Я тебя не виню, может только совсем немного. Закрываю глаза на ошибки и грубость слов. Ты шути, дорогой, ох, шути, что одна дорога на двоих нам видна: я спущу на неё всех псов.
Я позволю им рвать на тебе одежду, и без горечи масло волью в костёр.
Как усладу ты мне — словно кость — бросал надежду, а потом даже в памяти это стёр.
Что в твоей голове, что в моей — всё смутно. Обязательства стёрты, так чья вина? Я и думать не смею, что поминутно ты выискивал профиль мой у окна. Что часами морил себя только именем, вспоминая улыбку и громкий смех. И вёл бой с беспощадным временем, разлучающим всё и — бесспорно — всех.
Я тебя не виню, может только события, — разрушающим вихрем, без стука, что прямо в дверь, — врываются сами и просят зрителя, когда зал весь пустует, обнажённый, как дикий зверь.
Ни в защиту, ни в оправдание, всё померкнет со временем, но потом. И пустующее станет кому-то бременем, а кому-то свободой или конечным дном. Что касается нас — это всегда всё лишнее. Разговоры немыслимы, будто бы вдалеке ты бросаешь мне то, что под руку попадается ближнее,
без сожалений, — и дальше идёшь налегке.
Безрассудство, упорство, отвага — всё отчасти без нас (не про нас), и так быть, мы друг к другу не сделали даже полшага, и закрытых дверей нам, увы, не открыть.
Я тебя не виню. Впрочем лгать не сложно. Если так уж тебе видна: и совместная наша дорога, и приятная тишина. То закрою глаза на ошибки, сочту за шум — все обещания, что, в общем-то, всегда были зыбки...
Скажи мне одно: ты слышишь собачий гул?
06.02.2020