Он был еще совсем-совсем юнцом,
Когда пришел домой к художнику с отцом.
Глаз от картин не смог он оторвать,
И возвратясь, решил, что будет рисовать.
Он где-то холст и краски раздобыл.
Стал рисовать все то, что так любил:
Дороги, церкви, речки и мосты.
Сюжеты были всем понятны и просты.
Художник рос, и средь весенних дней
Не понаслышке он узнал о ней.
В ней было все: беспечность, красота…
Не мог найти он подходящего холста
И красок, чтобы передать
Ее чистейшую земную благодать.
Но все ж нашел. Забыв еду и сон,
Он рисовал ее, он был сражен.
Ее глаза сверкали тысячей огней,
Он думал лишь о ней, о ней, о ней…
И алой краски не жалел для щек,
Он рисовал еще, еще, еще…
Хотел он образ сохранить мечты.
В ее портрет все новые черты
Он, сам душой взрослея, добавлял.
Уже портрета изменился взгляд.
Румянец щек сменил пастельный беж.
Иное что-то проскользнуло меж
Ним и той, что смотрит с полотна.
Менялся он - менялась и она.
В глазах исчезли искры озорства.
Поблекнув, как осенняя листва,
Она смотрела сквозь него и вдаль.
А он брал кисть и дорисовывал вуаль.
Ах, сколько тайн портрет ее хранил:
Как долго ждал, как горько хоронил,
Как бурно жил и мерно воевал.
А он все рисовал и рисовал…
Прошли года, а у портрета - глядь,
Через вуаль видна седая прядь.
Зато теперь глаза ее полны
Невыразимо близкой тишины.
Не вечна жизнь, и он, наступит срок,
Уронит кисть, не завершив мазок,
И в мастерской будет храниться много лет
Его любви недорисованный портрет.