1.
КРАСНЫЙ УГОЛЬ.
ТРОЙКА
Кулацкими обрезами
стреляют ноздри вдаль.
Как бритвою
надрезанный
раскосых глаз миндаль!
Храпя,
и дикой злобою
до боли сердце сжав,
звериною утробою
выказывает нрав!
Боками водит сытыми
и пену льёт губой!
И медными,
отлитыми -
хохочет под дугой!
Да гриву так,
что в пору бы
отмерить полотна,
полощет в снежной проруби
и достаёт до дна!
И ослепясь,
нечаянно,
сквозь толщу чуя брод,
вдруг выскочит отчаянно
на голубиный лёд!
А лёд -
стекло звенящее -
прогнётся и – пойдёт…
Сквозь трещины дымящее
дыханье потечет!
На перегон,
с гигиканьем,
под коркой ледяной,
такую ж тройку дикую
погонит Водяной!
И струи в бляхах кованых
сойдутся на груди!
И страхом зачарованы
в санях…
И впереди -
не край ли света светится
в глубинах – Леденец!
И судорожно мечется
валдайский бубенец!
…
Эх, тулуп ты мой пригожий,
с дедова плеча, -
тертобокий,
дырокожий,
желтый, как свеча!
Эх, тулуп ты мой расшитый
нитью золотой!
Недотрога,
не маши ты
белою фатой!
Не проси меня жениться -
мол, все холостой…
Лучше - дай еще влюбиться,
загулять с тобой!
Не проси, моя зазноба -
брось тулуп в сарай!
На печи мы нынче оба -
под него, как в рай!
Он нашепчет,
он согреет
зябкую тебя…
Обними меня скорее,
поцелуй, любя!
Он такого напророчит -
на сто зим вперед…
Он любую заморочит
и растопит лед!
Не проси, моя касатка -
мол, снеси в чулан…
Как с тобой нам будет сладко,
скинь-ка сарафан!
Эх, тулуп ты мой пригожий,
с дедова плеча -
тертобокий,
дырокожий,
желтый, как свеча!
Эх, тулуп ты мой расшитый -
нитью золотой!
Разгулена,
не маши ты
белою фатой!
Не проси, моя веснуля, -
мол, снеси в амбар!
…до утра уж не засну я,
ставь-ка самовар!
…
На лапах
выгнутых и медных,
бока тяжелые раздув,
дышащий жаром сил
несметных,
стоит он,
запрокинув клюв!
И ярко блещет медалЯми,
украсившими оспой лоб…
И дышит
конскими ноздрями!
И красным углем полон зоб!
…индюк индийский -
тульской медью
обмытый,
с головы до пят!
…и гребень,
пряником и снедью,
завернутый
в цветной халат!
…
Январь - как лед на проводах -
прозрачен и высок!
Иссине выбрит впопыхах
под окнами каток
в порезах тонких.
Третий день,
как я люблю.
Я рад.
Деревьев призрачная тень
летит сквозь снегопад.
Машины траурная гарь
легла на край крыльца…
И, кажется,
весь век - январь,
и нет ему конца.
…
Где-то мать моя -
Бого-родица -
в проливных дождях
непо-годица…
Где-то мать моя –
Бого-родица -
в вековых лесах
буре-ломится…
Где-то мать моя -
Бого-родица -
в верстовых столбах
пеше-ходится…
Где-то мать моя -
Бого-родица -
в полевых цветах
хоро-водится…
Где-то мать моя -
Бого-родица -
в золотых церквях
тихо молится…
В проливных дождях,
в вековых лесах,
в верстовых столбах,
в полевых цветах,
в золотых церквях,
да в твоих глазах!
…
Ох, Маланьюшка,
да ты Маланья…
Голова у тебя-то баранья!
Кто же так живет –
посуди сам –
в сундуках твоих
только мышь мала!
Ох, Маланьюшка,
да ты Маланья…
Голова у тебя-то баранья!
Кто же так живет –
посуди сама –
все добро свое раздала сама!
Ох, Маланьюшка,
да ты Маланья…
Голова у тебя-то баранья!
Кто же так живет –
посуди сама –
для чего, скажи, к тебе смерть пришла?
Ох, Маланьюшка,
да ты Маланья!
Голова у тебя-то баранья…
1.
Упала в градуснике ночь
до капельки зари...
Взгляни,
любимая,
точь-в-точь
как губы - снегири!
2.
О графика ветвей!
Сквозь снежный
свист синицы
и отклики чечеток -
узор настолько четок,
как будто тушью ты
подкрасила ресницы...
…
Из какой ты волости -
ненашенной,
обронила волос свой
некрашеный…
Золотой,
воздушный,
в завитушечках!
А по волоску понятно – душечка!
Из какой ты волости -
Воронежской,
из Московской,
Киевской, Олонецской…
Если из Воронежской –
то ведьма ведь,
заговоры душные умеешь петь!
Ворожея -
хною бурой мазана,
лешему в невесты ты заказана!
Если из Черниговской -
бесстыжею,
черною должна быть,
а не рыжею!
Чтоб кричали о тебе все сволочи -
в бане
с бобылями
пьет до полночи!
Если из Московской -
горбоносою,
спеси через край,
и длиннокосою!
…месяцем татарским и расколотым –
серьги у тебя пудовым золотом!
Из какого края
Шамаханского ?
В жемчугах,
в монистах…
Басурманская!
Если из Казанской -
тонкогубою,
чернобровою, и в ласках грубою!
Не твои ль глаза -
два черных месяца -
на лице скуластом так и бесятся?
Месяцем московским и расколотым -
серьги у тебя полонным золотом!
Из какой ты волости?
Воронежской,
из Московской,
Киевской?
Не то еще!
Если ты из Киевской -
пузатою,
пышногрудою и толстозадою…
От горилки ли,
от злобы - красная,
и в любви хмельная и опасная!
Из какой ты волости
ненашенной,
обронила волос свой
некрашеный…
Золотой,
воздушный,
в завитушечках…
А по волоску понятно – душечка!
В январе,
у проруби,
на реченьке,
не с тобой ли, зябкой, вел я реченьки?
Не в твоих ли ведрах,
вместе с льдинками,
звезды о любви нам тихо тинькали!
Коромыслом расписным,
малиновым,
солнце закатилося за спинами!
Не тебе ли, нынче, пел я песенки
под гармонь,
в твоих сенях
на лесенке!
Не тебя ли,
солнце мое вешнее,
называл я самою нездешнею…
Что там паспорт с глупою пропискою -
из другого времени,
неблизкого -
красота такая небывалая -
косы до полу и ленты алые,
сарафан льняной под грудь высокую,
да ресницы мягкою осокою!
И глаза -
два озера небесные -
из которых плещет солнце тесное!
Наших девок и стройней,
и выше ты…
Жемчугом речным кокошник вышитый!
Ах какая ты,
и в моем чаяньи –
из какой ты области нечаянной?
Обронила волос свой
некрашеный...
Из какой ты волости
ненашенной…
…
Поменяй, дорогая,
пластинку!
Надоело -
метель, да метель...
Мне весна задувает в ширинку...
И как кровь - колобродит капель!
Поменяй, дорогая,
пластинку!
Шалей душных
повыветри плен!
И накинь поскорее косынку,
и юбчонку повыше колен!
Поменяй, дорогая,
не мешкай!
Что ты в валенках ходишь с утра,
и кривишься лукавой усмешкой…
Поспеши -
миловаться пора!
Где же туфли с баскими носами -
мой подарок -
прошу я, примерь!
В бирюзовую кофту с цветами,
да в нарядные бусы поверь!
Да пройдись -
лебединой походкой,
грудью белой неспешно дыша!
Да в косынке,
да в юбке короткой -
до чего ж хороша, хороша…
…
С прошлым – лишь до завтра мы расстались!
Голяди…
И голядью остались!
С нищего,
нетверёзого –
что возьмешь?
Всех ушкуйников и пичужников
в Чухлому не сошлешь!
Вон - погудочка,
в перстах ломашных,
да и та пищит!
Отрок,
ангелец -
Варфоломушка -
на всю Русь кричит!
Только слышим ли,
только видим ли -
вот печаль!
Варфоломушка -
свет невидимый,
коль не жаль –
дуй в погудочку!
Голядь – голядью удиви…
Нас – заблудшими,
нетверёзыми –
нам яви!
…
Она грызет сосульку.
Пять...
Четыре мне…
Поцеловать
соседку Юльку
я не решаюсь!
Лишь обнять...
Я – маленький,
я – дурачок!
А дядя Докшин, он - большой!
Он говорит сквозь зуб:
«Сморчок!
Я нынче добрый!
Я, с душой,
таким сморчкам не раз помог!
Смотри, заиндевел замок
амбарный! Выстудил мороз…
Его «отщелкнуть» не вопрос!
Ты поцелуй его – взасос!
…он загудит,
как паровоз!»
Конечно, я - поцеловал...
И - губы с кровью
оторвал
я от замка!
Россия!
Детская любовь…
...от поцелуя
сердце в кровь!
…
Под толстой коркой снега,
скукожившись во сне,
сердечко у побега
вздыхает о весне.
Оно, озябнув, слышит
сквозь вьюгу и метель,
как в марте с кровель дышит
тяжелая капель.
И чудится ночами
ему - вот минет срок -
и с первыми лучами
пробьется лепесток.
…
Ребенок ночью тихо дышит,
как будто сказку чью-то слышит.
Старуха дышит через раз,
и то, поди,
не каждый час.
Зачем дышать ей?
Мир остыл!
И у старухи мало сил.
Погасло солнце.
Мир устал!
И у старухи пульс пропал…
А у ребенка - мир искрит!
Огнем бенгальским ночь горит!
Ребенок рядом с мертвой спит…
Душа - с душою говорит!
…
Дед мой, Петр, умер на Крещенье.
Целый день мы жгли костер,
рубили
ледяную землю.
Грелись водкой...
И ведром помятым выгребали
плоть могилы…
Я пришел в избу
и мое тело
было леденее тела деда…
Долго руки мыл водой в жестянке,
но остались на ладонях знаки –
вспухшей крови
и земли набухшей…
Почему я не могу уехать,
жить у моря,
сеть тянуть
и обжигать ладони
об весло,
горячее как солнце?
Может потому,
что стылым летом
дедова могила мне напомнит
грядку в огороде,
на которой – тело репы
в запахе медовом!
…
Сколько верст небесных не отмерив –
все равно от чуди,
да от мери!
По лесам,
урочищам, завражьям –
до сих пор мы скулы дегтем мажем!
По станицам нашим,
да по весям –
до сих пор мы кровь с землею месим!
Разве кровь –
горячую, живую
остудить сквозь рану ножевую?
Разве птицы свист
и крик куницы
спрячешь от проталин в рукавицы?
Отчего –
средь ледяной равнины
города из камня, да из глины…
А над каждой кровлей –
конь иль птица,
так, чтобы назад не воротиться!
Художник Валерий Егоров. Г. Набережные Челны.
…
Дикие гуси мои,
вновь по весенним
овражьим
затворам недужья –
черных деревьев стволы
замерли,
как перед выстрелом
ружья!
Дикие гуси мои,
вновь,
как цветы, распустились
на первую встречу –
вспышки от выстрелов –
мелкой
свинцовой картечью!
Дикие гуси мои,
как возвращаться к истокам
Отечества сложно!
Жизнь на свободе –
дороже чем жизнь,
и почти невозможна.
РАЗГОВОР ХЛОПУШИ С ЕМЕЛЬКОЙ…
ХЛОПУША
Жизнь для нас,
как младенцу игрушка -
надоело -
сломал пополам…
Все равно, что нам кликать –
Петрушка,
али Петр…
Разве в прозвище срам?
Посмотри вот на эти ладони –
волдыри,
этот гной и струпье…
Это тело привыкло к погоне,
а теперь оно
как не мое!
Я, проживший под душным овином,
как зерно,
не в земле,
а в клети, -
кров делил свой с безмолвной скотиной,
но я мог
свою душу спасти!
Там,
под небом -
где синие дали,
где стеною дремучий поток, -
мы не пели,
мы дико орали,
кулаку подставляя висок!
Но бывают
спокойные битвы -
хлеб родится и реки полны.…
Но поются
чужие молитвы!
И слова -
наверху -
не верны!
Жить спокойно,
но тошно
и смрадно -
словно мать и отца обокрал...
Кто ты -
царь
иль
холоп -
нам безравно!
Лишь бы нас
милосердно
карал!
ЕМЕЛЬКА
Я - Московский,
Казанский и
Польский…
Царь степной,
царь лесной,
водяной!
Говорю тебе,
оползень скользкий,
собирайся на свадьбу со мной!
Сколько можно
по душным овинам,
по берлогам,
по норам сидеть?
Не пора ли -
нагайкой по спинам,
да на вилы
живот наш
поддеть!
Сколько можно -
нас грабить
и грабить?
Сколько можно -
терпеть
и терпеть?
Не пора ли нам
кровушку
славить!
Не пора ли нам
смертушку петь!
Царь я нынче -
на ноготь поверь мне!
Русь зажжем,
как стога,
поутру…
Я, не жаждущий
крови
и смерти,
призываю
опять
к топору!
ХЛОПУША
Сколько крови я пролил
и семя!
Сколько я задушил
и посек…
Мало мне!
Но пришло мое время,
время птицей мне бьется в висок –
хватит жечь!
…эти руки в коростах
помнят жирное вымя полей,
нож сохи как отваливал
остов
черногрудых моих лебедей!
Каждый ком под ногою,
как птица,
так и хочет взлететь и парить!
Жаждет семя с ладони пролиться,
чтобы рожью в ночи
голосить -
хватит жечь!
…эти рваные ноздри
дышат духом хмельной борозды!
…деревянные спицы и гвозди -
на телегах,
от жаркой езды -
поразбухли,
от дышащей хляби -
ищет корень их
вязкий уклон!
… и берет мое тело до яви
в самый нежный
и смертный полон.
1
Хлеб сжат.
На чистые поля
свои мазки наносит осень
иконописью бытия,
где каждый штрих прозрачно-точен.
Кто он,
неведомый Рублев,
лазурью,
охрою покрывший
поля,
и возвестивший вновь
печали праздник наивысший -
не спрашивай!
Не знаю я!
Наверно, он –
кто нас веками
так мучает,
любовь храня,
и умирает вместе с нами.
2
Поля не спят.
И что такое
опять волнует их?
Вокруг
в природе - нет и нет покоя…
Деревья, в бересте кольчуг -
как Слово о Полку –
бесстрашны!
И дождь в шеломы моросит…
Какой артелью на Руси
расписаны поля и пашни?
Кто выдумал,
что дерева
должны стоять всю жизнь острожно?
Они в яругах шли сперва,
сбираясь ратью осторожно…
Где поля край - там закипел
не бой – побоище!
Ломались...
И падали под тучей стрел -
струй дождевых!
Во тьме - сдавались,
под утро, первые полки…
Осеребренные кольчуги
покрыли сломы и куски
деревьев,
стынущих в испуге…
И стали стоны деревень
слышны,
и воронье кружится…
В морщинах неба третий день
холодный пот,
как соль, искрится.
Но вот, как радость,
как Покров -
когда земле нет горше часа -
вдруг с белой гвардией снегов
войдет ноябрь
под ликом Спаса!
…
Хочется,
нафтимо немочи,
осенью
воли
и волищи!
Хочется
доли
и долищи!
Хочется
рани
и ранищи…
Хочется боли
и болищи!
Хочется речи
и речищи!
Хочется,
нафтимо немочи,
осенью
смерти
и немощи…
Рождественское.
Мою Россию замело
до малых деревень...
И воздух мерзлый,
как стекло,
дотронься - хрупнет день!
Мою Россию замело…
Кто выдумал пургу?
Как будто лешие в село
ворвались на скаку!
И воет ночи напролет
по трубам домовой…
И бьется рыба в черный лед
опухшей головой!
Мою Россию замело -
и нет ей Спаса, нет!
Как будто иго к нам пришло
на двести страшных лет!
Идут, идут во мне снега -
и душу замело!
Ни в ком не чувствую врага,
когда вокруг бело!
Душа чиста как никогда -
до белизны полей!
И верю я - горит звезда
над Родиной моей!
…
Кто вы,
Мефодий
и Кирилл?
Кириллицу кто сотворил?
О, эта вязь славянских букв!
...сплетенье веток
столь узорно!
... и листья,
и цветы,
и зерна -
первосвященники наук!
…
Царевна ты?
Лягушка?
Вон ребра – как гармонь!
Худая потягушка –
любовь мою не тронь!
Не я с тобой гуляю
над Сылвою-рекой!
Не я тебя ласкаю
усталою рукой…
Меняешь ты, как
кожи,
парней…
Я – гулеван!
Я заплачу дороже
за твой сплошной обман!
Копну твоих янтарных,
безудержных -
в цветах -
зачем я ночью тайной
рассыпал впопыхах?
Зачем порвал я бусы,
и смял постель,
как луг?
…затем - что был
безусый,
а стал мужчиной вдруг!
Зачем я твою кожу -
в губах,
как в печке,
жёг?
…затем, что и дороже
я заплатить бы мог!
…
То - Дуня,
то - дунет...
А ну - не зевай!
То - греет,
то - студит...
А вот - каравай!
Вот бусы - до пУпа,
вот косы - до пят!
...вот прялка,
вот ступа,
гармонь для ребят!
То - всхлипы,
то - вздохи...
То - плач,
то - смешок...
Под малые крохи -
подставь-ка мешок!
Под оклик засова,
под пенье ворот -
вернуться бы снова
на день,
иль на год!
Под скрипень
уключин,
под выверт
воды -
душою отмучен,
спасен от беды!
ПЕСНЯ ДЛЯ ВОСПАЛЕННОГО ГОРЛА.
О хвастотрелью глазьювей
и сизогорльем гнутоклювья,
и алозвучьем скворокрылья -
я зачараженный, ей-ей!
О маяней зеленоравья,
скворлет, занипеслью и аж
от чувсоречи и чуравья
до позчи слуя тью и тьяж!
За нииюнь, июль и авдень -
как свикрыла и миодин,
как скриузнечиков дивлин
и... миодин, и миодин...
О хвастотрелью глазьювей
и сизогорльем гнутоклювья,
и алозвучьем скворокрылья -
я зачараженный, ей-ей!
…
На Троицу в храме березовый дух!
Березовый дух,
да молитвы старух…
Молитвы старух,
женихов и невест…
И слаще нет духа на мили окрест!
На Троицу в храме березовый дух!
И пол устилает трава словно пух…
И ты, как березка,
стройна и чиста!
Молитвенной радостью плачет душа!
…
Гори, моя лампадочка,
гори…
Мне Храм везде,
а больше – на кладбище,
где светит верба,
где синица свищет…
Где смерти нет,
а воскрешений – тыщи!
Где сам Господь,
улыбчивый и нищий,
кресты обходит, словно алтари…
И ставит, ставит свечи до зари!
Гори, моя лампадочка,
гори!
Я жив и нищ. И говорю покуда:
где прах и тлен – движенье ниоткуда,
свет неземной мостом встал над оврагом,
могилы, словно почки,
вздулись влагой,
зерно в земле наполнилось отвагой,
по мерзлым сучьям сок струится брагой…
Жизнь, как причастье, задержу во рту,
не выплюну,
не проглочу поспешно,
пусть тает вкус,
но благодати – тесно!
Весна хлопочет на сквозном ветру…
Жизнь, как причастье, задержу во рту.
…где смерти нет,
а воскрешений – тыщи!
Где сам Господь,
улыбчивый и нищий,
кресты обходит, словно алтари…
И ставит, ставит свечи до зари!
Гори, моя лампадочка,
гори!
2
ЧЕРНЫЙ УГОЛЬ
…
«Крестообразно светятся на брюхе
паучьем миллионы черных звёзд.»
Мертвящим сном окутана долина.
На мерзлых окнах
иней серебром
искрится. И метели паутина
со всех сторон опутывает дом.
Ночь, как паук,
закоченевшей пястью
ощупывает стены и сквозь щель
в двери, с остервенелой страстью,
просовывает щупальцы…
Метель,
снежинок мерзлых комья подымая,
бросает в окна,
воя за углом…
И вдруг - хохочет, как глухонемая -
до судорог в утробе, страшным ртом!
Затем, беснуясь,
отбегает в поле…
Поёт и пляшет, ужасая ночь!
Как сумасшедший - радуется воле…
На снег ложится,
и несется прочь...
На корточки присядет,
долгим взглядом
уставится на желтый свет в окне…
И чувствует - что за стеною,
рядом,
живое сердце мечется во сне.
На публикацию Евангелия от Иуды.
Не читал я Иуды…
Объявленья смотрю -
«Продаются крючки и уды….
Обращаться к Петру».
СТИХИ, КОТОРЫЕ ДОЛЖЕН БЫЛ НАПИСАТЬ ДРУГОЙ.
Свердловская обл.. Сосьва. Зона.
1
Я задушил его вчера...
И долго руки пахли смертью -
приятный запах.
Толстой жердью
я придавил...
"Без топора,
от ветра пала и убила
его…» - так записал конвой.
И мне
копать ему могилу,
и камень класть над головой.
2
Я - сволочь, я - не человек, -
звериной опалённой шкурой,
сквозь снег ползущий,
слово “Зек”
на коже расцвело...
И бурый
мне к морде цвет!
Я - дикий зверь,
я землю грыз
и жрал ночами,
побег готовя,
и плечами
ход расширял... И как умел
зализывал в сырой низине
от пули рваное плечо...
И чуял резкий, на бензине,
погони запах горячо.
Теперь бы
мне уйти отсюда,
залечь в снега
и жить свой век -
звериный, черный...
Я - паскуда,
я - сволочь,
я - не человек...
Я позабыл, что
есть любовь
и мне не бабу, а - волчицу!
...чтобы в овраге
с ней случиться!
...и пьяным настом
резать в кровь,
как сердце,
пляшущие лапы!
О, счастье - жажду ощущать!
...и воем ужасать этапы,
и мясо мерзлых зеков
жрать!
3
Мы стаей рвали на куски
его изнеженное тело,
а он орал так неумело...
Затем высасывал мозги
я из костей
и жадно ел,
и кости разбивал камнями...
А к ночи
белыми губами
от счастья пел.
Отцу на могилу
поставили не крест,
а камень...
…
Страшна не смерть,
не смерть...
Когда настанет день,
и мертвых речи
услышав,
не найдя креста,
я камень подыму на плечи!
Песня смерти.
Эй, калеки,
убогие, сирые…
Я сырою могилой вас милую!
За какую-то душеньку малую -
я дубовой постелью
вас жалую!
На кладбИще -
вы самые важные!
Я венки подарю вам
бумажные…
Из березы кресты,
да чугунные,
выбирайте,
калеки безумные…
Все равны перед этою
бездною!
Но иных - одарю я надеждою –
на поминки,
на память подробную!
На бессмертье,
на жизнь
на загробную!
Есть гробы у меня –
на любой размер!
...
Отброшен тетивой тугой,
от Игоря
Полка ночного,
двенадцатый - стрелой слепой
до нас достал -
письмом былого!
Нам в грудь вонзился острием,
самих себя - в былом,
на ощупь,
от боли - вдруг не узнаем,
как будто мы там жили ночью!
А из Полка глядят в упор -
и страшный,
скрюченный,
горбатый,
тупой,
холодный,
как топор,
глядит в ответ им век Двадцатый!
ИСКУШЕНИЕ
1
Я, проснувшись,
глаза не открыв,
вдруг почувствовал,
что моё тело
перестало быть телом моим:
костяные браслеты стянули
и врезались в пах, -
я не видел их цвет,
но я знал наизусть
и просчитывал смело:
изумрудно-бездонный,
золотисто-слоистый,
бирюзово-ворсистый -
как панцирь морских черепах!
Я не чувствовал ног -
две огромные скользкие лапы,
истомившись
затекшейся
тяжестью
скрученных мышц,
были больше похожи на лапы кузнечика
и саранчи...
Словно латы -
два тяжелых крыла
устремились вдоль бронзовых ребер,
как шифер вдоль мокнущих крыш!
На шершавой их коже
сжимались янтарно-гранёные крючья -
вместо пальцев,
как змеи,
шипя золотой чешуёй...
И таинственным светом сияла на шее
головка паучья -
ничего не осталось во мне моего,
лишь глаза мои были моими
под медной бронёй!
Даже страх не пришел ко мне,
словно это случилось со всеми,
всё давно уже к этому шло
и случалось не раз -
имя им легион!
И к зловещему точному сроку
проклюнулось мерзкое семя.
И безумье тому,
кто не сменит лицо
и не будет похожим на нас!
2
Я хотел уже было поднять свои медные веки,
но дыханье прервал,
ужаснувшись,
что рядом любимая спит!
Что она пропустила свой час
и навеки
я останусь один на земле,
пережив каждый вид.
Я представил,
как спит она сладко в затоне,
золотые дельфины светящихся бедер
окунаются в нежную гарь…
И поднял свои медные веки,
и в стоне,
ужаснувшись,
увидел – что рядом любимая спит,
превратившись в такую же
мерзкую тварь!
…
Господи,
Ты всем даешь свое!
Если я - не человек,
а - крыса...
Если это гнусное житье -
дар благой,
ниспосланный мне свыше?
Если в эту бездну пустоты
я опущен лучезарной мыслью, -
отчего тогда не сделал Ты
ангелом меня -
летучей мышью…
Господи,
прости, что я ропщу
и пищу,
пищу,
пищу,
пищу…
…
Мне детство подарило счастье дымных свалок...
Прелюдией был мясокомбинат,
вернее,
свалка мясокомбината,
с особым запахом, -
где туши исполинские
быков
упершихся рогами
в клок земли,
потели каждой мышцей,
и на них,
как жемчуг слизи,
как хрусталь слезы -
с нежнейшей дымно-ледянистой шкуркой -
роились буби - опарыши,
как барышни,
в полупрозрачных балетных юбках,
на пуантах!
Могучие быки,
смирённые жужжаньем мух
и этих нежных крошек,
янтарные рога не дЫбили,
и сильные глаза текли,
как патока,
в блаженстве сладким дымом.
И выи в черной сети вен
легко скользили слизью вниз.
А дальше шла другая свалка -
кож -
проплешин спин,
горящих, как слюда…
Мозолей локтевых и бычьих грыж -
любого цвета - дивней чем в раю:
искрящихся на солнце словно лед,
белее рваной корки облаков,
чернее отсыревшего угля,
прозрачней быстрых водяных столбов –
крутящихся над глубиной Ирени,
как сгусток выносящих затхлый ил,
в котором - то налим блеснет, то сом -
с горящим углем ледяных очей,
и в кожаных бронях!
Всё это от небесного костра сжималось,
как живое,
и било плавником керзовых,
бычьих,
кожаных потерь!
Затем – чернильницы,
горшки и кружки с трещинами днищ!
Они молочно-синими боками
врезались в берега колхозной борозды,
как лед на Сылве,
как песок на Шакве,
как зуб молочный,
вырванный за нитку…
Затем - блаженство -
россыпи камней,
и кукол меловых -
аленушек,
царевичей с волками,
иванушек,
держащих щук заветных
из наших прорубей,
изловленных на слизняка-ерша!
…от сувенирной фабрики
на свалку отправленных
за то, что потеряли
кто перстни,
кто персты,
кто головы,
кто лапы…
Мы набивали старые корзины
чернильницами,
кружками и кожей,
аленушками,
серыми волками,
иванушками, обронивших щук,
и щуками
с кострами глаз бездонных…
А кое-кто
в чернильницы разбитые
ссыпал бубей -
опарышей,
для ловли щеклеи,
и забавлялся маленьким балетом...
…
Как я любил -
жуков и гусениц,
отловленных в саду,
хранить
в коробочках от спичек,
как камни - яркие агаты -
из бабушкиных бус,
рассыпанных когда-то...
Или гальки,
мной найденные на реке
на Сылве...
Сверкая перламутром и востоком,
живой огонь зеленого стекла,
бутылочного,
грезился под кожей!
О, эти гусеницы -
страсть и счастье детства!
И самая заветная,
однажды,
мной найденная на листе широком,
вся замшевая,
с черною полоской по золоту живого малахита,
с янтарными горошинами глаз
и с острым рогом на носу пушистом -
которую
я подарил партнерше
по польке
в детском саде,
за первый поцелуй!
Я так влюблен был,
так хотел жениться!
А как зовут - не помню…
Лишь помню – поцелуй
и девочку
в зеленом нежном платье…
И гусеницу в спичечной коробке!
БАЛЛАДА О ЖЕМЧУГЕ
“Но тяжек воздух им земли…” А.С.Пушкин
…
Нет ничего прекрасней тухлых рыб -
когда во чреве
черви
черным счастьем
ворочаются...
Средь прибрежных глыб
их туши разлагаются на части.
Нет ничего прекрасней на мели
их вздутых животов,
будто дышащих
для них тяжелым воздухом земли,
их дымных глаз
в немом блаженстве спящих...
... их перламутра тонкой чешуи,
как пуговицы сыплющей,
на жабрах
светящейся неоном мишуры,
как жирный пот
на жгучих скулах мавров!
... их роскоши
какой-то неземной,
их плавников
с зелёным или с синим,
покрытых слизью черно-золотой
и пятнами грибка,
белей, чем иней!
...их остовов,
подобных кораблям,
лет тыщу затонувших,
там, где в трюмах -
как золоту ворочаться
червям,
и шевелиться ночью
в чьих-то думах...
Нет ничего прекрасней тухлых рыб,
когда они,
как раковины створки,
свои бока раскроют среди глыб, -
и черви
перламутровы и тонки...
И рыбакам,
которые придут
червей набрать,
их называя “бубой”-
на целый год покоя не дадут,
как жемчуг
заблестев в ладони грубой!
…
Как плыли строем
с богатством Трои!
Пляж.
Жаркие тела богинь…
Мне камень выбросило море!
Плененная,
взгляни, сквозь синь
морской волны пробилось горе
троянских дев!
Вот их слеза -
окаменевшая в неволе…
Сквозь камень вижу их глаза -
черней воды от тяжкой доли!
...куда уносят корабли
(Ахейцы спят.
Луна в дозоре.) -
плененных, для утех любви?
От слез
соленым стало море...
Ведь эти камни под ногой
твоей - красивой,
стройной,
страстной,
когда выходишь ты нагой
на берег,
нынче не опасный,
ведь эти камни - слезы их!
Ты – Брессиида!
Ты – Елена!
На пляж пришла вторая смена
после обеда.
Понт затих.
И ты, с опаской,
как змею -
окаменевшую когда-то,
взяла прозрачную слезу
троянских дев,
и виновато,
чуть-чуть смеясь, сказала вдаль,
как будто и не мне,
а всем здесь:
«Невинных дев троянских жаль,
но в камне не слеза,
а смесь!
Где видишь ты слезу
и боль,
я вижу - семя
злых ахейцев,
окаменевшее настоль,
что стало вестью корабельцев!
Когда они на кораблях,
от жен своих
летели к Трое,
то, видно, многие из них
избыток
сбрасывали в море!"...
РУССКИЙ ОГОРОД.
Ленивые клубки под медленной лопатой
в осеннем перегное
земляных червей,
похожих более на мельхиорово-багровые бутоны
покрытых первым снегом поздних роз,
случайно потревожу в огороде...
Зачем они мне,
я не рыболов -
любитель матово-лоснящихся червей,
поплевывая на руки,
насаживать на остриё крючка…
Я просто вышел куст последний вырыть -
чтоб на окне моём
он цвёл напоминанием любви!
Как говорил поэт -
«Всё движется любовью...» -
и на земле,
и над землёй,
и в перегное...
Вот так и я,
угрюмый сердцелов,
клубки ленивые увидев под лопатой,
вдруг вспомнил Илиаду -
как бойцы,
сверкая опереньем медных тел,
сплелись,
гонимые любовью,
в жаркой сече,
и самый мощный - Гектор,
в земле по пояс,
бронзовый отлив
на мускулистых членах обнажая
под яркими доспехами Патрокла, -
врагов разит,
свиваясь в рукопашный,
и гибнет,
Ахиллесом побежденный,
под обоюдоострой медью...
...как толстый червь,
разрезанный лопатой
на русском огороде
в эту пору!
...
А в саду,
как змеиная кожа,
с деревьев спадает кора,
и они, извиваясь,
узлами на решетку чугунную,
в кольца сплетая тела,
опускают стволы
и шуршат,
и шипят до утра.
Я не знаю, что это такое
и как объяснить
их шипенье,
и шелест,
и шорох,
и шепот за дверью!
Может, это от шума в крови
и восходит к поверью?
Может, ночью
нам как-то не так полагается жить?
Если можешь - сильнее прижмись!
В суете этой жизни
хоть ночью не стать круговертью.
Чтоб не видеть,
как наши змеятся тела в темноте -
если даже любовь
ночью дышит
страданьем и смертью.
ВЕРБЛЮД
На краю земных тревог
он судьбе подставил бок.
Царь Шайтан,
султан БуддА -
в пасти булькает вода!
Как китайский иероглиф -
он стоит,
насупив морду.
Князь бурятский,
тюркский грач -
по степи проходит вскачь!
Весь - изысканность монарха,
дву-горбат,
с лицом монаха...
Хвост - дракона,
шея - птицы,
на песке, в кустах гнездится...
Пеной смачивает дух,
щиплет клювом знойный пух...
Еле ноги волоча,
нищий,
с видом богача!
…
Какой татарин плюнул в кровь твою -
не знаю я. Но то, что был он - точно!
Ты отдаешься так, как я хочу, -
так конницы сшибаются в бою...
И кровь моя вливается заочно.
Так отдавались в прошлом города!
Мне хочется - как на Москву татарам...
Но как крепки алтарные врата!
…еще усилье - я ворвусь в тебя,
и ты кричишь, объятая пожаром,
и кровь объединяет нас, губя!
…
Когда я прикоснусь во сне -
и твое сердце -
черный сгусток -
расплавится в сухом огне
моих ладоней
безыскусных!
Когда я прикоснусь к тебе,
и ты изменишься незримо…
Ты - словно в целлофане нефть -
пластична
и необъяснима!
После бани.
Говорит старик своей старухе:
- Ты могилку-то прикрой,
натопчут мухи!
Отвечает старику старуха:
- Мертвяка
давненько топчет муха...
Эпитафия Дон Жуану
эмансипированный век... но может, рок,
любовь, любовь? и избежишь едва ли
бермудский треугольник между ног,
где многие бессмертные пропали
.....................................................
................................................
...........................................
....................................
..............................
.........................
..................
...........
....
…
Стебель мой нежный,
стебель мой белый, -
как красовался ты,
стройный и спелый!
Стебель мой ласковый, -
радость полянки,
как обнимали
тебя поселянки!
Стебель мой толстый,
шершавый и грубый, -
как целовали
девичие губы!
Стебель мой сладкий,
наполненный соком, -
как ты купался
в лощине глубокой!
Стебель высокий,
упругий, могучий, -
как ты стремился
в медовые кущи!
Стебель мой радостный,
стебель усталый, -
сколько цветочков,
а все тебе мало!
Стебель осенний мой,
горький и вялый, -
временем срезанный!
Стебель мой палый!
Пусть же и руки,
и губы, и кущи -
вспомнят тебя
молодым и цветущим!
…
О, комариный бог - комар,
не ты ли пляшешь камаринскую?
Не ты ли свистишь, не ты ли пищишь -
сквозь чугунную дудочку жала?-
этого вечного шила в воздушном мешке комариной тучи!
Не ты ли поешь в ночи над моим ухом?
Не ты ли читаешь этот густой словарь человеческой крови,
переворачивая каплю за каплей?
Я готов слушать твой писк,
твой скрип,
твой всплеск!
…ты думаешь - легко,
ты думаешь - легко,
ты думаешь - легко -
напитаться проклятой,
вечно мерзлой
русской крови?
которую даже не пьешь, а откусываешь кусок за куском,
а потом эти ледяные глыбы тонут в брюхе,
разбухая неимоверной тяжестью,
что ты и взлететь-то не можешь,
чтобы вовремя унести члены...
и гибнешь,
гибнешь,
гибнешь,
раздавленный этой липкой
мужицкой лапой!
А если и успеешь убраться,
то когда эта мороженая глыба
оттает в больном брюхе, -
она начинает жечь
как плевок,
разворачиваться
как глоток свежего самогона,
твои ребра будут выламываться от учащенного дыхания,
кишки писать друг на друге протоколы,
потроха порхать,
а сердце,
сердце - захлебываться от безумной радости,
неожиданно нахлынувшей на тебя!
И ты - полетишь!
Полетишь!
Полетишь -
сам не зная куда!
Но с большим желанием - обломать жало первому встречному комару!
О, комариный бог - комар,
пляши камаринскую!
Пищи свою вечную правду над моим ухом!
Пей мою кровь!
Пей мою кровь!!
Пей мою кровь!!!
За каждую песню надо платить кровью…
ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОСТОЕВСКОГО.
И вновь весна. И больше света
на колее, как жизнь разбитой.
Домой, домой успеть до лета,
а к лету развезет дороги -
что не проедешь, топь на топи.
Остались позади остроги.
Ямщик на козлах не торопит
коня. И спит.
О, как прекрасно
быть молодым и верить в Бога!
Но знал ли Бог тоску острога?
И веруем ли не напрасно?
Да что есть Бог?
И если видит Он все на свете
и допускает - кто в ответе
за муки?
До костей продрог…
Эй, милый, поспешить нельзя ли?
Уж близок вечер, путь далече...
Луна, по колее скользя,
ложится отсветом на плечи -
как тень бубнового туза!
Ямщик прищурился от страха.
А барин в мыслях по странице
пером ведет, как водит пахарь
сохой по полю. Буквы-птицы
за пахарем на лист садятся...
Через мучения подняться!
Мы, будучи детьми, не дети -
наш век давно забыл про детство!
И мы, как горькое наследство,
впитали недуги...
В карете
как холодно.
Наш век -
разочарован и опален!
И император наш бездарен -
во всем он видит преступленье...
Никак огни? И на ночлег,
возможно, примет нас селенье...
Ямщик, еще не близок путь -
даст Бог, доедем как-нибудь.
…
Не голос вовсе - купола стеклянные
поют, поют в такую ночь!
И кажется - из сердца прочь
уходит боль и стужа безотрадная.
Горит звезда.
И стынут на ветру
ее лучи.
Но поле беспробудно...
И кажется -
вовеки не умру -
и буду жить и жить,
легко и трудно...
Но кажется…
ДЕРЕВЯННАЯ ТРОИЦА.
(Сцены из вертепа)
Дерево первое.
Картина1: пастух, дерево, лесная чаща около дворца Ирода.
ПАСТУХ
Слава Богу,
вот дерево высмотрел -
сучьев мало, гудит, как труба…
Будто кто из пращи его выстрелил,
да поймала овражья губа…
ДЕРЕВО
Слава Богу,
росло я в расщелине,
меж корней пробивался родник…
Для чего ты пришел по ущелью
и к нутру своим ухом приник?
ПАСТУХ
Кто здесь
голосом молвит удушенным,
чей язык в деревянных силках -
из дупляной
корявой отдушины,
плачет каликой на костылях?
ДЕРЕВО
Это я –
деревянная конница,
деревянная грудь
и гортань!
Как звенит у пилы зубьев звонница
и топор как стучит
в эту рань…
ПАСТУХ
Я – пастух
и топор весь иззубренный,
полотно у пилы – через зуб…
О кремень,
что закатом обугленный,
заточу, чтобы хвастался сруб!
ДЕРЕВО
Ты – Пастух?
А я жаждало Ирода!
Чтобы плотник
резцом и огнем
из ствола смолянистого выродил –
ложе царское,
с мыслью о нем…
ПАСТУХ
Ни к чему мне рядиться
и мериться!
Овцы с жаждою смотрят в бадью
пересохшую.
Нынче мне верится,
что тебя не напрасно срублю!
Станешь новым поилом
и месивом…
Трав рубец я в тебе заварю.
Жизнь продолжишь корытом
увесистым.
Щепки в дар отнесу я царю!
Картина 2: дворец царя Ирода. Ирод, колдун, черт, дерево.
ИРОД
Как холодно в моем дворце!
Как холодно,
как мрачно, страшно…
Морщины мерзнут на лице!
И стынет желчь моя напрасно.
Эй, слуги –
затопите печь!
И щепок смоляных, и бревна -
ей в жерло!
…и как льва, стеречь
огонь пылающий неровно!
ДЕРЕВО
Как нынче жарко я горю!
…хоть щепкой
послужу Царю!
Как нынче страшно я горю!
Царю, Царю, Царю, Царю…
ИРОД
Кто,
кто меня зовет в ночи?
Душа голодным зверем рыщет!
И запах жертвы
из печи –
угарным дымом страшно свищет…
ДЕРЕВО
Как нынче жарко я горю!
..хоть щепкой
послужу Царю!
ИРОД
Где мой колдун и чародей,
душеутешник
и злодей?
КОЛДУН
Я здесь, мой царь
и господин!
Чем опечален ночью злою?
…на ложе царское один
не возлежишь…
И черт с тобою!
ИРОД
Колдун!
Колдун!
Ты слышишь – печь
рычит, как зверь
в трубе горячей!
И между рыком –
чья-то речь -
царя зовет!
И страшно плачет!
ДЕРЕВО
Как нынче жарко я горю!
…хоть щепкой
послужу Царю!
КОЛДУН
Я слышу,
как щепа горит, -
горя, зовет Царя на царство!
В ночи одна жена родит
окрест дворца…
Познать мытарство
придет на смену новый Царь,
но не на миг,
как было встарь!
ИРОД
Я весь горю,
во мне зола
души сгоревшей!
Кровь, как уголь!
Мой мозг испепелен от зла…
Вон черт,
он прячется за угол!
Как хорошо, что он со мной,
мой черт, в ночных делах бесстрастный!
Он чует даже за стеной
дыхание врагов напрасных!
ЧЕРТ
Сперва, подпишем кровью скреп!
…где твой палач –
пускай окрест -
младенцев режет, словно хлеб!
…и рвет, как зверь,
и даже ест!
Ты будешь, Ирод –
лет и зим –
не сосчитать – неуязвим!
ИРОД
Я слышу,
слышу детский плач –
младенцев режет мой палач!
Картина 3: Мария, Иосиф. Ночь. Ветер. Шум дождя.
Около пещеры Иосиф и Мария на ослике.
ИОСИФ
Какая ночь –
промозглый мрак…
Марии уж носить невмочь!
А дождь вокруг шипит,
как враг…
Господь –
не хочет нам помочь!
МАРИЯ
Пусть мрак струится между трав…
Господь –
нас не оставит вновь!
Он любит нас за кроткий нрав,
во всем я чувствую
любовь…
ИОСИФ
Хвала Ему!
Мы спасены -
жилище бедное, пастушье, –
послал Господь!
Отворены
в пещеру лазы...
И опушье
соломы чистой по углам.
Здесь будет, где родить младенца!
Сгребу с лежанки веток хлам,
чтоб не царапали коленца.
Картина 4: В пещере и около пещеры. Мария с Младенцем. Иосиф. Черт.
МАРИЯ
Ау, ау – он плачет в грудь,
а дождь шипит
и мрак змеится…
Какой ему готовит путь
Отец небесный?
Даль двоится
в моих глазах!
Теперь он спит.
И дождь уснул.
И мрак светлеет…
ЧЕРТ
Ах, вот где новый Царь сопит!
…мычит корова,
овцы блеют.
Он мой уже, наверняка,
но громче, громче пусть заплачет
от холода
и сквозняка!
А Ирод мне за смерть заплатит!
Когда Иосиф и жена
уснут –
я вытащу солому,
чтоб дрожью выгнулась спина
и закричал Он по-другому!
Тогда,
услышав детский плач,
сюда скорей придет палач!
МАРИЯ
Он спит, напившись молока…
…грудь тяжела,
а боль легка!
ЧЕРТ
Я слышу в мраке звон ножа,
тяжелый вздох
и скрип телеги!
Ну, слава… черту!
Нарожна
мне с палачом тягаться в беге?
Уж лучше первым
мне донесть
до Ирода о смерти весть!
Картина 5: Дворец Ирода. Ирод. Черт.
ИРОД
Я всех убил!
Повсюду стон
и кровью залитые зыбки!
Но в месиве убит и Он –
грядущий Царь…
Не скрыть улыбки
сквозь шерсть и гарь,
сквозь резь морщин,
я – вечный царь
и – господин!
ЧЕРТ
Теперь пора исполнить скреп!
Обмоем нашу оборону:
сцедим вина,
преломим хлеб,
и выпьем за твою корону!
Теперь твоя душа в ладу
с дыханием золы
и гари!
…хоть ждут ее давно в аду
отвергнутые Богом
твари.
ИРОД
К чему спешить,
вот мой зарок –
я вечный царь,
я сам – пророк!
ЧЕРТ
Ты нынче превзошел меня…
Вот кубок –
плещет кровь живая –
вином пьянящим –
пей до дна,
бессмертье обрести желая!
ИРОД
Я пью младенцев мертвых кровь!
…но ты подсыпал
в кубок яда!
ЧЕРТ
Я лишь ускорил встречу вновь
со смертью!
Ты моя награда…
Черт уносит Ирода.
Картина 6: Пещера. Утро. Мария с младенцем. Иосиф.
Волхвы: 1,2,3. Ангел. Корова. Овцы. Дерево.
ВОЛХВЫ
1.
Звезда ночная светит днем
и обжигает наши души!
Здесь каждый след
размыт дождем,
найдем ли где пещерной суши?
2.
Но,
словно лопнула узда,
верблюды встали на колени,
на лаз в пещеру льет звезда
свой свет.
И убегают тени…
ИОСИФ
Вы кто?
Зачем пришли сюда,
зачем с верблюдами - колени,
на месиво мочи и льда,
вдруг преклонили
здесь без лени?
МАРИЯ
Здесь слишком тесно.
Тень горы
мне закрывает ваши лица…
ВОЛХВЫ
3.
Мы принесли Ему
дары,
и опустились поклониться…
МАРИЯ
Он плачет,
он коленкой ткнет
меня под дых –
так тихо, верно…
…я чувствую, что Он умрет!
АНГЕЛ
…и вновь воскреснет,
непременно!
ВОЛХВЫ
1.
Не бойся ничего отныне –
2.
Господь спит на твоих руках!
3.
С улыбкой кроткою о сыне
ты почиваешь
в небесах!
МАРИЯ
Он весь озяб,
хоть я горю
как печь в холодное ненастье!
Он встретит на руках зарю,
а руки
уж не держат счастье…
ОВЦЫ
Вот наше чистое корыто,
его нам выдолбил пастух.
Оно сухой травой покрыто.
Трава в нем,
словно птичий пух…
КОРОВА
Ты на рогах моих могучих
повесь корыто
и качни!
Дыханием своим скрипучим
согрею я Его в ночи…
ВОЛХВЫ
1.
Древесной зыбкой
и свирелью –
2.
Корыто –
3.
стань Царю постелью!
ДЕРЕВО
С Младенцем встречу я зарю,
корытом
послужу Царю!
Дерево второе.
Картина 1: Рыбак. Дерево.
РЫБАК
Золотой чешуей и серебряной
ствол покрыт,
из ветвей – плавники…
Будто сетью опутано ветреной,
да наполнено синью реки!
Слава Богу,
хорошею лодкой
это дерево будет скрипеть!
И дупло –
смолянистою глоткой
над водой будет парусом петь…
ДЕРЕВО
Кто ты,
в утренней ряби и мороси,
с топором длинношеим в сети,
гладишь нежно коры моей порези,
И крючки выбираешь
с горсти…
РЫБАК
Я – рыбак,
мое дело обычное –
выбирать оскудевший улов…
Но в лесу бросил сеть непривычно я –
выбрать лодки
нерубленый кров…
ДЕРЕВО
Ты рыбак?
А я жаждало Ирода,
что бы плотник резцом и огнем
из ствола смолянистого выродил
лодку царскую,
с мыслью о нем…
РЫБАК
Для чего мне такая уключина,
сколько надо холстов ветряку!
Иордана речная излучина
не удержит ее на боку...
Лучше лодку рыбацкую,
грубую
из ствола смоляного срубить…
Да тяжелую рыбу,
беззубую
о борта конопатые бить…
Только рыба в глубинах поужена,
сколь ни вбрасывай сети окрест!
Может, с новою лодкою
к ужину
наужу на горячий замес…
ДЕРЕВО
Где же старая лодка,
побитая,
нам, деревьям – родная сестра…
В этой заводи неба, повитые,
вместе с ней
мы всплывали с утра…
РЫБАК
Моя старая лодка на отмели,
сквозь нее
проросли тростники…
Дома встретят голодными воплями
дети малые
и старики…
Картина 2: Христос. Рыбак. Дерево.
ХРИСТОС
Бог в помощь
бедным и больным,
и неимущим корки хлеба…
В чьих очагах –
холодный дым,
уха в бадье –
прозрачней неба!
Бог в помощь!
Много ль щеклеи
выносит нынче сеть с глубины?
РЫБАК
…когда б не щели здесь одни,
а нынче
меньше половины!
Ты, зрю, не местный,
не окрест,
коли не знаешь рыбных мест…
ХРИСТОС
Я знаю лучший водоем,
там сети мы забросим в броды,
улов –
не вытащишь вдвоем,
И позабудешь про невзгоды…
РЫБАК
Коли не шутишь,
вот ладья,
как для Царя,
хоть тесно с виду…
Но даже на исходе дня
волна не нанесет обиду!
Ее из дерева в обхват
срубил я пару дней назад…
ХРИСТОС
Скорее оттолкнись веслом
и правь на самую
стремнину!
Мы сеть закинем в водоем –
небесный,
разгоняя тину
глубоких туч…
Вот наш улов –
бессмертия небесный кров!
ДЕРЕВО
Как быстро,
быстро бьет волна…
Хоть лодкой сослужу сполна!
Дерево третье.
Картина 1: Дровосек. Дерево.
ДРОВОСЕК
Постучу,
постучу, постучу –
чтобы дерево
выло собакой…
А потом этот брус палачу
притащу из корявого мрака…
ДЕРЕВО
Для чего ты стучишь
по расщепине,
ухо плотно вжимая в кору,
что ты выслушал
в этой уцепине,
выбирая меня на бору?
ДРОВОСЕК
Мне не нужно свирели
и свежести,
чем сучкастей – дороже вдвойне!
Разве сучья
расскажут о нежности?
От шипов не спасешься во сне…
ДЕРЕВО
Кто ты нынче,
с клещами и ржавостью
топора в запотевшей суме?
Ты,
не знающий боли и жалости,
ты в своем ли сегодня уме?
Ты не взял смоляного
и стройного,
выбрав самый корявый,
в шипах,
ствол,
как будто в могилу покойного
подложить мертвецу впопыхах…
ДРОВОСЕК
Дровосек я обычный,
и резчиком
во дворце с малолетства служу…
Только нынче назначен ответчиком –
крест срубить
и снести на межу…
ДЕРЕВО
Ветер гнул меня,
холод корежил,
а жара выжимала мой сок…
Но мечту, что и влаги дороже,
я тебе передам, как зарок -
как ночами сучье свое тешило -
троном стать
во дворце для царя!
…чтобы жемчугом черным увешено,
да корой перламутра горя!
ДРОВОСЕК
Кровь застынет рубиновой россыпью,
когда станут на брус
пригвождать!
В жемчугах искупаешься досыта –
вдовьих слез,
как придут провожать…
Станешь плотью распятой,
древесною,
примешь боль на себя и хулу…
И над ямой,
над тенью отвесною,
сок прольешь в золотую золу…
ДЕРЕВО
Как нынче страшно я стою -
Крестом Голгофы,
на краю…
МОЙ КУНГУР…
1.
Кунгуряки мои,
свет окон,
птиц свирели -
пускай вы и не помните меня,
но я вас помню с самой колыбели…
Да будут святы ваши имена!
Кунгуряки мои,
дома, мосты и реки…
Далекая и близкая родня!
Живые…
И ушедшие навеки!
Да будут святы ваши имена!
Кунгуряки мои -
любовь моя и вера,
надежда, и духовная броня!
Мой город – как единственная мера…
Да будут святы ваши имена!
«Да будут святы…» – говорю и плачу,
иду вдоль улиц,
кланяюсь домам…
Я - ваша плоть,
и только этим значу!
…и это все
вовеки не отдам!
2.
О, мой Кунгур,
ты – исполин!
Ты весь в легендах и преданьях,
вдоль ледяных своих глубин,
летишь над бездной мирозданья!
А эта бездна – под тобой,
в твоих пещерах и пустотах,
где самоцветные высоты
под сталагмитовой грядой!
Под Ледяной твоей горой –
где изморозью – малахиты,
хрустальною водой омыты,
и сталактиты сбились в рой…
А в этом мраке тишины
вдруг вспыхнут ледяные звезды…
И ты – через века и версты
летишь предвестником весны!
3.
О, мой Кунгур,
ты пуп Земной –
Восток и Запад сбивший в стаю,
как в ледяной затор весной,
который и в июнь не тает!
А ножевые ребра льдин,
друг друга порубив на части,
вдруг затупились в одночасье,
и вздыбились, как Храм един!
4.
О, мой Кунгур,
твои мосты –
над Сылвой, Шаквой
и Иренью,
как будто Господа персты,
протянутые над сиренью
стрекозьих леденящих струй,
благословляют и связуют…
И каждый дом,
и каждый буй
причастье с небом торжествуют!
А каждая река, как мать,
как Богородица в тулупе!
Трещит весною лед на пупе -
пора,
пора уже рожать!
5.
Вот Шаква – снежные бока,
запрели, напитались дымом
прибрежных бань.
И как рука –
береза машет над обрывом!
А на березе – синь синиц,
как колокольца в конских сбруях
звенят!
И тыщи птичьих лиц
отражены в весенних струях!
В промоинах и в полыньях -
синицы,
синь небес,
и звоны!
И брага пенится в ветвях.
И тают под водой колонны
крещенских прорубей до дна.
И Шаква серебром полна!
6.
О, мой Кунгур,
шумит Ирень
и крутит
черный зрак бездонный…
И лед ломает многотонный,
на майские, в девятый день.
Она беременна весной,
лед вздулся, напитались воды!
Снег пахнет ивой и сосной…
… и скоро ожидает роды!
7.
А Сылва медленно про сплав,
про бревна раннею весною…
Но, от апрельской полыньи,
средь льдин, шурги
и шеклии -
она несла их над собою,
волною бережно обняв!
Плоты над глотками крутила
и топляков в себе топила…
И за столетие, устав,
вдруг обмелела, как рукав…
Но кое где еще видна
в изгибах илистого дна
моченых топляков спина!
Они, под этой грудой ила,
под самоцветом чешуи,
разбухли,
понажрали рыла,
и превратились в янтари!
8.
О, мой Кунгур,
мой детский рай!
Греми, стиральная машина -
штаны в заплатах отстирай!
А дела - только половина…
Отмытое, как урожай
мать вынесет в большой корзине,
и мы вдвоем к речной низине
везем, как ядра за Можай!
Мать - за веревку, я - в корыте
с корзиной, в варежку дыша,
и шея всем ветрам открыта!
Скользит корыто не спеша.
Я еду, как Иван на печке,
к застывшей Сылве,
нашей речке…
Где проруби чернее льда,
где бабы, в очередь всегда,
белье полощут.
Наш черед!
На руки теплые перчатки
натянет мать. А сверху –
желтые, как мед…
И вот штаны мои в заплатах
рукой пускаются в полет,
они наполнились, как ватой -
водой тяжелой, словно лед!
Штаны как будто оживают,
мать держит их за лямки край.
Штаны, мне кажется, шагают,
они бегут в подводный рай!
И мать белье в воде полощет,
белье и крутится
и хочет -
во тьму, в горящую струю…
И рядом,
рядом - я стою!
9.
А над водою – пар кипучий!
Ночь подошла, но свет как днем…
Горит, как лампа, освещая,
прозрачный лед, теча огнем!
И звезды стынут яркой кучей!
Я в брызгах весь, не замечая,
покрылся коркой ледяной…
В слезах…
Застыл до половины!
Но на небе считаю льдины…
И этот звездный ледостав
летит по небу, как состав!
Как межпланетный паровоз,
не замечая детских слез!
А в проруби - сгорают искры
из-под колес и из трубы!
Вокруг - хрустальные гробы…
И мать, как я –
покрылась льдом…
И мы замерзнем здесь вдвоем!
10.
И только прорубь, как костер
трещит и манит огоньками…
И я уже не понимаю,
мой взгляд сквозь слезы не остер,
кто,
кто стоит здесь между нами?
«Шагни, шагни!» –
зовут огни!
«Там горячо… Смелее, друг!
Шагни, шагни!» – зовут они!
«Шагни, шагни в горящий круг!»…
И вот я делаю шажок,
а тьма меня толкает в спину
и шепчет мне: «Смелей, дружок…
Один шажок… Хоть половину…
Смотри, как светится вода!
Под черный лед белье стремится!
И мать твоя, в полет, как птица,
тебя отпустит навсегда!»
11.
Но мать, как чувствуя беду,
окликнет в страхе:
«Отойди»!
И ком воды в живой рубахе
подаст из проруби: «Крути»!
И я в хрустящий позвонок
скручу тяжелую рубаху,
и как вода течет без страха,
так страх мой вытечет у ног…
12.
Затем все сложено в корзину,
И, чтоб белье не стало льдом,
мать сверху шалью в половину
его прикроет. И вдвоем
мы запрягаемся в корыто…
А небо прорубью открыто!
И наша тропка меж светил
в небесный рай!
Хоть нет уж сил,
мы с матерью, как паровоз –
свистим в два рта
и тянем воз!
13.
Наш дом барачный. Как в тулуп -
в овечий иней спрятан сруб!
Спит дровяник.
Застыл сарай…
Кунгур, Кунгур – мой мерзлый рай!
Я - в дом и к печке! Мать штаны
в прищепках, чтоб не улетели,
развесит по двору… Они
всю ночь скрипят,
словно качели…
А в доме у печи - жара!
Под подоконником бутылки
наполнились водой. Пора
из петель вынуть их затылки.
И воду вылить. Но стекло
под утро снова все бело!
14.
А за ночь вымерзнет белье,
задышит в ледяных узорах!
Мать, осторожно, как стекло
его несет домой нескоро...
И дом наполнится рекой,
морозом сладким и томящим…
И звездным небом. И тоской
по полынье во льду звенящем!
…затем - чугунным и горящим,
с вселенной звездной в животе,
как будто над бельем парящим,
досушит утюгом во тьме.
15.
Вновь день прошел...
И слава Богу!
Глаза закрою и молчу -
как будто снова от порога
в корыте к проруби лечу!
Снег ослепляет, все искрится,
все светится живым костром!
А в проруби щебечет птица,
и щука плещет серебром!
Над Сылвою летит и блещет
по Ледяной горе во тьме
громада звезд! И все трепещет
от страха жуткого во мне!
И кто-то вновь зовет:
«Голубчик,
смелей, смелей – один шажок…».
И мама теребит мне чубчик,
и говорит: «Вставай, сынок!».
16.
О, мой Кунгур,
как ты хорош весной,
когда ручьи твои и птицы
не могут каплями напиться!
Им подавай - поток стеной
воды ожившей и хмельной!
Огнем оттаявших сугробов
им нужно разогреть бока!
И лед вдоль улиц толстолобый
под солнцем греет потроха!
Просачиваясь сквозь слюду,
в сапог дырявый, на беду,
сквозь кварц, гранит и селенит
вода и дышит,
и бежит!
О, мой Кунгур,
весенний, звонкий –
ты словно снял с себя пеленки!
Ты весь простыл,
ты греешь ноги
в воде с горчицею немного…
Ты вышел весь на тротуары,
на переулки, на базары!
Ты греешься на мостовой…
И рядом,
рядом - я с тобой…
…по ледяным твоим мощам,
кораблик из щепы древесной
пускаю в космос неизвестный,
по улицам и площадям!
Плыви, кораблик мой, плыви!
Греми ручей во славу улиц!
И где б кто ни был – позови,
нас всех в Кунгур,
чтоб все вернулись!
17.
О, мой Кунгур,
в базарный день,
на снежном берегу Ирени,
где серебра и меди звень,
в карманы сыплется без лени…
Где каждый взгляд, как нож остер!
Среди посуды и эмалей,
девичьих юбок, козьих шалей,
тулупов жарких, как костер…
Среди амбарных батогов,
бидонов жестяных и шаек…
Средь творогов, свиных голов,
засовов медных, ржавых гаек…
Молочных льдистых кругляков,
как луны желтые от жира…
Средь близких мне кунгуряков -
я - словно посредине мира!
Вот мать моя!
И мне - шесть лет…
Мать в валенках и в рваной шали…
И я не ведаю печали -
средь торгашей, шпаны и швали…
Кунгур, тебя роднее нет!
О, мой Кунгур,
в такой же час -
базарный,
ветреный,
дождливый -
меня ты продал торопливо…
И навсегда твой свет угас!
18.
И мои родные у Всехсвятской
на горе
под снежными крестами
тихо дремлют,
жаждут воскрешенья,
молятся застывшими устами…
Синие оградки, как обрывы,
льдом покрыты,
как венки в обвертках…
Нет у бога мертвых,
все мы живы!
По ветвям Преображенья силы!
Вот уже беременны могилы –
тетей Шурой, Ниной, Фуской,
Нюрой,
бабой Аней, Талей,
Веркой-дурой…
Дедами – Петром, Иваном, Митей…
Дядьками – Григорием и Витей…
Кто войны калека,
а кто – тыла…
У кого нога, рука,
душа застыла!
На горе на Ледяной,
на Спасской –
Господи, твоей они закваски!
На горе на Ледяной,
в Крещенье,
Господи, как верят в пробужденье!
И мои святые
у Всехсвятской –
все пришли,
и все теперь навеки,
и мои, твои,
все наши - у Все-братской
одевают белые доспехи!
19.
Живи и славься, город мой
Кунгур,
уральская Венеция!
Когда и снежною зимой
твоим теплом спешу согреться я!
Живи и славься, город мой
Кунгур,
и камнерез,
и сказочник…
Когда ты говоришь со мной
Бажовской речью недосказанной!
Живи и славься, город мой
Кунгур,
любви и встреч,
как правило…
Когда ты снежной бахромой
горы кокошник красишь набело!
Живи и славься, город мой
Кунгур,
и Божий храм,
и звонница!
Не в гости я пришел – домой,
чтоб здесь навеки успокоиться…
Живи и славься, город мой…
ОДИН ДЕНЬ В ЕЛАБУГЕ. (1980).
1.
В Покровской церкви – полу-тленной,
бледно-каменной,
где на карнизах – стебли трав,
березы чахлые…
Где надписи на стенах намалеваны –
«Здесь были Мы!» -
по ликам плачущим
и по очам кричащим!
В Покровской церкви,
в покривленной звоннице –
где колокол рассыпался от времени,
иль улетел вослед
по озеру за звонами прощальными…
Где в куполе цепь без свечей,
как маятник…
Где купол голубее дня –
над самой головой,
на осыпающейся росписи небесной –
Старик
и
Мальчик
на коленях Старика!
Старик уперся пальцами в небесный
осыпающийся купол,
закрыв собою мальчика –
Христа!
Под белой бородой святого старца,
над мальчиком, над детской головой –
взметнула в купол крылья золотая птица!
А на груди Его, на левой стороне,
где сердце – пролом в стене!
И острые края кирпичные – как клочья мяса!
И сквозь пролом, где неба клок,
как сердце – бьется жаворонок!
В Покровской церкви полу-тленной,
бледно-каменной –
Старик ли –
нарисован я!
2.
Когда Елабуга рябиновою кистью
ее встречала, и какой-то путник,
на медленно плывущем пароходе,
старик,
спросил – «Как звать?» - из любопытства…
Она, как бы не слышала вопроса,
помедлила –…Цветаева… Марина…
Старик, с лукавой старческой улыбкой,
спросил опять –
«Не княжия ли дочка?
Что занесло в такое отдаленье?
Елабуга – не край ли это света,
не край ли, где кончаются пути?».
Потом ее, на время, подселили:
на церковь угол дома – три окна…
Окно, как полагалось, на дорогу.
И два окна, как два сиротских глаза,
в которых отражались купола…
Все раздражало. Все казалось сжатым.
И стены деревянные, как щеки,
краснели от вечернего заката.
И утопала в наплывавших думах…
Спросила у хозяйки:
- Что за церковь?
- Покровская…
И снова все молчком.
Лишь дверь скрипела у ворот –
«Бежать, бежать, бежать…».
А в городе она, почти не видя,
очнулась вдруг, как всплыла из колодца
тяжелых дум, обид и оскорблений…
Вдруг увидала – три огромных храма -
в которых позолоченные окна,
в которых заколоченные двери…
Глаза закрыла, и пред ней предстала
не Троица ль великого Рублева –
с нежнейшим голосом колоколов певучих,
златыми крыльями узорчатых крестов,
с небесными накидками на куполах вечерних…
Но лишь глаза открыла –
вновь три храма взметнули ввысь
скорбящие призывы…
Спросила молча –
«Что ж не улетите?».
Но кто-то перед ней, как перед здешней, остановился
и, с дорожной грустью,
прочтя в ее глазах свою же боль,
промолвил, не стесняясь незнакомства:
«Что, барыня, из верующих нынче?
По вере и дано… Вернее – по неверью».
И все в ушах – «Вернее – по неверью…»
И вдруг гудок от пристани, как эхо –
«Елабуга – не край ли это света,
не край ли, где кончаются пути…».
3.
На барахолке, в малом городишке,
с акцентом трое – видимо приезжих,
не бойко торговали виноградом…
И ягоды зеленые, чужие
так бледны были около рябины,
которая, как в память о Марине,
о дне ее рождения и смерти,
пылала в палисадниках повсюду!
Лишь в зданье клуба, каменно-холодном,
углились споры местных стихотворцев,
шипели – «Повезло со смертью -
судьбой и богом занесенной в город
Цветаевой, которая Марина –
стих посвятить, свое воспоминанье
прошедших лет, прошедших пятилеток»…
А у Покровской церкви, среди кленов,
каких-то двое - на могильных плитах,
где древней вязью писаны фамильи
и даты погребения усопших…
Каких-то двое, чтоб никто не видел,
за глухо заколоченным забором,
сложили из надгробных плит скамейку,
стол для бутылки, хлеба и селедки…
И пили из стаканов молча водку.
Где древней вязью писаны молитвы!
4.
Я уйду от людей,
я надену стихи,
как вериги,
пусть звенят -
я их чувствую кожей!
Я уйду от людей,
словно калика древний,
прохожий…
Я уйду от людей,
но уйду не в пески
и пустыни -
я такой же, как все,
я бродягой пойду
по России!
Я пойду босиком,
чтоб ногами влюбиться в дороги!
И в каких-то степях,
где песком засыпает остроги…
И в каких-то степях,
где быльем зарастают могилы,
вдруг почувствую древние
свежие силы!
Я уйду от людей,
и не зная заветного Слова,
у случайных костров,
в деревянных домах,
у певучих церквей
стариков буду слушать я снова…
И тогда я пойму,
где у жизни основа!
И на ранней заре
искупаюсь в студеных потоках,
и тогда я пойму –
сила в этих истоках!
И тогда я вернусь,
а навстречу - усталые лица…
Я уйду лишь затем,
чтобы снова
Поэтом родиться.
5.
День начинается с дороги.
В Елабугу! И так, опять
я повторяю как заклятье –
идти, открыть, познать, принять!
Елабуга – сказать ли город?
Елабуга – икона в небо!
Три храма – три руки,
как троеперстье от земли до неба -
за все ее грехи…
Елабуга – мать Троеручница –
пусты обьятия!
Марина-мученица
несла проклятие
твое, Елабуга?
Ты ничего не замечала
и дни, как гвозди в гроб вбивала…
А в палисадниках рябины
еще не красные, Марина!
Елабуга, дом – гроб ее,
в убийстве сведущий…
Кого он ждет еще,
кто будет следующий?
Елабуга – разбить бы окна в доме!
6.
Ищу ее.
А мне навстречу –
Собор Покровский!
Собор - застыну пораженный,
спрошу несмело – старожил,
Ты видел всех,
Ты знаешь все –
недаром так бока твои расписаны,
что каждый камень –
словно Божий глаз!
Хотя б одним
не видел ты Поэта?
Собор молчал.
Молчало все вокруг.
И лишь внутри,
где ангелов летящий светлый круг,
на древней фреске
заглаголил лик….
СОДЕРЖАНИЕ:
КРАСНЫЙ УГОЛЬ
1.Тройка.
2. Тулуп.
3. На лапах выгнутых и медных...
4. Январь.
5. Где-то мать моя.
6. Ох, Маланьюшка…
7. Упала в градуснике ночь.
8. Из какой ты волости…
9. Поменяй, дорогая пластинку.
10. Царевна ты? Лягушка…
11. То Дуня! То дунет…
12. Песня для воспаленного горла.
13. С прошлым лишь до завтра…
14. Она грызет сосульку.
15. Под толстой коркой снега.
16. Ребенок ночью тихо дышит.
17. Дед мой – Петр…
18. Сколько верст небесных…
19. Дикие гуси…
20. Разговор Хлопуши с Емелькой.
21. Хлеб сжат…
22. Хочется, нафтимо немочи…
23. Мою Россию замело.
24. Кто вы, Мефодий и Кирилл.
25. На Троицу в храме…
26. Гори моя лампадочка…
ЧЕРНЫЙ УГОЛЬ
1.Мертвящим сном окутана долина.
2. Не читал я Иуды...
3. Стихи, которые должен был написать другой.
4. Страшна не смерть…
5. Песня смерти.
6. Искушение.
7. Мне детство подарило…
8. Как я любил…
9. Баллада о жемчуге.
10. Как плыли строем…
11. Русский огород.
12. А в саду, как змеиная кожа…
13. Верблюд.
14. Когда я прикоснусь во сне…
15. После бани.
16. Эпитафия Дон Жуану.
17. Стебель.
18. О, комариный бог…
19. Возвращение Достоевского.
20. Не голос вовсе…
ПОЭМЫ
1. Деревянная Троица.
2. Мой Кунгур.
3. Один день в Елабуге.