В доме ее половицы были клавишами домино,
все проваливались и причиняли звуки
типа глиссандо на гавайской гитаре.
Вечером она запьёт водкой три голубые пилюли,
чтобы светились волосы как фотонное волокно.
В клубе, во вспышках, в канонаде и вое пули
она будет рвать в клочья молодость
меняя клочки на таблетки с улыбками,
на них как по пеплу сгоревшей бумаги
свернутся тлеющие улитки.
Она содрогнётся в шаманском камлании,
в припадке юности, пытаясь стать то ли грозой,
то ли лучом в темном царстве, то ли Екатериной,
вырвавшей в унитаз светящуюся метлу
из бенгальских огней, озарившей ее лицо.
И, вот, внутри тела поднимаются пузырьки
как в бокале шампанского, миллиарды.
Юность проста как законы простаты.
Пьяным поверхности кажутся зыбкими,
как сдувшиеся аэростаты.
Асфальт поверх индейского кладбища трескался,
и в трещинах, полных гнева и гноя,
из листьев пырея, одуванчиков, подорожников
проступала горячая лава цвета жилета дорожников.
Ты становишься популярным – еще пару лет
и еще сорок дев несчастной любви будут искать пистолет.
Их найдут под развалинами библиотек –
чайники с пеплом, блюда с золой, с углем остывшим пиалы.
Все они – оцепеневшие памятники королям дискотек,
сделавших из своих жизней увлекательные сериалы.
После беловежских инсультов руки делают сальто,
как подвешенные колбасы. Нас волокут по асфальту,
мы гроздья консервных банок, железных бочек и канистр из жести.
Мы уже не способны к борьбе, и тем более к классовой мести.
Вывихнута лодыжка, разбито колено, рассечена бровь.
Через пять минут на месте грохота проступает тихая кровь.