых с полоской носочках – и с аккуратными бантами в косичках – небось, и их внучка не хуже, чем у других богатых, - с отцами…
И вот Иммануэль вернул её память в еврейское местечко, в Добрянку, в Юзерполь, Богополь, на берег Буга да Синюхи…в исчезнувший еврейский мир…
Где дедушка Мойше молился, вечером в пятницу, встречая субботу- шаббат, а бабушка зажигала две свечи и выкладывала на праздничный стол витую ароматную, сдобную халу и национальные блюда.
Но еврейским, с годами Саре Абрамовне казалось не это, а удивительная тяга ко всему высокому, духовному, к Божьему Слову.
Талант Сары Абрамовны признавали поэты Юрий Левитанский и Давид Самойлов, кинорежиссёр Эльдар Рязанов, гостивший в Израиле, позвонил ей и бурно «рукоплескал» по поводу её новой книги, которую он прочитал, «Под оком небосвода», -1996 года.
Вот какое поздравление получила Сара Погреб, от сетевого журнала «Семь искусств» -№12 в декабре 2010 года, в связи с 90 - летием поэтессы:
«Дорогая Сара Абрамовна,
Ваш душевный и духовный мир светел, а творчество любимо и почитаемо во всех концах света.
Вы молоды душой, неизменно открыты всему новому и интересному. Мы любим Вас: за талант, за мудрость, за сохранённое благородство, за верность своему народу!
Прожить при советской власти не одно и не два десятилетия с именем «Сара Абрамовна» это тоже, по-своему подвиг!
Мы гордимся Вами. Жизнь Ваша была нелёгкой, а судьба оказалась счастливой. Обо всём этом написано в Ваших стихах.
Мы поздравляем Вас с 90-летием и с выходом в Москве большого цикла Ваших стихов в сборнике «Шрамы на сердце», посвященном 65-летию Победы во Второй мировой войне, который, как мы знаем будет вручён Вам на торжествах по случаю Вашего юбилея.
Редакция и многочисленные друзья во всём мире».
В 1996 году у Сары Погреб вышла вторая книга стихов «Под оком небосвода» в издательстве «Скопус» Израиль. И эта книга была названа книгой года в Израиле.
В 1997 году Сара Погреб удостоена Премии Союза писателей Израиля.
В 2003 году в иерусалимско - московском издательстве «Гешарим» вышла третья книга стихов Сары Погреб «Ариэль».
В 2007 году «Антология еврейско-русской литературы» на английском языке. Издание: Лондон, Нью-Йорк.
В 2010 году в Москве вышла книга Сары Погреб «Шрамы на сердце».
В 2012 году в Нижнем Новгороде вышла книга стихов «Рассвет и сумерки».
В 2008 году Сара Погреб стала Почётной гражданкой города Ариэль.
Замечательная поэтесса Сара Абрамовна Погреб, скончалась 11-го декабря 2019 года, не дожив 20-ть дней до своего 99-ти летия.
Из поэтического наследия Сары Погреб.
«Война».
1
Хоть без дома, а всё-таки дома
В этом древнем и юном краю.
Незнакомое страшно знакомо:
Небеса и глаза узнаю.
Хоть не здесь моих предков могилы,
Обжитой и покинутый кров,
Кровь, бессонно стучащая в жилы,
Взорвалась среди этих холмов.
Из надежды и пепла упрямо
Рай и крепость возводит мой род.
Не боюсь никакого Саддама,
Хоть не «има» шепнёмся, а «мама»,
Если рядом взрывчатка рванёт.
2
Это было позапрошлой ночью.
Небо с треском разорвано в клочья.
Взрыв бабахнул. Чудом не задело.
А сирена что-то не гудела.
Как фугас –
в долине где-то, снизу.
Свет погас. Умолкнул телевизор.
Грохнуло!
Но страх ослабевает:
Музыка по радио играет.
И осела медленно тревога –
Гром не от Хуссейна, а от Бога…
***
Мне не стала Россия чужбиною
Власть и к русским
- не папкой, не мамкою.
Нас же – каждого – по уху двинули,
Шельмовали, собакам кинули.
Дверь открылась,
залязгало клямками.
Колбасы мы хотели?
Отечества.
Есть, не скрою, еврейское ячество:
Отдавать в безразмерном количестве
Все духовные высшие качества.
Всё вы помните, всё понимаете,
Про Варшавское гетто – знаете.
Изучали дотошно, наверное,
Наше чудо – войну Шестидневную.
Я нашла свою сладкую родину.
Киви лакомлюсь, а не смородиной.
Но ресницы смежив, вдруг увижу я
Эти листья кленовые рыжие,
Голубень, а не синь библейскую,
Не боли моё сердце еврейское.
Я – нашла.
20.10. 2005 год.
***
Мы теперь – самаритяне.
Озираемся безмолвно.
Горизонт, как в океане,
И холмов застыли волны.
Всё торжественно и скупо,
Ось вращается без скрипа,
И огромный синий купол
За несуетность мне выпал.
Каменистые террасы.
Пятна крон. Внизу – посевы.
В мире нет древнее красок,
Чем оливковый и серый…
***
В уши мне напел хамсин:
«Реве вiтер вельми в полi»
Всё очнулось поневоле,
Память – демон-властелин.
И веселье, и тоска.
И поминки, и застолье.
Даль томительна близка –
«Реве вiтер вельми в полi».
***
Бездомность некая уюта:
И беспорядка вроде нет,
Но ты в бегах, и почему-то
Особенно рассеян свет.
До поглощённости от лени
Не два шага, а только вздох.
Оглохла ты? Или весенний
День неожиданно оглох?
Бочком, обнявши спину стула,
Плывёшь ты вдаль, и в той дали
Ты вся, ты будто утонула
И будто на краю земли.
А улица меж тем промокла,
И, сплющив мягкие черты,
Снаружи дождь прижался к стёклам,
А изнутри прижалась ты.
***
Зимние яблоки. Не скороспелые.
Поздние. Твёрдые. Зрелые. Целые.
Ливнем их било. Грозой колошматило.
Солнце им было суровою матерью.
Ветки сгибались, и листья ржавели –
Яблоки зрели. Яблоки зрели.
«Жажда».
З.Г.
Не знаю за что, но за что-то в награду,
Внимательный блеск мимолётного взгляда.
А голос – от Бога. Сбывание снов.
Стихов водопад,
и поток,
и прохлада,
И нет утоленья!
Бесценен улов,
Но нет утоления… Шторы раздёрни:
Просторы апрельскую пьют тишину.
А голые ветки похожи на корни,
Из неба сосущие голубизну.
***
Нет, так не пахло блюдо никакое,
Как мамино фальшивое жаркое.
Картошка, лук и шелуха для цвета –
А мяса и на свете будто нету.
Жизнь полосата – вот замёрз, вот жарко.
И небеса то пасмурны, то ярки,
Но нетерпенье, притворяясь терпеньем,
Обожествляет самый жест подарка.
Я не жадна. И мне не нужно много.
Но без просыпу всё темна дорога.
Блесни на солнце светлой полосою –
Уже глаза повыело росою.
***
От небес хочу не мало,
Искупить бы мне грехи
И хоть, сколько там осталось,
До конца писать стихи.
Не завидую красивым,
Деньги тоже для других,
Но стеснительным курсивом
Я прошу, чтоб мучил стих…