Человеческий маскарад приполз аскаридой к крыльцу,
усыпанному битым хрусталём
вазы вздохов и звуков,
которые осели в ней
после того, как Он выдул из лёгких облака —
неведомые красоты
невидимых линий
беспечности всеобъемлющего бытия.
Нет пророков на моей земле,
остался лишь Он и Его пустая коробка,
кипящая вещами,
плавящаяся картоном
и испускающая наружу
все горечи забытых побед,
кружившихся чёрно-по-белу
в урагане, что кричал мечтой,
сносил крыши,
скользил по этой глади
бессмысленности мира,
в котором его никто не ждал.
Это было опять.
Без сучка —
без задоринки.
Весь терновый хворост сгорел под котлом,
оставив лишь усталость
как единственный признак жизни:
корсет из костей стесняет тело,
и ледяной скрежет зубов
отражается в полости рта
и вываливается наружу обрубками слов,
слизью и желчью —
хаотичные потоки жизни настигли Его.
Ненасытный разрастающийся день
в схватке с океаном ужасающей ночи —
осталось ничего, но
следы,
ведущие к этим же следам.
Это попытка выбраться отсюда,
прямо как толпа, что решила
придти к крыльцу благоденствия
в надежде от избавления от всего этого;
на её едином лице виднелись лишь оттиски смерти,
а Он на него смотрел,
но ничего не видел.
Голодомор рысью мечется,
сети света плетутся цепью
но Он ничего не делает —
сидит, молчит, думает,
замкнут в дуге безразличия,
ведь Он не чтец,
Он — книга,
что смогла заснуть
в бессоннице
всего
мира.