Гордыня
Вот встречают однодневных молодцев нервные девы пшеничные.
ангелы со свежим дыханием выставляют астральные тела.
Знаю:
в добро и во зло вплелась,
как в сто трилистников –
перемешаны яблоки познания и звенят в лыковых туесках.
Мне спросить дорогу
к Тебе
заблудившейся в перекрестках сна?
Столько раз уж глаза небесные черной ночью очернили день –
Восемнадцать рыжих июней
не услышишь
крика
как? –
Восемнадцать зим не услышат зим седых, глухонемых, как пень.
Баб тёплые языки трут листья и сыплют слова на ветер –
змей-фанатик из алюминия вьет гнездо на райском дереве.
Боже, не знаю,
что есть добро,
что есть зло -
вижу лишь восемнадцать лет –
только слушаю – сурово, внимательно,
с гонором,
с мудростью,
а не знаю.
PYCHA
Spotykaja razowych mlodziencow unerwione dziewice pszeniczne,
aniolowie o swiezym oddechu prezentuja astralne ciala.
Wiem:
wplatalam sie w dobro i zlo
jak w stokrotna trojlistnosc koniczyn —
dzwonia jablka wszelkiego poznania pomieszane w lykowych kobialach.
Wiec mam pytac o droge
do Ciebie,
zablakana na snow skrzyzowaniach?
Tyle razy juz oczy niebieskie czarna noca uczernial dzien —
Osiemnascie zrudzialych czerwcow
nie uslyszy,
krzyczac,
pytania —
Osiemnascie zim nie uslyszy siwych zim gluchoniemych jak pien.
Babskie cieple jezyki lisci tra i sypia slowa na wiatr —
fanatyczny waz z aluminjum wije gniazda na rajskiem drzewie.
Nie wiem, Panie,
co dobre,
co zle —
w osiemnascie wpatrzona lat —
zasluchana surowa i baczna
coraz hardziej,
coraz madrzej
nie wiem.