РОМАН-ХРОНИКА
Автор Анатолий Гордиенко
Анатолий Алексеевич Гордиенко(1932-2010), советский, российский журналист, писатель, кинодокументалист. Заслуженный работник культуры Республики Карелия (1997), заслуженный работник культуры Российской Федерации (2007).
Продолжение 44
Продолжение 43 http://www.stihi.ru/2020/02/06/3031
ПО СУХАРЮ НА БРАТА В ЧЕСТЬ ДНЯ КРАСНОЙ АРМИИ
«22 февраля 1940 года.
Сегодня в пять утра финны напали на наш лагерь. Те из нас, кто мог, кто держался на ногах, побежали в нашу траншею. Мы уже давно знаем свои места. Рядом связисты. Финны просочились у разбитой пекарни, бросали гранаты, строчили из автоматов. У них такая метода: швыряют гранаты во все стороны, чтобы создать панику, дескать, мы вокруг, мы повсюду. Прямо против нашей траншеи горланил громкоговоритель: «Рюсся! Вот тебе пряникка, вот тебе конфекты к празникка!»
Говорят, что было пять атак. Для меня всё слилось в сплошной бой. Страшно было только вначале, а затем наступило безразличие, и я методично стрелял по своему сектору. На правом фланге финны даже ворвались в траншею. И всё же мы отбили их. Помогли наши самолёты, которые вызвал Кондрашов. Лётчики бомбили финские позиции, летали на бреющем, палили из пулемётов, к тому же умудрились как-то сбросить нам патроны, мешки с продуктами, валенки, бинты и спирт. Все говорят, что этот сброс, хотя и мизерный, придал нам силы в бою.
К обеду интенданты поделили съестное, но мы, политотдельцы, свою долю забрали лишь вечером. Вышло по пять сухарей, по ложке чая, по две ложки соли на брата. И ещё каждый получил порцию сала, обвалянного в красном перце. Кусочек величиной с туалетное мыло. Прислали газеты. В «Боевом ударе» было напечатано бодренькое письмо Ивана Дмитриевича Папанина, нашего знатного полярника. Он поздравлял нас с Днём Красной Армии, слал нашей дивизии слова утехи, желал бодрости, храбрости и отваги. Напомнил, что надо мужественно переносить все тяготы воинской службы.
Вот такие подарки ко Дню Красной Армии. Не густо. А мы-то думали, а мы-то ждали! Ждали мы, конечно, приказа на выход. Но получили предложение от финнов. Весь день по громкоговорителям то с одной, то с другой стороны хороший, крепкий, слегка прокуренный голос с каким-то еле уловимым петербургским дворянским говорком обращался к Кондрашову.
– Я обращаюсь к вам от имени нашего командира полковника Аутти. Коллега! Сдавайтесь, иначе вы погубите себя и ваших людей. Это не должно быть вашей целью. Ваша цель – остаться в живых. Если не вышлете парламентёра, то мы завтра в одиннадцать часов открываем огонь тяжёлой артиллерии. Вы окружены тройным кольцом. Сопротивление бесполезно. Сделайте себе подарок к вашему солдатскому празднику.
Потом финны ставили пластинки, и белоэмигрантские певцы заводили «Ой ты, ноченька», «У самовара я и моя Маша», «Мама, я за лётчика пойду», «Вдоль по улице метелица метёт».
И впрямь, к вечеру мороз резко упал до пяти градусов, пошёл снежок, пополз полотенцами по главной улице нашего хутора. Вдоль по Леметти метелица метёт... Свинцовая, губительная. Мы сидим, как обычно, облепив печку. Шахерезадой сегодня по графику, заведённому уже недели две, выступает Кутюков. В своих мыслях он ещё там, со своим 208-м полком, и, в отличие от нас, вспоминает не довоенную чепуху, а то, что стоит у него перед глазами.
— Хуторок Сюскюярви похож на другие финские хутора: три-четыре домика, сараи, овины. Поодаль, ближе к дороге, пахотное поле. За полем у финнов дзотик и траншеи. Ну, пошли наши танки, а пехота боится. Поднял их политрук, потрухали бойцы по дороге, в снег пошли и увязли. Снова политрук вскочил с револьвером:
«За Родину! За Сталина!» Поползла по снегу пехота. Сбоку финский пулемёт застучал. Пехота замерла, а танкисты три снаряда саданули в сторону пулемёта. Замолчал. Вот уже и полю конец, ползут наши, впереди политрук. Ударили тогда финские автоматчики. Пехота пятится раком, отползает. Выползли бойцы на дорогу, спрятались за танками, закуривают.
Политрук же, прижатый очередями, лежит в снегу, и ползут к нему финны, причём с двух сторон: дескать, кто быстрее сцапает красного командира. Начал отползать политрук, попытался встать, но пули веером легли у самой головы. Что делать? И тут вперёд медленно по полю пошёл наш танк. Финны, что к политруку ползли, приготовили гранаты, но танковый пулемёт их отрезвил: двоих насмерть, а трое отползли. Танк, пыхтя и буксуя, пробивается к политруку, который выгреб себе яму в снегу и лежит, не поднимая головы. Автоматчики бьют по танку, да без толку, танк лезет вперёд и прямо на лежащего политрука. Открылся люк, из танка закричали, чтобы политрук зарывался глубже, рыл яму до земли. Прошло минут десять, и танк наехал на политрука, но так, что тот оказался между гусеницами. Танкисты открыли нижний люк и втащили его в машину.
— Похоже на сказку. Высший балл. Ты настоящая Шахерезада, — хмыкнул Рыбаков.
— Мы рождены, чтоб сказку сделать былью, — пропел Самознаев.
— Вкусный эпизод для фильма, — сказал Паша Гультяй.
— Разумеется, фамилии командира танка и политрука не известны, — добавил я. — В боевых донесениях мне этот случай не встречался.
— Танкист Владимир Терешков. Он был за командира. Ну а политрук... Политрук — это я, Алексей Кутюков.
Все стали разглядывать моего дружка, будто видели его впервой. Грязная бородёнка, угольками мерцающие цыганские глаза, скрипучая чёрная кожанка, невесть как попавшая к нему.
— Ты теперь должен Терешкову ведро водки поставить, Алёша.
— И поставлю!
— Слышал я, что погиб Терешков твой.
— Не верю. Такие храбрецы не умирают. Вот кончится это великое сидение, и поведу его в «Онегу» или в лучший питерский «поплавок», знавал я такой в студенческие времена у моста лейтенанта Шмидта. Оченно я любил заходить с дамочкой одной туда, мы называли это «слушать плеск невской волны». Дамочка обычно заказывала...
И снова, перебивая друг друга, затараторили:
— А ты знаешь, что такое «рыба фиш»?
— Лучше галушек с вишнями ничего не бывает.
— К цыплёнку табака нужен специальный чесночный соус. Вот в «Арагви» умеют делать. Кто бывал в «Арагви»? Это тебе не «поплавок» на грязной Неве, это Москва.
Сие любимое занятие прервал топот ног в предбаннике, и в нашу кают-компанию ввалились нежданные гости: Аня Смирнова, Маша Строк, Лида Коврайская. Замыкала строй Валентина с гитарой, укутанной простыней. Прошли девушки, проскочили, не убоялись. Мы подбросили дровишек, подкрутили фитиль лампы, рассадили дам. Валентина устремилась ко мне. Все мужики взбодрились, загалдели и как бы радовались по-настоящему, хотя каждый понимал, что надо ставить на кон не один,
а уже два сухаря. Заварили чай. Валентина размотала медсанбатовскую простыню. Струны гитары обвисли, пальцы загрубели, настроить гитару никак не получалось. Накинув полушубок, я пошёл к артиллеристам, благо их землянка была недалеко. Там у меня был давний знакомый, Николай Васильев, точнее, он меня помнил, признал уже здесь, на хуторе. Говорит, что несколько раз у себя в петрозаводском ДРСУ заправлял нашу редакционную машину и будто жаловался мне на непорядки в их дорожно-строительном участке, а я обещал тиснуть об этом критическую статейку. А теперь бывший дорожный кладовщик — лучший наводчик и первый гитарист в нашем южном околотке.
Артиллеристы точь-в-точь, как и мы, сидели у печки, выставив ладони, и тоже трепались о еде. Васильев с готовностью согласился настроить гитару, понимая, что у политотдельцев ему обломится, чем-то угостят. Угостить пришлось, выдали сухарь, кружку чая — уж больно хорошо звенел в его руках этот нехитрый гишпанский инструмент, любимый инструмент парикмахеров, как прозорливо заметил великий пролетарский писатель.
Девушки принесли чекушку спирта, его быстро и умело разбавили водой, перелили в поллитровку и решили не расплёскивать по кружкам, а пустить бутылку по кругу.
— С горла! — крикнул Гультяй.
— Это мы запросто, — отозвалась Валентина.
Вдалеке ударила длинная пулемётная очередь.
— Товарищи милые, дорогие! Давайте выпьем за нашу будущую встречу, — сказала красавица Аня. — За нашу первую встречу свободных людей, как только нас выручат. Гдe бы мы ни были, куда бы ни забросила нас судьбина, мы должны собраться через месяц после войны. Девушки наденут свои лучшие платья, завьют волосы, обязательно наденут туфельки-лакировки. Мужчины побреются наконец-то, отгладят брюки, повяжут галстуки на белые рубашки. Сядем за стол, обязательно с белоснежной крахмальной скатертью, поставим алые розы, и напоминать нам об этом проклятом чужом Леметти будут лишь выстрелы бутылок шампанского. Всем выжить! Пью за то, чтобы выжить! Ни мины вам, ни фугаса!
— Ни пули, ни шрапнели! — гаркнули мы в ответ».
Продолжение в следующей публикации.