Есть люди, мыслящие способом злости.
Есть люди, мыслящие способом страха.
Есть мыслящие рассыпавшимися на шарики телеграммами,
рельефами распавшейся скорлупы,
витающими в невесомости фрагментами масок и склянок.
Есть те, что думают обучением самих себя, не выучиваясь ничему.
Никто не дает покоя до скелета измученному уму.
Ни сна, ни отдыха у выцветше-серого вещества.
Блюз высасывает из негра уныние мыслящего существа.
Метание мысли-испуга: я сорвусь, мышление страхом,
трусость как способ оставаться собой,
как осенний Мишустин, швыряющий книгами,
перелистывающими самих себя в поисках истины о себе.
Солнечные зайчики под деревьями не пасутся,
листва девальвирована – мусорный уровень. Красный.
Прозрачно, холодно, больно мизинцам, голод.
Падение золотых парашютов радует иридиевую Ирину.
Раздавленные капиталисты сочатся золотым гноем, пачкая
гуттаперчевую перину.
В разгары закатов в твоей комнате душно тебе, как у пленника.
Тень испуганно соскользнёт как крабы, бегущие с тела утопленника.
Партию праха не удержал шахматный патриот неба
в пальцах хрупких как ноги сгоревшей цапли.
Звёзды кремля на инфракрасной заре источают красивые капли.
Астрономическая валериана во флуоресцентном фиолетовом платье
колышется на дне гиревой полночи с последним богом часов.
Перкуссия сыплет ядерным перцем из перечниц наших голов.
Завтра по плану надо изъять пароход из могилы Мальвины,
возложить букет капюшонов, скрипучим комиссаром встрять
в параллелепипеды из стекла и блистающих палисадов.
Волоколамская болтовня: позёмка, догоняющая Субару,
пишет белым слова заметанием белых слов.
Пьеро закладывает лыжный вираж, распарывая перину сугроба,
осыпая румяную публику перьями слегонца.
Для начала. И кровавыми мясорубками – для трагического конца.
Набухание палимпсеста переходит в стопудовый топот пехоты.
Лёжа ты движешься взволнованной молнией
вдоль силовых линий электромагнитных волн.
Апрельский кисель шастает по экстракту
пережеванных антенн и хрустящих хризантем магистрата.
Копилка рельсового трамвая звенит, разворачиваясь на плацдарме,
хлопок дыма – и нет ничего.
От резни ангелов вместо крови остаётся вазелиновая вода.
Похоже, все они роботы, поэтому и не страшно
подступающей к паху весне.
Хрупкая принцесса в отблёскивающем пенсне
представляет хрустальных цапель на месте
влажных фужеров после дождя.
Запах холодной воды качнул занавеску.
Полоумная Золушка бьёт колотушками
иллюзорные зеркала декоративной Вселенной,
за которыми только разруха, хаос, кризис,
и падение производства в каменные века.
Мир нелеп, но протест, кажется, еще больше нелеп.
Пахотное безумие безопасных земель под ЛЭП
служебным входом ведёт нас в пещеры Крыма
к молчаливому трилобиту, не видавшему своего лица.
В подвале зажжённой свечи полубоги пугают свои полутени.
В полях вздыхают сугробы отчизны, срываясь на кашель,
забивающий рельсовые костыли:
миллионы курильщиков, накрывшихся гектарами простыней,
в темпе ларго ползут на кладбища,
находя смысл жизни в хладоновых холодах Заполярья.
Временами над мрачной картиной мы видим
белые всполохи газоразрядного пламени синей плазмы.
Гроза, застигшая рыбаков в миг своего оргазма,
заставила их уйти внутрь себя.
Каждый сам по себе, каждый сам за себя.
Каждый слушает свой стук капель о собственный капюшон.
Разумеется, исключения не составляю и я.
На хлёстком ветру полощется соло животрепещущего белья.
После развода исследователь молний Капица
способ открыл сохранять себя умножением на единицу.