Маятник не двигался. Нить, что держала этот отполированный металлический шарик была иллюзорно тонкой, будто и не было ее. Точка, где эта нить начиналась, была настолько материальна, что не существовала. Условия были настолько идеальными, что казалось сфинкс засмеялся на всю мертвую вселенную. Тепло исходило от не живых, и темнота наполняла это не живое и не мертвое существо. Его отсутствие заменяло его тело, которое безмятежно существовало вне времени и пространства. Его бы спас астрал, но в кромешной темноте вера не подавала знака, не мелькнула рядом.
Бессильно маятник начал движение.
Первый взмах маятника в вязкой темноте никто бы не смог увидеть. Отбрасывая тьму, разрывая ее на капли, в тот момент никто не услышал звука ее первых всплесков, беззвучных, падающих в никуда слез. Пустота, что появилась вокруг маятника делала законным существование первых фотонов света, которые блеснули на его полированной поверхности. Маятник начинал резать этим светом тьму. Ее первый стон был неожиданным и неуслышанным. В те, первые взмахи маятника время не понимало, что путь его начат. Теперь он неизбежен и бесконечен. Время пыталось остановиться, пытается остановиться все время, замыкая свою бесконечную петлю. Разбросанная и изрезанная светом темнота визжала, время превращало ее вопли в шум.
Когда боль почти уже не существующей темноты обожгла светом Его глаза, а неясный шум вызвал его тревогу, его неживое тело оказалось человеком. Свет дал ему веру, время дало ему жизнь. Темнота осталась лишь внутри него.
Его первая мысль прорезала эту темноту, но боли он не почувствовал. Рожденный во тьме, боль для него была светом его разума. Уже с радостью он выбирал изощренные способы уничтожения в себе той, что хранила его покой без времени долго, без слез тихо. Лишь утомивши его жестокость к себе, она возвращала его в свою родительскую колыбель темноты сна.