Эту поэму написал мой отец Степанов Николай Кузьмич 1903 года рождения, ленинградец, всю жизнь проработавший начальником геологической партии. Писать стихи начал сразу после выхода на пенсию (в 55 лет) до своего ухода - в 66 лет.
Не все поймут, но у каждого произведения всегда найдётся свой читатель.
Пролог.
Там, где потока сильного волна речная
В гранит одетые не моет берега,
Где в зиму долгую, природу укрывая,
Ложатся до весны глубокие снега;
Где силу и величие морской державы
Прославил наш, российский корабельный киль –
Петрово детище и честь его и слава –
Там золотом блестит адмиралтейский шпиль.
Там есть и Лавра Невская, сынов России
Некрополь царственный, где благородный прах
Мужей прославленных не трогают стихии -
Его надгробный мрамор бережёт в веках.
Там до небес возвысился монументальный,
Архитектурным творчеством прельщая взор,
Искусства руссов памятник материальный,
Как столп величия – Исакия собор.
Там есть ещё архитектурное творенье –
Питомник девичий (его творцом Кваренги был)
И в нём в дни буржуазной власти низверженья
Был штаб военно - революционных сил.
Тогда в нём нового создатель государства
Декреты первые вначале написал
О мире и земле, и свергнутого царства
Всю государства власть Советам передал.
Там Эрмитаж, там Летний сад, Фонтанка -
Там всё значительно. В сознании былом
Меня пленяла и дворовая шарманка…
Мне каждый образ мил. Там мой рожденья дом.
Там в колыбель мою созвездие Цефея
Светило бледным, но мерцающим лучом.
Я засыпал под песнь тоскливую Борея…
О, юность! Ни печали нет, ни скорби ни о чём.
И детство милое катилось безмятежно
В движенье ровном, как течение Невы.
Тогда весь мир, казалось, улыбался нежно,
Своей не омрачало небо синевы.
Но всё прошло и берег Ахеронта
Уже в тумане вижу: краток стал мой путь.
И ради песен сладостных Анакреонта
Уже не хочет сердце струны подтянуть.
Но, нет! С Анакреонтом дружбу пусть оставил,
А всё ж бесследно так от жизни не уйду!
В стихах эпических, с согласья строгих правил,
Я творческое вдохновение найду.
В решении я твёрд! Но лишь вопрос наивный
Встаёт немедленно при этом: что писать?
Хотел бы стих создать особо экспрессивный
И тем стихом историю повествовать.
Теперь мне южный климат более приятен
И в Краснодаре я, поэтому живу.
А север стал, признаюсь, вовсе не желатен;
Юг заменил вполне мне Невский и Неву.
К тому же этот край омыт двумя морями;
Но я его люблю ещё и потому,
Что здесь простор степей с Кавказскими горами
(Контраста сочетание) принадлежит ему.
Однако, сочетая степь, моря и горы,
Заметим: слава края состоит не в том…
Здесь стоит обратить внимательнее взоры
К реке Кубани и … вот гордость в чём!
И мне, уверен я, отличной будет темой
Река Кубань. О ней возьмусь повествовать
Её историю, но назову поэмой,
Чтобы события стихами излагать.
Любовь к истории послужит мне порукой
В том, что событий я нигде не искажу;
Лишь только факты в соответствии с наукой
В хронологическом порядке изложу.
А правила поэзии, как тот Мыслитель
Нам завещал, я буду строго соблюдать.
Он нас учил – он был поэзии учитель –
Как соразмерность и порядок сочетать.
О том, что творчеству нужна определённость,
Что красота - в порядке и величине…
Но, - рифма выражает мне покорность,
А с правилами я освоился вполне.
Итак, я тему выбрал очень актуальной,
К тому ж не худо и Пегаса подседлал…
Никто не назовёт поэму тривиальной,
Коль героиней для неё реку избрал.
Песнь первая.
1.1.
Со спутницей Луной кружась на фоне «Млечном»,
В содружестве с известной нам семьёй планет,
Жила, подогреваемая Солнцем вечно
Земля. И новой эры наступил расцвет.
Но в мире звёздном всё превратно изначала.
И бытие на всём свой оставляет след,
Как в жизни у людей, так равно у планет;
Земля не раз всё это на пути встречала.
А только время шло своею чередой,
Не зная эталона стрелки часовой.
И не было нужды в масштабах измерений:
В «декрет» идти возможно и без вычислений.
1.2.
Об этом говорит геологичный сказ:
Во время поздних проявлений тектонизма,
Землёю был рождён великий сын Кавказ,
Поистине в тяжёлых муках пароксизма.
В своём величии, достойный солнца внук,
Главою фирновой превыше туч поднялся.
Кто на Кавказе был – конечно, любовался
Красотами раскинувшимися вдруг:
У ног его два моря плещутся волнами,
Вершины снежные блистают ледниками,
А всюду по ущельям и на склоне гор,
Густой накинут смешанных лесов ковёр.
1.3.
Картина живописна и отрадна взору;
Но схема грубая в ней тут же проскользнёт.
И вызовет, конечно, много разговора,
Коль сразу не сказать чего не достаёт.
Поэтому мы здесь приводим разъясненье:
Когда Кавказ ещё вздымался к облакам,
Он тут источники рассеял по горам
И влагу глетчеров струил без промедленья.
А это, ясно каждому, истоки рек.
Стремителен в долины их кипучий бег.
Вблизи истоков они свежи и прозрачны,
Но слившись две иль три – предстанут грозны, мрачны.
1.4.
И в жизни так бывает, говорят, всегда:
Отдельный элемент всем кажется ничтожен;
Когда же он в систему заключён, тогда
Уж в новом качестве – значителен и сложен.
Так Учкулан и Уллукам от ледника
Ручьями резвыми по Эльбрусу сбегают,
А ниже, при слиянии своём рождают
Могучую Кубань на многие века.
Однако ж и она, в том месте, где родилась,
И, юная, пока в долину не спустилась,
Размером выглядит не больше ручейка,
Но значится на карте, так же, как река.
1.5.
Лишь только вырвавшись из тесного ущелья
В долину светлую, вся свежести полна,
Ещё в порыве бурном юного веселья
Мчит быстро свои воды к северу она.
А юность резвую всегда сменяет зрелость.
Она хоть и не прочь бывает пошалить,
Но там, где мудрость забывает говорить,
Как нужно сдерживать экспрессии веселость.
Но вот Невинномысск. Теперь не стан, а град.
Он с городами уж в один зачислен ряд.
Кубань тут в среднее течение вступает;
Оно условно, как бы, зрелость означает.
1.6.
Отсюда, к западу, заметно путь склонив,
Становится полней (зато не так прозрачна).
А ниже по теченью, присоединив
Зеленчуки с Урупом – делается мрачной.
Теченью среднему у Краснодара грань,
Тут сразу для Кубани наступает старость:
Террас высоких уже нет, однако вялость
Совсем ещё не проявляет здесь Кубань.
Она тут широка и очень многоводна,
Стремительна, мощна, к тому же – судоходна.
Движенья импульс больше – вот чем важна суть;
Но чистоту и свежесть заменила муть.
1.7.
Наука о реках – гидрологов ученье.
Их только право здесь познаньями блеснуть;
Они исследуют Кубани всё теченье.
А я, чтобы не дать читателю уснуть,
Входить в детали описания не стану
И предоставлю мерять поймы ширину,
Расходы русла, скорости и глубину
Тому, кто это должен выполнять по плану.
Однако, сам от этой темы не уйду,
А, только лишь, своё в ней амплуа найду…
Наброшу гидрологию реки штрихами.
Науке не во вред и, всё-таки, стихами.
1.8.
Кубань от Эльбруса двуглавого берёт,
Как было сказано, своё начало.
И лентою виясь причудливо, несёт
В течении своём истории немало.
На древней памяти её событья дней
Встают как образа… Измены вековые
Ландшафта, климата и прочие иные
Былых метаморфоз, вновь восстают пред ней.
Огнём тогда дышали страшные вулканы,
Подвластные Кавказу горы – великаны.
И как тогда, потом, как некий Геркулес,
Он выдержал оледенений тяжкий пресс.
1.9.
Кубань в те времена суровых испытаний,
Стремилась к Дону через Темижбекский стан;
Но, не достигнув исполнения желаний,
На параллель сменила вдруг меридиан.
А страсть былую к «Тихому» океаниду,
Тогда в объятья «Черномора» понесла.
И с ним, возможно, связана б на век была,
Когда б ни предпочла недавно Меотиду.
Восторгов пафоса мы в этом не найдём.
И принципы морали лучше обойдём.
Кубань имеет свой особый нрав кубанский,
Но – воля ваша, если это принцип дамский!
1.10.
А только мы её тот маленький недуг
Не ставим вовсе ей каким-нибудь укором.
Своею лаской она всех дарит вокруг
И мы её всегда встречаем добрым взором.
Народам ещё древности седой и нам,
Свой, выражая нрав простой, великодушный,
Она оказывала всем приют радушный,
И я люблю её приветливый вигвам
Главнейшая река на Западном Кавказе.
Бесценна, как родник живительный в оазе.
Непосвящённых в том, не стану убеждать
И песню свою дальше буду продолжать.
1.11.
Тебя пою, и все отрадные мечтанья
Полны тобой, о славная титана дочь!
Стихов своих оттачиваю филигрань я,
С тобой просиживая иногда всю ночь.
Твоя история всегда полна событий.
О них твои рассказывают берега,
Как их впервые здесь antroposа нога
Топтала в поисках добычи и укрытий.
В истории тебе нет равной – видит мир!
Сравним с тобой, лишь может быть, Гвадалквивир,
И то, едва лишь, только в некотором сходстве:
По признаку рождения и в судоходстве.
1.12.
Всё дело в том, что меньше он. Наоборот –
Когда он больше был, я б не сказал «едва лишь»;
Но я ведь ревностный Кубани патриот -
Как преимущества такого не похвалишь?!
Её достойной миру показать хочу,
Как тот бессмертный бритт, прелестную Гюльнару,
Иль наш стиха «Юпитер», русскую Татьяну,
Я за услугу старую ей так плачу.
Однако же, сил творческих достать смогу ли?
Сравнений, образов, изящных слов найду ли?
Не апробирован мой творческий талант.
На этом поприще я робкий дебютант.
2.13.
Когда б моя «Кубань» поэзией дышала…
О, да поможет в том нетленный мир идей!
Где нет прекрасному конца и нет начала;
Где чудный есть родник всех творческих затей.
Там образов возвышенных витают свиты…
Туда экскурсии мы будем совершать;
Достойное – стихом изящным выражать,
Чтоб стали спутницами нашими хариты.
Однако, о прекрасном мы должны сказать:
Его, возвысившись доступно созерцать.
То плод мечты, ума высокое творенье,
И в нём восторги чувств приносят наслажденье.
2.14.
Но здесь уже античность некая видна…
Вопрос теоретичен и дискуссионен;
В нём светлой мысли поражает глубина.
Творец же сам её давно уж похоронен.
Прошу прощенья – мы немного отвлеклись.
Всем ясно – это не история Кубани.
Мы «не в свои» нечаянно «уселись сани»
И, философски, как-то, устремились ввысь.
Однако вовремя полезно спохватиться,
Ведь это может и не раз ещё случиться.
Но, чтобы отступленьями не утомлять,
Я буду тему основную продвигать.
2.15.
Коснувшись выше, вскользь, истории Кавказа
(Если желаете точней – в строфе восьмой),
Мы говорили, что уж видимо два раза
Покров его давил огромный ледяной.
Теперь добавим к этому: пред тем, как снова,
Он должен будет дважды мёрзнуть подо льдом.
Природа вспомнила заботливо о нём,
Освободив от гнёта ледяного крова.
Что этому служило неизвестно нам:
Теорий много в геологии, но там
Они не уживаются между собою,
И ни одна, зато, не стала основною.
2.16.
Тот век был тёплым, долгим. Западный Кавказ
Лишь отряхнув следы тоскливого зимовья,
Весенние раскрыл пейзажи напоказ,
Используя возможности межледниковья.
Лесами пышными укрыл он плечи гор.
А травами душистыми одел долины.
Подобные готовы привлекать картины
К себе воображения пытливый взор.
Предгорий склоны, плавни, степи ширь и, словом,
Одел он всё густым растительным покровом.
И сочных трав нектар, вкушая без тревог,
Паслися тут олень, бизон и носорог.
2.17.
Ослы и лошади ходили табунами,
Сайгакам с козами привольно здесь жилось.
Тут мамонты бродили с древними слонами…
Животный мир велик, но места всем нашлось.
В горах жил строгий тур и жил медведь пещерный,
В лесах и в камышах гнездились стаи птиц.
Они на птицеферму не несли яиц,
Совсем не думая о жизни эфемерной.
Фантазия опять заводит не туда…
Мне тут бы надо закруглиться, а тогда
Сказать, что в этот тёплый век – он долго длился –
Неандертальский человек здесь появился.
2.18.
Я так и сделаю, но чтобы жить в ладу
С историей, пусть назовётся та эпоха
«Ашелем поздним» (Соответствие блюду
Раскопкам стойбищ у Майкопа и Ходжоха).
Неандертальцу для охоты и труда,
Служило по наследству крепкое рубило.
Оно крушило всё, кололо и дробило…
Владелец с ним не расставался никогда.
Живя аборигеном с древними слонами,
Пренебрегал он галстуками и штанами.
Весьма удобен был природный туалет
И импонировал эпохи этикет.
2.19.
Но вот, глубокий вздох Кавказа – великана
Приподнял лоно гор – так сила велика.
И замерла в тот миг могучая мембрана:
Он снова скован льдом, как севера река.
Тогда antropos наш решил приспособляться:
Пещеру тёплую немедленно добыл
(Хоть он и первобытный, а уют любил),
И в шкуры меховые начал одеваться.
Потом нашёл, что общиной удобней жить,
И, тут же, по способностям стал труд делить.
Затем, довольно быстро в технике развился.
Не плохо, в общем, к обстановке применился.
2.20.
И технику везде он начал применять:
В быту и на охоте – где бы ни случиться…
Признал: без техники нельзя существовать
А там – по-настоящему привык трудиться.
Уже сам скребла и рубила мастерил,
И остриё из кости применял умело.
Он с этой техникой решал любое дело…
Охота промыслом была – он ею жил.
Заведывать огнём – занятье не мужское.
Тут нужно знать, как зубра превратить в жаркое…
Всегда бывало оживлённо вкруг костра,
И, часто, с вечера до самого утра.
2.21.
Но если с новым климатом кто не ужился,
Кто солнышко любил превыше камелька,
Тот взял, да к морю Чёрному переселился,
Приют же там давала каждая река.
Ютились стойбища (мы, правда, не видали)
На Хосте, Аце, Мзымте и в других местах…
В покое мирном, после долго тлел их прах,
Но археологи останки раскопали.
Стоянка Ильская же – знаменита. В ней
Открыта «кладовая» зубровых костей.
Учёный Мортилье, занёс эту культуру,
Под именем «Мустье» в свою номенклатуру.
2.22.
С неандертальцем хорошо б расстаться тут,
Но я, признаться, не могу его оставить.
Без главного не будет историчным труд.
Я должен всё сказать. Мне не к чему лукавить.
С историей, известно, что знаком не всяк:
История совсем не то, что викторина…
Кого смекалкою не обошла судьбина,
Тот понимает, групповой, что означает брак.
Всё по потребности, завещанной Адамом…
Но рассказать об этом краснодарским дамам –
Я не могу! Я был бы урод и злодей
Презрения достойный – видит Гименей!
2.23.
Я знаю скромность их… , хоть не заметить сразу
Здесь выгоды нельзя. Они меня поймут.
И, подведя теории научной базу,
Уж преимущества громадные найдут.
Способность их – никак нельзя не согласиться –
Самой природы дар, без лести велика.
Из затрудненья всякого, наверняка
Они вас выведут – когда б ему случится.
Однако такт не следует мне забывать:
Я не хочу их благосклонность потерять.
А та формация, коль снова повторится –
Планировать всегда не поздно научиться.
2.24.
Где есть своё начало – будет и конец:
Вновь таял дружно панцирь ледяной Кавказа…
Неандерталец мой совсем стал молодец
И, доложу вам, это не пустая фраза.
Лишь только начал уходить холодный век,
Как primigenius в развитьи отличился
Не в стаде – в обществе теперь он появился,
Стал homo sapiens – разумный человек.
Биологический закон теперь всем ясен.
В нём гений Дарвина. Однако ж не напрасен
Был Жоффруа пред этим и Ламарка труд:
По их теории, нам родственник верблюд.
3.25.
Так вновь пришла весна. Опять всё пробудилось.
Кубань, теперь, уж, невозможно удержать:
К ней сила прежняя движенья возвратилась,
Истоками она вновь стала обладать.
Поток движение своё уже сам правил.
К фарватеру собрав капризную волну,
Он сильно врезал своё русло в глубину
И новую террасу на брегах оставил.
Терраса эта так же и теперь стоит.
На ней раскинувшийся Краснодар лежит,
Огнями фонарей, как птица-жар сияя…
Что ни сказать – Кубанского столица края!
3.26.
Забыты сумрачные дни былых невзгод.
Возможно ли, когда природа оживала,
Не позабыть тоску и стужу непогод?
Весна вновь воскресающая расцветала.
Кавказ едва избавиться от льда успел,
Как, тут же, пробовал приподниматься,
Не ведая, что вновь придётся укрываться
Бронёю ледяной. Таков его удел.
Пред этим изливал он огненную магму,
Не напрягая, между прочим, диафрагму.
Неясно: то ли это местный был симптом,
То ль Африканский тут подействовал разлом?
3.27
Однако же, здесь могут, к слову, мне заметить,
Что я с разломом Африканским запоздал:
Немного раньше был он. Но, берусь ответить:
Не сразу он расходовал потенциал.
И, видимо, не раз оказывал вниманье
На Эгеиду и на молодой Кавказ,
И, может быть, атлантам торопил как раз
Погибель верную, пленя умов вниманье.
И, наконец, спустя большой отрезок лет,
С разломом сказ родился – редкостный сюжет –
Как предки иудеев жили… в эту пору,
Настигло бедствие Содом и с ним Гоморру.
3.28.
Исчезли, волею стихии, в ночь одну
Два древних города на землях Ханаана.
Теперь, преданий воскрешая старину,
Там море Мёртвое с долиной Иордана.
В кружении небесном – времени закон.
И ход его (круженья) ровный, непрестанный.
Так пору зимнюю сменяет май желанный,
А день заботы переходит в ночи сон.
Пред тем, ка катастрофе городов случиться,
Кавказ, в четвёртый раз успел уж льдом покрыться.
И, вновь, освободился от него потом.
В строфе двадцать шестой я говорил о том.
3.29.
Кубань тогда, с Кавказом вместе, превратилась
В кристалл «аквамарина» нежно голубой,
А с оттепелью вновь, вся разом оживилась
И тронулась – быстрина пенилась волной…
Уж с этих пор холодный век не возвращался.
С ним homo sapiens расстался навсегда.
Он сразу начал быт свой улучшать тогда
И очень горячо за это дело взялся.
В развитии себя он быстро продвигал,
Но каждый раз по-новому именовал…
Я эти вольности готов ему простить бы,
Когда б историю в порядке уложить бы.
3.30.
Вначале назывался «ориньяком» он –
Таким был в первой стадии этап культуры,
От предыдущего хоть мало отдалён,
Но сверла и резец – его номенклатуры.
Второй этап, за этим, назван «солютре»,
А далее «Мадлен» последовала сразу:
Она закончила палеолита фазу…
Осёдлость всеми признавалась в той поре.
Тогда охота главным промыслом являлась,
Но рыболовство – важною статьёй считалось.
Переселялись люди из лесной глуши
И вдоль Кубани задымили шалаши.
3.31.
Когда закончилась «Мадлен» - «Азиль» явилась.
Осёдлость привела с собой матриархат.
На жизни это благотворно отразилось,
Зато – вертелся на вторых ролях наш брат.
То порученья выполнял, то нёс заботу
О продовольствии: добыть или достать…
Но техника росла. Нельзя тут не понять,
Что лук со стрелами внёс новый стиль в охоту.
Свободное движенье, объяснил Ньютон,
Не любит тормоза (инерции закон).
Культура двигалась к дальнейшему расцвету
И веку новому вручила эстафету.
3.32.
Век Новокаменный вступил в свои права.
Орудия подверглись тщательной шлифовке.
Тут человек собаку приручил, сперва,
А там уж и других, подвергнув дрессировке.
Так зародилось скотоводство, а за ним
И земледелие – осёдлость показатель…
Мотыгой своё поле вспахивал старатель
И прогрессивен труд был методом таким.
Но знаменателен ещё был тем век этот:
Керамики и ткачества все знали метод
И мёртвых почитали, в культ их возведя…
Не «личности», нет – «предков», по всему судя.
3.33.
Но вот с концом эпохи, патриарх мужчина
Семью и род возглавил: отошёл матриархат.
Тот век не рассказал нам, в чём была причина,
Но, видно, был при этом не один дебат.
Представим, как в Месопотамии далёкой
(Легенды говорят) жил первый патриарх…
В своём роду он почитался ка монарх;
Но сам, всегда, скотину пас в степи широкой.
У древнего Евфрата, в Уре был рождён
(Как жаль, что день тот датою не сохранён!).
Известно, лишь: любил он вольные просторы
И выбирал кочевья там, где больше флоры.
3.34.
Блажен, кто об агрессии не помышлял
И родиной своей бывал всегда доволен.
Наш первый патриарх всё это понимал
И злым недугом зависти он не был болен.
Напротив: даже всем соседним пастухам
Примером гуманизма был. И есть преданье,
Что он огромное всегда имел желанье
Потомство произвесть. Он звался Авраам.
Весь век он так бы и прожил в своей Халдее
(Что может быть на свете родины милее?)
Но древняя Халдея к войнам не стремясь,
Всё же почему-то вдруг Шумером назвалась.
3.35.
Конечно, суть событий вовсе не в названье,
Но разлагался бытовой общины строй…
В Шумере, важно обратить на то вниманье,
Рождались государства. Принцип стал иной.
Права земельные уже войной решались.
Пастух же, всем известно, беспокойным был…
Но патриарх своей свободой дорожил
И пленники, он знал, домой не возвращались.
Когда все pro et contra Авраам учёл,
То он к весьма простому выводу пришёл:
«Раз начались между соседей неполадки,
То, лучше колья вырвать и свернуть палатки».
3.36.
Но чтобы тяжким не казался дальний путь,
По берегу повёл он вдаль Евфрата племя,
Хотел на землях поселиться где-нибудь
Степных, ещё никем не занятых в то время.
Ни страхом, ни нуждою не был он гоним.
Жизнь пастырей в пути ни в чём не изменилась,
Община добровольно на себя трудилась
И труд в ней рабский ещё не был применим.
Тогда там всё дышало мирной простотою.
Туда (в мечтах) и я стремился всей душою…
Но вот уже раскинулся кочевья стан
В предгорьях Тавра, где стоял тогда Харан.
4.37.
Прелестные места, каких на свете мало:
Ласкала живопись природы каждый взор.
Пришельцев радовало всё. Их закрывала
От севера «серебряных» громада гор.
Роскошных пастбищ необъятные просторы
И зелень, кущами разбросанных садов,
Приветно встретили отважных пастухов,
Их счастье заключалось в изобилье флоры.
Безумьем было бы такой оставить край.
Он был для них Эдем – Ветхозаветный Рай.
Тут жизнь оседлую они вести решили
И колышки палаток прочно закрепили.
4.38.
Но, как мне их не жаль, их тут предупредил
Род Гераклидов (архаические дали)…
Сын Бела – Нин, свою основу заложил:
Уж земли те Ассирии принадлежали.
Но Авраам не только мудр – он дипломат.
Он в распри не входил с общинами Харана,
Зато пил молоко, ел свежего барана
И племя преумножил здесь во много крат.
Законы предков чтил – халдеем оставался;
Луне, «владычице небесной» поклонялся.
Хотелось бы потомство новое спросить:
Как смели культу патриарха изменить?
4.39.
Я культа Авраама лишь коснулся к слову,
Чтоб образнее показать патриархат
И подвести к истории своей основу,
Но – всё громоздко так, что я уже не рад…
Ассирия и древний Авраам в Харане
Так далеки… Клянусь, чтоб не увязнуть тут,
Последний патриарха опишу маршрут,
Разделаюсь с Востоком и вернусь к «Кубани»..
Но, только я люблю восточный колорит!
Когда Бюль-бюль Мамедов, Бейбутов Рашид
Ведут напев, похоже, плачуще-надрывный,
Я слышу в нём, всегда, любви экстаз призывный.
4.40.
И снова юность милая живёт во мне.
Мне сладостны её мятежные порывы.
И вновь, воскресший, я предаюсь вполне
Мечтам о днях весны моей… Они так живы!
Нигде нет столько страсти, сколь излил Восток
В напевах нестареющих Азербайджана.
Вместить её, достойна чаша океана…
А тех страстей не отвергал и сам Пророк.
Творения ашугов страстны и лиричны,
И жизненно правдивы, и философичны.
Большую роль в поэзии восточных стран
Играли Библия, Авеста и Коран.
4.41.
Так начал и Абуль Касим, в разгаре плана,
Размерно, бейтами поэму «Шахнаме».
Он страстный был историк и певец Ирана,
Авесты фолиант огромный знал вполне.
Кто не клонил пред Рудаки газелью уха?
Таджик прославленный, поэзии «Адам»,
Пел радость бытия, что так приятна нам…
Он чувства изливал, не оскорбляя слуха.
Прелестны притчи и газели у Руми.
И славна лирика Джами и Низами,
И, наконец… слов не найду для выраженья
Хафизу и Хайяму чувства восхищенья…
4.42.
Но – к Аврааму! Почему задумчив он?
Чем юго-запад приковал его вниманье?
В Харане годы первые прошли как сон.
Теперь – тревожили соседей притязанья.
Пастух же наш Аравии законы знал:
Имел открытый взор, неторопливость речи,
Приветствовал: «семья, приют, простор» при встрече
И ко всему - рассудку голоса внимал.
Но вот – нам было б трудно объяснить причину –
Толь навязать позорную раба судьбину
Ассирия хотела нашим пастухам?
Свернуть решил свои палатки Авраам.
4.43.
В те дни в Харане летним зноем всё дышало.
«Великий сын Луны – Уту» с утра, чуть свет,
В горах Загроса, сбросив ночи покрывало
Вставал могущ. И мир, его теплом согрет.
В один из этих дней, при звёздах, до рассвета,
Стоял к пути готовый Авраамов стан.
Так чётко разработан был исхода план.
Но этих данных нет у Ветхого Завета.
Когда ж «Уту» спустился тихо за Ливан,
Кострами кочевой уже дымился стан
На западном, на правом берегу Евфрата…
Так жизнь кочевника кочевьями богата.
4.44.
А с первым утром тронулся в дальнейший путь
Великий табор. Но и в Сирии пустынной,
В стране чужой, не стало новостью, отнюдь
Передвижение по методе старинной.
И караван ослов со скарбом кочевым,
Овец и коз отары позади оставил -
В пустыне авангардом патриарх сам правил,
Он нового маршрута не вверял другим.
Он вёл народ в длину «вечной благодати»,
В страну «Озириса», куда лишь (скажем кстати),
Весь путь Сирийскою пустынею лежал,
Но Авраам свой курс уверенно держал.
4.45.
Хоть знал о той стране из уст повествований
( В то время не было ещё там пирамид).
Она ему была оплотом упований
И в плодородии земли лежал магнит.
Но вот, пустыня пройдена, уж в Ханаане
Воспоминанием стал этот переход.
Зато военный всё ж случился эпизод,
Хотя тут жили мирные филистимляне.
Теперь в страну «Озириса» стал путь далёк,
Коль земли Ханаана вышли поперёк.
Для пастбищей их сделала сама природа
И нет причин теперь отсюда для ухода.
4.46.
Заняв, по праву сильного, сию страну
Кочующее племя пастухов халдеев,
Всё так же чтившее, ка в Шумере Луну,
И, вдруг – о, случай! – превратилась в хананеев.
Всё это было б так. От шуток я далёк.
И не хочу, чтобы меня, в чём упрекнули,
А то, что мы культ Авраама помянули -
Так древний говорит истории Восток.
Ещё отметим справедливо к его чести:
Он хорошо устроился на новом месте,
Доволен был, но случая не упустил -
И всё ж экскурсию в Египет совершил.
4.47.
А племя, между тем, с несчётною скотиной,
Раскинулось в пределах занятой земли.
Страну филистимлян назвали Палестиной
И тут кочевники оседлость обрели.
В низовиях долин уж начал развиваться
Труд земледельческий и, неизбежно с ним,
Пастуший посох не везде стал применим -
Лишь продолжал, как символ власти оставаться.
Уже пшеницу сеяли, ячмень и – ох!
Не кукурузу – чечевицу и горох.
На деревах увели оливки и гранаты,
Рождая тонкие при этом ароматы.
4.48.
Египта прежде даже стали плавить медь
И далеко окрест прославились культурой…
Не позволяла лишь себя преодолеть
Мотыга пахаря с его мускулатурой.
Вначале делали из меди лишь крючки,
Булавки, кольца и другие украшенья…
Потом, не скоро ведь, вошли в употребленье
Для деревянных сох из меди сошники.
Так, постепенно, века медного культура
Росла, но общего развитья конъюнктура
Была такой, что пережитый неолит
Не уходил: свой долго сохранял он быт.
5.49.
Из камня твёрдого, как прежде, отбивали
Мотыги, зернотёрки, зубья для серпов,
Особенно с большим искусством шлифовали
Кинжалы и ножи – защиту от врагов.
И наколенники на копья и на стрелы,
Тяжёлые сосуды, тесла, топоры…
Всё помогало брать природные дары,
Используя возможность и страны пределы.
Из кости мастерили ложки, гребешки;
Из глины – кувшины и разные горшки;
Из шерсти – ткань одежды, кошмы для палаток;
Из кожи – пасталы, для сохраненья пяток.
5.50
Из шкуры – бурдюки (замена кувшинам)
Неплохо приспособленные к обиходу.
Хмельной лозы выдерживался в них бальзам,
А пастухи хранили молоко и воду.
С развитием культуры, меж соседних стран
Заимствовались новшества и достиженья.
Из Палестины, часто, нёс свои творенья
Менять нагруженный в Египет караван.
А Авраам чрез Аравийскую пустыню
Ходил туда же и привёл Агарь - рабыню.
Патриархальный век себя переживал,
А век рабовладельческий уже настал.
5.51.
Но вот, скончался патриарх, ему на смену,
По правилам пришло ближайшее родство.
Передавался посох старшему колену
И выборов не требовало большинство.
А время новые события рождало,
Сменяя патриархов и, потом, судей,
Роль выполняющих израильских вождей,
Но не с охотою порядки изменяло.
Все так же месть была оправдана судом:
«За око - око, перелом за перелом».
И выразить никто не захотел желанья –
Халдейский упразднить обычай «обрезанья».
5.52.
Когда ж народоправство замени указ –
Свобода личности в повинность обратилась
Но, только, не к тому я свой веду рассказ,
Чтоб сообщить, как время судей прекратилось.
И, вовсе не о том, как первый царь Саул
Тогда, в свой век, израильским народом правил,
Как сына своего преемствовать оставил
И, как его, последнего, Давид столкнул.
Мне надобен Давид, владыка суверенный,
Царь Палестины, песнопевец вдохновенный,
Пред кем склонился – гордость иевусов – Сион…
Прелестниц многих обладателем был он.
5.53.
Но, только здесь уже, пусть боговдохновенный
Предстанет нам теперь не как псалмов певец.
И, даже, не как сластолюбец вожделенный
И мудреца порфироносного отец…
Давида царствие в истории народов
Вехой хронологической послужит мне:
Я покажу, в какой кто царствовал стране,
Кто предводитель в это время был походов…
Скажу при этом – Греции не избежать…
Попробую с Атрида старшего начать:
За брата честь он в коалиции военной,
Тогда разрушил Трою – Иллион священный.
5.54.
А там, где пальмами одеты берега
Стремительного Ганга, на земле далёкой,
Образовалось государство Магадха:
Людей объединял поток реки широкий.
Но дальше к северу, с уклоном на восток,
В стране, упрятанной за высью Гималаев,
Что родиной слывёт промышленного чая,
Где прорезь глаз у всех слегка наискосок.
И где возделанные пашни орошая,
Струятся реки: Жёлтая и Голубая,
Где землю омывает Тихий океан –
Страной тогда той правил Чжоу-богдыхан.
5.55.
А по соседству в это время с Палестиной
Держал Ассирию под властью Фелассар –
Воинственный монарх с огнём отваги львиной,
Он друг Давиду был, хотя годами стар.
Но к юго-западу ещё страна лежала.
С ней, тоже, мирную торговлю вёл Давид…
Вся из пустынь, оазисов, реки и пирамид
Её особенная внешность составляла.
Река была - источник жизни - древний Нил.
В ней почитаем был гребнистый крокодил.
Окрест всё орошалось нильскою водою
И первый Псусеннес той управлял страною.
5.56.
Однако, Псусеннес и царство Магадха,
Паденье Трои, Фелассар и Чжоу…
Осанна! Где конец!? Ни одного стиха
Востоку больше нет (так восклицал Хисроу)!
Зато с эпохою Давида свяжем мы
Восточный Крым и территорию Тамани,
Где устье так всегда изменчиво Кубани
И нет на западе другой такой страны.
Грек принимал её почти за Антарктиду,
«Здесь вход скрывался в царство мрачное, к Аиду»
Тут племя кимвров поселилося тогда –
В набегах буйных закалённая орда.
5.57.
Итак, я вновь среди своей кубанской сферы.
Теперь – остынь Пегас! Остынь, не горячись!
Терять поэтам непристойно чувство меры,
Спокойствие всегда набрать поможет высь.
К тому ж доказано: при быстроте чрезмерной
Предмет мельчает – нам такое ни к чему…
Не выражу сомненья чувству своему.
Оно всегда ведёт меня дорогой верной.
О киммерийцах здесь не запоёт мой стих:
Мы отнесём к началу второй песни их.
Пусть, хоть и знаем Аристотелево мненье,
Стихами облачим истории теченье.