Я хотела бы рассказать, как бежали перроны мимо.
Как тянулись века от Сибири до красного Рима.
Как царапали крыши родные животами стальные птицы.
Как слились все запахи и все все звуки в вероятность,
равную единице.
Как бежали с закрытым взглядом, визжащим сердцем.
Как в чужой столице невозможно уж век согреться.
Как встречала утро с потухшим взглядом, под звуки лопаты
От школьного дворника. В шесть-то утра - "Куда ты?"
Как сидела все ночи молча, писала Богу, ехала в Крым.
Как бежала домой, тряслась от бомб, спала с домовым.
Как он молчал и плакал, что я ушла без него.
Что каждую ночь он молился дабы не слышать гром.
Как потом я летела в столицу, не видя ног.
Как мне стыдно явится домой, на родной порог.
Как летели недели, листались страницы, дни.
Как слепили глаза московские злые огни.
Как мне больно смеяться было. Каждый долбанный раз.
Как пришлось не смотреть назад и давить на газ.
Как на кухне сидела много ночей подряд.
Записывая все эти строки, строя чаинки в ряд.
Я хотела бы рассказать, как в сером были пальцы руки.
Как по холоду, от Серпуховской. По субботам. Куда-то идти.
Как тряслись поджилки. Как нервы играли в гольф.
Как верили в лучшее. В дружбу. И даже в любовь.
Как солёное море в 17ом съело кровь.
Как казалось, что нету сил. А потом появлялись вновь.
Как смотреть на своих друзей, что решают жить.
Как сидеть в четырёх стенах. И в 17 хотеть курить.
Как смотреть в глаза, ненавидя больной душой.
Как молить опять, чтобы был человек живой.
Как читать похоронки. Сидеть на стуле. Трястись.
Как уже не казалось. Но говорили "Крестись".
Как за списком следя, потерять себя.
Как улыбаться, когда на тебя смотрит семья.
Как решил сражаться. Во чтобы ни стало. В ноль.
А потом говорил с препом. Старый преп глушил алкоголь.
Как терял друзей. Как орал после этого втих.
Как один за одним выливался сквозь рёбра стих.
Как хотел закопать себя заживо. После встать.
Как успел в 18 на пол жизни своей устать.
Как болела рука. Бедро. И болел живот.
Не могла от вина закрыть свой дурацкий рот.
Как окно казалось выходом всех причин.
Как страшно подумать о том. Что доживёшь до морщин.
Как рвалось из груди желание, смех и медь.
Как после всего к человеку шёл на верную смерть.
Как искусству отдал себя. Получил от него запой.
Как кричишь в караоке правду. А тебе говорят "пой".
Как лежала на кровати, смотрела в пустой потолок.
Подвигалась на край. Лишь бы волк скорей уволок.
Как бывала такой идеальной. Целовала висок.
А самой ни в дом, ни в огонь, ни в морской песок.
Как держала руку. Обнимала ночью кровать.
Как хотелось спать. И не получалось спать.
Как русистость короче стала в десятки раз.
Как впадали щёки. Злее светился глаз.
Как хотелось просто вдохнуть. И взглянуть на свет.
Не видеть сны, не читать людей и не знать примет.
Не хотелось искать билеты в музеи и города.
Не хотелось в зеркале видеть взгляд болотно-лесного льда.
Как лежала в парке. Закрыв наконец глаза.
Как шумел ручей. Как звенела в ушах бирюза.
Как боялось сердце снова плохих вестей.
Как короче был день и как удлинялась тень.
Как встречались губы и как продолжалась ночь.
Как бежала быстрее куда-то подальше — прочь.
Как сидела с асфальтом, писала, что не сбежать,
Когда бежишь от себя. Это стоило знать.
Как куталась в пледы, в чужой язык и ноябрь.
И как голоса в голове орали, что Банши в пабе.
Как сорок пилюль принимала наверное в месяц.
Как закрывала уши. Считала. Один.
Два.. Десять.
Как продолжала смеяться друзьям. Институтским шуткам.
Как сдавала зачёты, влезала в холодную куртку.
Как глаза догоняли рассвет. И плели до заката.
Как стало безумно. сложно. Идти куда-то.
Как ночью я просыпаюсь, под звуки грома.
И как внутри дома, хочу оказаться дома.
Как пальцы в час, стучат по экрану, пишут.
И как старый Чайф поёт, что никто не услышит.
Я хотела бы рассказать, что в венах бьётся.
Что и тучи были. И было цоево солнце.
Что звёзды ярче всего над макушкой были..
Я молчу. Я сижу в коммунальной квартире.
Я хотела бы рассказать, чем подрёберье в двадцать дышит.
Но я знаю. Что тут. Никто. Никого. Не слышит.