Давненько уже всё это было, в восьмидесятых годах прошлого столетия, в самый расцвет поветлужских коллективных хозяйств...
Ранней весной, в водополье, чем свет, он мог постучать в дверь председательской избы и чуть виновато, переминаясь с ноги на ногу, доложить:
- Пруд в Тиханках, боюсь, что уйдёт, спасать надо.
И заводили они вездеходного "козлика" Газ-69, и поспешали к расхулиганившемуся, как обиженный подросток и гнавшему лукошки пены, ворчащему потоку талой воды.
Проект водоёма, выкопанного в своё время единственным стареньким колхозным бульдозером с помощью ещё и наёмного, был утверждён на одном из больших перекуров тиханских и сухореченских мужиков во главе с бригадиром Геннадием Смирновым. Чертили ивовыми прутьями по песку на взгорке, у райповского сельмага, и матерились, почём зря:
- А я тебе, Валер, так скажу: из этого роЯ не выйдет не хея.
-Николай Кошельков, главный супротивник предлагаемого плана, сказал, как отрубил. А "Валер", механик Большеиевлевского колхоза имени Большакова, Валерий Васильевич Воробьёв с ещё большей уверенностью, терпеливо доказывал, что воду можно удержать. Только надо подежурить с полусотней мешков речного песка у дамбы в самый её напор.
Ранний визит на председательское крыльцо и состоялся, как раз в ночь этого "самого напора".
Его звали либо по имени-отчеству, либо укороченно, "Валер", и никак иначе. Там, где его пуповина зарыта, на месте родимой деревни Покровки, уже тогда было тимофеечное полько, опушённое берёзовыми да ольховыми перелесками с болотинами. Выгорела деревня дотла ещё до войны, когда Валер и под стол-то не хаживал. А сейчас заподлицо с поредевшим старым лесным массивом затянулось мелколесьем и бывшее поле. С высоты птичьего полёта, наверное, только и можно раглядеть очертания бывшего поселения, а потом пахотного участка.
Дед и отец его вместе с другими погорельцами отстроились в Большом Иевлеве, на центральной усадьбе колхоза. Поступил учиться Валерка в начальную школу осенью сорок первого беспощадного года. Как он горько подшучивал над собой:
- Окончил четыре класса, да пятый - коридор.
Надо было как-то кормиться семье. Выручал лес, грибы и ягоды. Липу драли, мочальную рогожку на продажу ткали. Сено корове да овечкам по кулигам шорыхали, ну и в колхозе, конечно, трудились, рук не жалея. Известный лозунг: «Всё для фронта, всё для Победы" главным посылом для всей страны был. Очень хотелось Валерке Воробьёву учиться, да времечко ему и сверстникам на взросление жестокое выпало.
Но учёбу на тракториста в городе Горбатове, сам парнишка и его батька с маткой всё-таки осилили. Позднее, будучи уже взрослым, он не упускал возможности подучиться на различных курсах, пополняя свои познания в технике. Получил права тракториста-машиниста первого класса, шофёра, "корочки" бригадира тракторной бригады. Новинками в парке сельхозмашин живо интересовался.
Был он среднего роста, с широким русским лицом здорового цвета. Малость курносый, седой, как лунь с молоду. С детской, на первый взгляд наивной, усмешкой. Но не таким уж простеньким был этот мужик, как могло показаться. Умел расположить к себе собеседника. Кучерявым заветлужским матерком владел в совершенстве, но выражался редко.
О происхождении вот такого тарабарского изречения: « Екон, твоё мал!» можно догадаться. Вот им чаще он и пользовался. И ещё его перевёртышем, как бы ответом на пароль: «Мал, твоё еконта!».
С младых ногтей любил Валер железо, всякое и разное, но главное, - применительно к местной землице-неродихе да животноводческим фермам. И "кувалдометры", и самые мелкие шайбочки, кажется, примагничивались к его ухватистым крестьянским ладоням. До самых мелких кожных пор он был пропитан гаражными запахами. Всегда сопровождал его бензино-солярно-масляный душок, перебиваемый ароматным до чихоты самосадом и (знай наших!) амбре дешёвенького одеколонца.
Воробьёв знал себе цену. При случае, заявлял её, не стесняясь малость и завысить. Опыт, накопленный ещё с мальчишеских лет, начиная с управления быком, лошадкой, тракторным плугом, а потом и самим трактором, и автомобилем в сплаве с природной сметкой, позволил ему стать одним из лучших в районе механиков-практиков. В то время он только ещё входил в настоящую мужичью силу. Топал по матушке-земле так, будто она пружинила под его кирзачами.
Он тащил в гараж отовсюду самое необходимое и дефицитное. А дефицитом тогда было всё, кроме, может быть, дешёвой рабсилы.
Основной записью в его трудовой книжке была следующая: «Механик по трудоёмким процессам в животноводстве». Сам же Воробьёв называл эти процессы "говняными". И это было ближе к натуре. Навозные транспортёры на тяжеленных штампованых звёздочках с гирляндой цепей со скребками были в его ведении.
Ближе к развалу огромной страны, а затем и колхозов, замыслил Валер вместе с городскими шефами и инженером внедрить в практику контейнерное хранение картошки. Это же вековая мечта крестьянства! Не перебутыривай её - спасительницу в вонючем сусечном хранилище или того хуже - в полевом кагате, а бери клубни из-под принудительной вентиляции заданного режима. И ведь были, были уже смонтированы направляющие рельсы для скольжения на роликах яркой окраски контейнеров, смонтированы и подключены электродвигатели с пультами управления на толстых кабелях…
Но не судьба была местной бульбе понежиться зимой под дуновением прохладного ветерка (по чешскому образцу) - перестройка грянула.
Костеря, почём зря горбачёвские выкрутасы, обитатели колхозного гаража ставили во главу угла его антиалкогольный Указ. Это ж надо было, до такого вредительства додуматься!
- Плохо всё это кончиться, - пророчили мужики
Так оно и вышло.
Ладно бы где - то ещё! А в колхозе, как без неё, поллитровки "казёнки"?
Не для увеселения утробы, а чтобы спину да руки-ноги расслабить после лежания под "Газоном" или "Детешкой" с домкратом и ключами.
Или после десятичасовой тряски по малоконтурным полям-кулигам в кабине того же советского трактора Дт-54, а позднее и ДТ-75. С другой стороны, может, и "отмазкой" общей было такое умозаключение. Встречались нередко и малопьющие механизаторы. И ничего, пахали, дай Бог каждому. Но в любом случае, перестройка в СССР связывалась в мироощущении наших работяг со злополучным Указом. Кстати, а как тому же автомеханику, к примеру, на поиски запчастей отправляться с пустыми руками, без "пузыря" за спинкой сиденья? А с введением в действие печально знаменитого Указа, водка вообще стала валютой. Жидкой, но вполне конвертируемой в глубинные насосы, шестерёнки и подшипники.
Пользовалась спросом "Московская Особая", "злодейка" с зелёной наклейкой", но с четырьмя медалями. Правда, помниться, с серебряными. Стоила до повышения 1981 года два рубля 87 копеек, после - пять рублей 30 копеек, а в конце восьмидесятых - уже до червонца.
Водка "Пшеничная" также в фаворе была. Её вывеска: жёлтое пятно тучного ржаного поля с работающим комбайном. Бутылка была уже без "язычка", закрывалась на завёрточку.
А как не любить патриотическую "Русскую" с названием, начертанным старинной вязью и с красивым вензелем. Платить за поллитровочку с четырьмя уже золотыми медалями надо было четыре рубля 12 копеек до повышения и пять - тридцать, а потом и десять, - после.
А водочка "Московская «с кремлёвской башенкой да со светлой головкой»! "Иностранкой" её ещё обзывали, так как на экспорт шла.
Так же, как и самарская "Столичная - экстра" восьмимедальная. О вкусовых качествах в сравнении с теперешним хлёбовом уже умолчим. Это ли не символы эпохи!..
Утро. Гараж. Разнарядка. В диспетчерскую заходит Валерий Васильевич. Не садясь на своё коронное, справа от председателя, место, подходит к питьевому бачку. Степенно погружает кружку, висевшую на цепочке в тепловатую водицу. Выпивает и крякает так, будто семиглотошный стакан "Старки" внутро отправил.
Константин Голубков, шустрый и острый на язык шофёр, громко так, на публику задаёт провокационный вопрос:
- Что-то Валерий Васильевич, опосля вчерашней командировки, знать, жажда замучила с утречка?
- Да не говори, Константин, мал - твоё -еконта, едва -ли не селёдки солонущей в Дзержинске, на "Оргстекле" натрескался. Матерки и хаханьки... Колхозная планёрка продолжается.
Имея самое благородное крестьянское происхождение, Воробьёв тянулся к книгам и журналам. Вычитал где-то легенду об истоках родной деревни Большое Иевлево.
О том, как во времена стародавние монах Бабьегорского монастыря Иевель с двумя сыновьями Петром и Макаром пришли сюда, на речку Кукудомку. Мечтали о своих избах да пашнях. О том, как жили первосельцы в глухом лесу, в землянке, от медведей да волков оборонялись. Гласила легенда, очень уж на правду похожая, и о том, как построили они избу, крепкую и просторную. Да лесные люди - черемисы выжгли их. И ведь не ушли тогда Иевель с сыновьями с облюбованного места. Прогнали разбойников, заново жилище построили. Вот с той первой избы и зародилась деревня.
- А ведь если задаться целью, - вслух мечтал Валер при мужиках в курилке, то и мою родимую Покровку возродить можно. Стоит только первый дом выстроить, и дело пойдёт. А там, глядишь и первая улица обозначиться.
В должности уже заместителем председателя, строил он в колхозе не только избы и двухквартирные дома, но и дороги, фермы, и гаражи. Вырастил двоих сыновей и трёх дочерей. У здания бывшего детсада "Сказка" распушились заматеревшие уже голубые ели, завезённые им саженцами из питомника. А у родовой избы, в деревне Большое Иевлево растут посаженные им три кедра.
Страна чтила своих героев. Сам Георгадзе подписал удостоверение к ордену "Знак Почёта". Но вот уже больше тридцати лет прошло, как покинул любимый край наш замечательный земляк.
Раненько убрался в мир иной, не святой, но светлый человек, Валерий Васильевич Воробьёв. Впрочем, и маршруты нам, и время в пути, как говорят воцерковлённые люди, определяет Всевышний.
Да, а Тиханский пруд в то памятное буйное половодье удержать в берегах так и не удалось. Ушла водица, подмыв и легко раскидав все преграды. Зато следующей весной удалось, всё-таки, сохранить запруду. Может быть и потому, что разлив случился не таким спорым и разовым.
Мы тогда лишь наблюдали за ручьями-игрунами, наполняющими чашу пруда. И за мирно уходящей в лоток широкой и тяжёлой, будто свинцовой, водяной лавой.
Особенно отрадно было созерцать родной берег в предвечернее время начала мая. Легкий ветерок из дальних полей и перелесков наносил ещё запах мокрого снега. Сырость и прохлада быстро завладевали округой. Предвосхищение какой-то нечаянной радости, торжества обновления, надежды на лучшее, словно висело в пахнущем сырой глиной и горьким тальником воздухе.
Казалось, что не воду сгоняют в котловину пруда ручьи, а само время, по секундам, минутам и часам. А потом оно лавиной дней неотвратимо уходит куда-то в придорожные кусты и в уже по ночному темнеющий лес.
Конец.