Наша любовь в одеялах, сырых от пота, страшный старушечий скрип издавая горлом, требует то ли воды, то ли горсть заботы, бывшая прежде угаром, теперь в укор нам выпятив каждый бугор на руке костлявой, к свету цепляется, целится в совесть, жалость... Как угораздило сляпаться с этой лярвой, как она до сегодня-то продержалась?!
Лучше бы умирала красивой песней в самом расцвете, чем бросить здесь кости-космы грузом, похожим на мертвый, но бесполезней – вынести зла не хватает в открытый космос. Дергаясь, как в паутине, под серой кожей, что-то там в ней колотится – вдруг наружу? Вывези дряхлую жуть под гнилой рогожей, я тебя умоляю – сама я трушу – в дом престарелых, забытых, в бурьян, на свалку, к чертовой матери! – бред, что бесчеловечно...
Стиснув лица ее искаженный овал, ты
нем, потроша развороченную аптечку.
Зубы ее о стакан похоронной дробью – вновь разжимаешь ножом, я вливаю воду. Созданную по образу и подобью, ты бы прибрал ее, Господи, дал свободу... Пыльный костыль, незаметный за плотной шторой, спазмы, маразмы, миазмы, "да сука, пей же!", крики, скандалы, ночные прозвоны скорой, смотрит с упрёком на пролежни юный фельдшер: "Что ж вы, ребята? Тут много не наврачуешь..." Мы в унисон на выдохе и на страхе: "Если ещё головой покачаешь – чуешь? – я одной левой сверну тебе шею нахер".
Что же нам делать, ну что же нам, милый, делать, жалкий зловонный огрызок – живучий, сволочь!
Ты или я?..
Эту нашу грызню над телом
каждый проклятый раз прерывает полночь –
Спать.
Не уснуть.
Как из ржавого крана, капать
звукам холодным по темени, литься, длиться – дом оседает, бьёт ветка в стекло... а ТАК вот могут скрипеть только старые половицы...
Паводком прёт наверх первобытный ужас. Бледные кисти... узор гематомный вышит... Я это вижу почти –
и хриплю наружу:
– Милый,
всё это время
она нас слышит.
22 ноября 2019