...И призвали вновь белую гвардию,
с родословными да в эполетах,
и всю ночь грохотали мушкеты
снежным порохом. С алебардою
по утру шел декабрь, насвистывал
туш победный, скрипя ботфортами,
и пыхтели плетьми в Лефортово
палачи над листвой неистово,
из подвалов тащили, намертво
прибивали к столбам позорным.
А декабрь в трубу подзорную
наблюдал, как в округе замерло
все движение. Плата — жизнью
за разброд и непослушание,
к стенке встань, если есть желание,
а дрожишь, значит, ползай слизнем.
Истребляли и льдом и пламенем
непокорных, гноили в ямах.
Палачи ухмылялись пьяно,
рьяно били стальными гранями
прутьев ржавых в труху, в пыль кирпичную,
и смахнув ее, дернув жгучего
первача, продолжали закручивать
в позвонки гайки до неприличия.
Впрочем, были и те, что ляжками
с перезвоном трясли, плясали
голышом на морозе, устали,
повалились, упившись бражкою.
Ветер шквальный подмел всех с паперти
и блаженным раздал по пригоршне
ледяной крупы, тот, кто в выигрыше,
соблюдает порою заповеди.
Восседал за вечерней трапезой
император в роскошном кресле,
горностаями всюду лезли
псы натасканные. Сеткой-рабицей
укрепляли сугробы взмывшие
до небес да бойницы делали
белокурые с самострелами
гренадеры, в дугу простывшие.
Город встал. Город вымер заживо,
льдом — вода, в жилах кровь замерзла,
встыли в реки ладьи и весла,
а декабрь самогон пил да спрашивал:
где народ мой, что ждал веселья?
где же празднество оголтелое?..
А вокруг: лишь безмолвье белое,
что бывает всегда с похмелья.