Заката рыжая лисица
на крыше топчет синий снег,
и дом в окне смешно косится,
как удивлённый человек.
А за окном в кормушке голубь,
бесклюв, взъерошен, полуслеп.
В холодный чёрный двор, как в прорубь,
он сыплет семечки и хлеб.
Темнеет быстро, звёзд не видно,
а космос, космос вот уж тут,
как будто жуть ему завидно,
что тут по-прежнему живут.
Пьют чай из толстой белой кружки,
коль водку пить не комильфо.
А на столе открытый Пушкин
и он, безвестный друг Сапфо.
Он местный гений, местночтимый.
Эстет. И том его стихов
в тиснёной коже ощутимей
по весу всех его грехов.
Он весь такой, на грани жеста,
в дешёвом стиле ар-нуво,
но он и есть мой гений места,
вернее, я есть у него.
Я сам продукт семи огрехов,
но гений места явный шут,
поскольку шар земной объехав,
он вдруг решил: останусь тут.
И, книжный чин себе состряпав,
стал фамильярен и игрив,
запойный критик всяких ляпов
в архитектуре строф и рифм.
К пустым загадкам равнодушный,
он строит стих наверняка,
где все слова единосущны
с первичным кодом ДНК.
Над рифмой дохнет целый вечер,
пока не выдаст эталон.
Он и меня увековечил
в строке с коротким словом «он».
Там сверху пафос напластован,
там Босх и Лютер, и Эразм,
и в каждом сдавлен Йеллоустоун,
вулкан, подспудный как оргазм.
Мы с ним приятели, конечно,
хоть он не ведает, подлец,
что это за из тьмы кромешной
всплыть просто к свету, наконец.
И дальше, не меняя румба,
плыть к очень смутному вдали,
как в ту эпоху, до Колумба,
при неизвестной пол-Земли.
Корабль скрипит, нос круто задран,
вот птиц приметили, и вот…
Жаль, нынче всё ещё не завтра,
и всё Колумб ещё плывёт.
В окно стучит бесклювый космос,
он говорит, фильтруй базар.
Спасибо, хоть обратный осмос
подрифмовать не обязал.
Есть рифма «осмысл». Да, я в курсе.
Не суть, куда она влечёт:
из пункта А, тут как ни хмурься,
все пункты Б наперечёт.
А потому, мой бедный гений,
все наши споры решены,
осталось лишь считать ступени
во тьму пространств и тишины.
Где наши лики и личины,
какими вместе были мы,
уже совсем неразличимы
и неугадываемы.
2020