Приближался сентябрь, я радовался – скоро в школу. Василий ходил, как в воду опущенный, он учебу сравнивал с каторгой. Илье было, как сегодня говорят, «по барабану», он даже буквы не учил, а в книгах смотрел только картинки, и то если ему долго будут предлагать. Он еще два года будет целыми днями пропадать на улице. Таня с Машей в школу не собирались, так как они с учебой покончили.
В то время обязательным было семилетнее образование, которое и получила Татьяна. Маша закончила десять классов. С восьмого по десятый класс обучение было платным. Татьяна училась средне, не двоечница и не отличница. Маша училась намного лучше, поэтому с восьмого по десятый класс за нее платили. В то время можно было услышать – «О-о-о! Она закончила десятилетку!», как будто разговор шел об университете. Сколько стоило обучение, я не помню, да и оплата за обучение продержалась еще один год и в 1956 году ее отменили. Помню только, как папа однажды сказал Татьяне:
– Хватит, семь классов тоже неплохо, нечего бестолково деньги тратить, дома дел полно, матери помогать будешь. Вон, у нас матерью по четыре класса и нечего, живем, читать, писать и считать умеем. Мама тогда вмешалась:
- Во-первых, у меня шесть классов и еще я в сельхозтехникуме два года на садовода училась.
- Училась, да недоучилась. Вот и дочери будут работать, вон какие вымахали.
- Мы, когда учились-то? В гражданскую войну! Жрать было нечего, ты же работал с семи лет наравне со взрослыми, а мне в городе вообще делать было нечего, кроме маленького огородика, так как жили на окраине. И если бы не ликбез, то и остались бы безграмотными, каких в то время было через одного, да и жизнь сейчас другая, справимся.
- Я сказал – хватит! У Машки десять классов, сама уже ищет работу, а Танька пока дома поработает. Мальчишкам скоро в школу, а ты - то с коровой, то в поле, то с молоком в городе, а младшего-то куда, к юбке привяжешь? …
Сестры считали себя взрослыми и сами мечтали пойти работать. Только не очень-то они были нужны предприятиям города. В середине пятидесятых прошлого века наблюдалась скрытая безработица, о которой вслух не говорили, а устроиться на работу молодежи, не имея специальности, было просто невозможно, особенно девчонкам.
После седьмого класса мальчишки могли еще как-то устроиться на завод учениками станочников или слесарей, но в основном шли учиться в «Рогачевку», так в то время в народе называли Ремесленные училища. За два-три года в них готовили квалифицированных рабочих для промышленности, транспорта, связи, сельского хозяйства и других отраслей.
Но эти училища не были престижными заведениями. Считалось, что там учатся только хулиганы и еще те, кого с трудом продержали в школе семь лет, точнее семь классов. В то время тех, кто лоботрясничал, двоечников и лентяев оставляли в одном классе по два, а то по три года, и после седьмого класса порой выдавали свидетельства о неполном среднем образовании усатым парням и взрослым девицам.
Многих «Рогачевка» привлекала тем, что сразу после седьмого класса они уходили от постоянного надзора родителей в самостоятельную жизнь, так как учащиеся ремесленных училищ находились на государственном обеспечении, то есть - это бесплатное обучение, обеспечение за счет государства питанием, форменной одеждой, обувью, бельем, учебниками, учебными пособиями и общежитием. По вечерам не надо было отчитываться перед родителями, где был, главное вовремя вернуться в общежитие, а то комендант похлещи родителей, трепку устроит.
Татьяна наша тоже ушла на два года из частичной опеки родителей, только не в училище, а в няньки с проживанием. Об этом попросили мамины хорошие знакомые, семья Емельяновых, которым мама постоянно носила молоко. Иногда маму с молоком подменяла Татьяна и ее там хорошо знали. Знали и о том, что у нее есть опыт няньки, так как она с семилетнего возраста она была нашей с Ильей заботливой нянькой. Я даже помню, как она носила меня на корточках, на спине, как рюкзак.
Ей было лет восемь-девять, она подставляла спину, я цеплялся за ее шею, обхватывал ее ногами, и она шла так со мной за спиной играть к подругам. А с Ильей она вообще так бегала, как сумасшедшая и только покрикивала: - Илька, ты меня сейчас задушишь, ослабь немного руки! Я помню, как мы с Ильёй катались на ней верхом, как на лошадке. По очереди мы усаживались ей на спину, и она скакала на четвереньках по дому так, что на ее коленях рвались чулки. А еще, она садилась на край кровати или дивана, я или Илья вставали ей на ноги, а она, держа нас за руки, подбрасывала нас вверх. Так мы подскакивали, то вверх, то вниз, стараясь не слететь с ее ног. Было очень весело. Вообще Татьяна росла подвижной девчонкой, специально гимнастикой не занималась, но была очень гибкой, могла пройтись колесом, легко делала мостик, при этом доставала губами платочек, брошенный на пол.
Вот так, совсем чужой малолетней девчонке доверили двух маленьких детей. Им было всего по годику, сложность была еще в том, что у одного из них была сломана ножка, и он долгое время находился в гипсе, но Татьяну это не напугало. Она не только гуляла и играла с ними, как со мной или с Ильёй, здесь ей пришлось кормить детей, укладывать спать, переодевать, подмывать, так как в то время еще не придумали памперсы. Татьяна учила их ходить и говорить. Мальчики были двоюродными братьями и жили вместе.
Как сложно быть нянькой я знаю по себе. Мне тоже пришлось испытать это, причём в 11 лет. В 1959 году с конца июня и почти до 1 сентября я был настоящим нянем своего племянника Володи, сына моей сестры Маши. Ему было всего два месяца, когда Маша вышла на работу, бабушки тоже зарабатывали пенсию, и кроме меня было некому ухаживать за первым внуком моей мамы. Я справился, хотя мне было очень сложно, кормить, пеленать, а главное подмывать его, учитывая мою брезгливость с детства. Когда он долго плакал, я плакал вместе с ним, так мне его было жалко. Однажды он так долго не засыпал и без перерыва жалобно плакал, мне стало понятно, что он заболел. Померив температуру, я напугался еще больше, градусник зашкаливал, более 39 градусов. Я знал, что надо делать – обтереть тело водкой, чтобы снизить температуру. Недаром же я с раннего детства лез во все взрослые дела и постоянно выслушивал: «Любопытной Варваре на базаре нос оторвали!». А я говорил, что я не любопытный, я же вас не пытаю, мне просто интересно.
Я облазил весь их дом, в поисках водки, но ее не было, да и если бы Маша когда-либо спрятала пузырек с водкой, то Илья, Машин муж, этот пузырек нашел бы в тот же день и использовал по прямому назначению. У него с моим отцом на это был особый дар. В доме не было даже уксуса. Вова плакал, успокоить я его не мог, я давал ему пить воду из пузырька, сам плакал вместе с ним продолжая обследовать дом. И тут я вспомнил, как тетя Лена, Машина свекровь, по вечерам натирает свои больные ноги. Заветную бутылку я нашел под ее кроватью.
Натирание было изготовлено на спиртном, явно на самогонке, в которой плавали цветы сирени. Я процедил через марлю немного этой жидкости, разбавил ее в три раза теплой водой и принялся лечить плачущего племянника. Я раздел его и аккуратно стал протирать комочками ваты, смоченной в разбавленной теплой настойке сирени. Тело Володи было просто огненным. Я видел, как мама протирала простуженного маленького брата, и делал все так же. Когда я перевернул Володю на живот и стал протирать спину, он начал успокаиваться. Закончив такое лечение, я завернул его в сухую простынку, укрыл одеяльцем и дал попить теплой воды, и здесь он сразу уснул. Примерно минут через сорок, я обнаружил, что простынка у него вся мокрая. Я распеленал, обтер его и завернул в сухую пеленку. Как ни странно, он не плакал, и как мне казалось, он улыбался, значит, ему стало легче. Я покормил его теплым козьим молоком, дал соску пустышку и он вновь уснул. Я с трудом дожидался прихода Маши с работы, сказал ей, что Вова заболел и рассказал про то, как я его лечил. Сестра сказала, что я молодец и всё сделал правильно.
Татьяна не только жила у Емельяновых, но и питалась с ними, и ей даже немного платили. Так что у нее всегда были деньги на карманные расходы, но она позволяла себе тратить только мелочь на мороженое и газировку. Мороженое в пятидесятые годы продавалось в виде стограммовых, круглых, как шайба, брикетах, покрытых с двух сторон вафельными пластинками. Это молочное лакомство стоило 90 копеек и сливочное – 1 рубль 30 копеек или 9 и 13 копеек с января 1961 года. В те времена мы редко имели возможность получать такое лакомство, поэтому завидовали Татьяне, когда она рассказывала, как две ее хозяйки угощают ее мороженым или пирожными.
Автоматы с газированной водой появились после 1961 гола, и в них можно было выпить стакан воды без сиропа за 1 копейку, а с сиропом за 3 копейки. А до этого времени газировку продавали женщины в белых колпаках и фартуках, как и мороженое, со специальных лотков, которые стояли у магазинов, в парках и скверах, и почти на каждом перекрестке улиц в центре города. Стакан воды без сиропа стоил 10 копеек, а сиропом 40 копеек. После 1961 года - 1 и 4 копейки соответственно. И эти цены сохранялись вплоть до конца 80-х годов. Когда мы со старшими бывали в городе, то сладкой газировки напивались до отвала, создавая проблему с поиском туалета.
Основную часть своего заработка Татьяна копила, чтобы купить себе что-то из вещей, на которые у наших родителей не хватало средств. Приезжая иногда по воскресеньям домой, она хвасталась тем, что смотрит все новые фильмы, а некоторые даже по два три раза, так как Капа, ее хозяйка, работает киномехаником в кинотеатре «Пролетарий» и пускает ее в киноаппаратную, и она смотрит фильмы бесплатно через смотровое окошко.
Я прекрасно помню этот кинотеатр и впервые смотрел там кино с братом Василием и каким-то его другом, когда учился во втором классе. А в 1958 году этот кинотеатр уже назывался не «Пролетарий», а «Смена». Позже я туда ездил со своими друзьями. В 1961 году «Смена» не просто сменила название, кинотеатр закрылся и в это здание переехал Театр кукол.
Кинотеатр закрылся, скорее всего, потому что буквально по соседству в 1958 году открылся более современный кинотеатр с двумя залами «Родина», и «Смена» не выдержала конкуренции.
На самом верху улицы Московской напротив кинотеатра «Смена», в угловом здании, был гастроном с кафетерием, где мы, посещая кинотеатр, пили какао с коржиками и покупали очень вкусные пирожки с ливером по четыре копейки. Гастроном в народе называли «Будыльный». Как-то я спросил у мамы:
- А почему гастроном называется «Будыльный», а не «Бутыльный»?
- А почему же он должен называться «Бутыльный»?
- Там же все продается в бутылках.
Мама, засмеялась и рассказала мне, что раньше это был магазин купца Будылина. Народ-то всё помнит, вот и называют этот гастроном до сих пор «Будыльный», а бутылки тут не причём.
Прошло время и всё вернулось на круги своя, магазин сегодня вновь стал частной собственностью и новый «купец» вернул ему старое название «БУДЫЛИНЪ».
Маша, после школы долго искала работу, но тщетно. Помогла ей Тетя Саня, наша соседка, она работала уборщицей в Военторге, и однажды пришла и сказала, что договорилась и Машу возьмут на работу сторожем. Помню, что Маша, сразу отказалась, но утром, на следующий день Тетя Саня пришла за ней и уговорила ее поехать с ней, сказав, что там работает тоже молодая женщина, не на много старше Маши, и она выходит замуж за офицера и уезжает с ним. И вообще ничего страшного там нет, сторож запирается изнутри, по ночам читает книги, вяжет, вышивает. И Маша согласилась поехать с тетей Саней.
Когда Маша вернулась домой, ее лицо выражало и радость, и тревогу, и какую-то растерянность. Она подробно рассказала, как встретилась с начальником отдела кадров Военторга, как он посмеялся над ней, сказав, что такого сторожа украдут через форточку, поэтому никакой работы она не получит.
Она, извинилась и, опустив голову, повернулась к выходу, как вдруг, он остановил ее:
- Постой-ка, милая девушка, как тебя зовут?
- Маша, - дрожащим голосом пролепетала она.
- Скажи-ка, Маша, а не хочешь ли ты научиться шить, кроить и моделировать военную и гражданскую верхнюю одежду?
- Очень хочу, - обрадовалась Маша.
- А если мы пошлем тебя учиться всему этому на два года в город Харьков, поедешь?
- Поеду, - не задумываясь, ответила она.
- А родители отпустят?
- Обязательно отпустят! – вмешалась Тетя Саня, которая все время была за спиной Марии.
- Тогда вот вам список документов, которые, надо будет принести мне не позже, чем через десять дней. – Потом он рассказал, где она будет жить и про учёбу.
- Машенька, подожди меня за дверью, я сейчас выйду, - сказала Тетя Саня и вернулась к начальнику Отдела кадров.
Когда они возвращались домой, тетя Саня сказала: - Ты поедешь в Харьков не одна, вы будете учиться вместе с моей племянницей Валей, ты ее знаешь, вы же ровесницы.
Мама, услышав это, расстроилась, глаза намокли, и стала причитать:
- Ой! И как ты будешь там одна, в чужом городе, без денег, голодная, холодная…
- Почему одна, мы едем вдвоем, жить будем в общежитии, нам будут платить стипендию. Это учебный комбинат военного ведомства. У нас даже билеты на поезд будут бесплатные, и туда и обратно и даже в отпуск на каникулы, через год.
- Значит, на все лето ты приедешь домой?
- Нет, не на все лето, только на месяц, потому что у нас там будет практика, и мы будем работать в швейном цехе, и нам будут платить зарплату. Я буду писать письма каждый день.
Разговор на этом закончился, но мама еще долго и по нескольку раз в день, задумчиво присаживалась, закрыв рот ладонью, как будто сдерживая свой внутренний шепот, и, покачивая головой, о чем-то думала, иногда вытирая неожиданные слезы, уголком платка, сняв его с седеющей головы. Успокоилась она, конечно, только внешне, после разговора с отцом. Папа, выслушав все подробности, закрыл тему кратко: «Пусть едет».
Так у Маши началась подготовка к отъезду, и к первому сентября она уехала в Харьков, а Татьяна переселилась к своим воспитанникам.
Примечание: Все события – это воспоминания из моего детства. Имена и фамилии подлинные.
Продолжение следует.