IX.
Парадные ворота оказались запертыми, и Гордону пришлось пересечь двор чтобы уйти дорогой через большой сад.
Гордона вскоре догнал задыхавшийся. растрёпанный Остап и судорожно схватил его за рукав.
— Ради Бога не уходи! Останься со мной! С тобой я спокоен: лишь из твоей мощи я могу черпать жизеь. Я так слаб, а ты единственная моя опора. Ты один прогоняешь преследующий меня страх. Вернись, останься со мной, а я буду красть, убивать, жечь, всю провинцию заражу бациллами...
В растерянности он стал повторять последние свои слова. Лицо его стянула судорога, губы горячечно трепетали.
— Нет, не желаю!— отрезал наконец Гордон.— Я сыт по горло твое болтовнёй. Ты силишься оскорбить меня побольней.
— О нет!— заломил руки Остап. — Я нисколько не хочу тебя обидеть, ведь ты для меня и Александр Великий, и Байрон, и Карл.
Гордон равнодушно отвернулся от него и собрался было продолжить свой путь, но Остап попросту вцепился в него.
— Не уходи! Ты пожалеешь. Во мне грядёт ураган тревоги, ураган, понимаешь?.. Хе-хе. Ты когда-нибудь видел торнадо? Дома, сараи, деревья исчезают в ветряной трубе. Ты пожалеешь... А я на всякий случа прихватил вот это...
Он показал Гордону револьвер– и едва не выронил его, так тряслась рука.
— Я три месяца пил, пил без просыху. А ты знаешь, я на это способен.
Гордон присмотрелся к Остапу– и возвратился с ним к Хуту. Когда они снова расположились в прежнем кабинете, Гордон заметил совершенно иного визави, лицо которого выражало безграничную, собачью преданность. Глаза его пылали, словно меча вокруг мимолётные отблески.
— Чего хочешь? Может, вина? Взгляни-ка: у меня ещё три бутылки. Или кликнуть Касю? Если пожелаешь, она всю ночь пропоёт... Кася тебя любит: не однажды повторяла, что отдала бы три года жизни за одну ночь с тобой...
— Прекрати наконец болтовню!— нетерпеливо заёрзал в кресле Гордон.
Отсап присмотрелся к нему и взорвался судорожным хохотом.
Гордон забарабанил пальцами по столу.
Остап наконец угомонился и с натянутым любопытством засмотрелся в глаза визави.
— Гордон, ответь мне совершенно искренне: зачем ты столь мелочно таишь скелеты в шкафу? Я же могу и хочу быть полезен тебе во многих деликатных дельцах... И ещё: ты всерьёз думал взбунтовать рабочих и с их помощью перевернуть город?
— Нет.
— В самом деле? Изумительно. Не понимаю тебя. Идея логически проста! Восхитительный замысел! Ты, однако, думал лишить рабочих заработка...
— Да кто тебе сказал, будто я намереваюсь поджечь фабрику? Мне и в страшном не такое не привиделось.
Остап живо изумился.
— Неужели?! Но этот ход самый важный. Чего ты добьёшься ограбив тощую казну? На что потратишь каких-то полста тысяч марок? Замечательнее всего разжечь огромный костёр бунт, вовлечь всех недовольных, устроить повсюду беспорядки, бить и грабить лавки... Да, прежде всего надо низвергнуть право собственности, научить народ силой брать добро, не дожидаясь мелких уступок власти и хозяина... Хе-хе-хе, а ты как погляжу мечтатель, фантаст... Теория твоя прекрасна, великолепна– со времён Катилины никому такое в голову не пришло: собрать вокруг себя детей сатаны дабы вместе разрушить и уничтожить всё вокруг. И тебе, тебе не пришла в голову мысль совратить миллионы живых душ на сатанинский путь?! Сожги фабрику– и ты лишишь хлеба тысячи пролетариев. Где им найти новую работу? Ни правительство, ни местные власти, как им не стараться, не накормят бедняков. Тысячи, тысячи сильных рук и пустых желудков!..
Остап задыхался, глаза его блестели как раскалённые угли, мина выражала фанатический триумф.
— Тысяча бесхлебных пролетариев! Сотня умрёт с голоду, сотня пойдёт христарадничать или воровать, но это мелочь! Сотня примется грабить и разбойничать... уже горячо! Кроме того, внимание, большинство пролетарок выйдет на панель –и заразит сифилисом тысячу мужчин... И все, все они окажутся во власти Сатаны. С народом всегда так, если нет возможности заработать на хлеб.
Гордо сидел в задумчивости.
— Именно об этом я никогда не думал. Ради достижения цели не желаю использовать сброд.
— Ага! Вот он, наш славный кенар! Именно, он самый!
Остап захлебнулся наигранным приступом смеха.
— Романтизм всплыл на поверхность. Ты подобен Фурье или Бабёфу... Сочувствуешь и щадишь угнетённых... Ха-ха-ха! Страдаешь заодно с ними! Я нашёл нашего славного кенара!
— Нет во мне ни пощады, ни сочувствия, поскольку они не соответствуют моим намерениям. Наконец, агитация немного даст, поскольку городской пролетариат малочислен.
Остап окинул Гордона проницательным взглядом.
— Масса пролетариата соразмерна масштабам городка. Твои замыслы слишком обширны. Ты витаешь в собственных фантасмагориях, питаешь миллионные идет. Я стою на земле, поэтому мой план реален. Ты прирождённый идеолог, чем напоминаешь Карла Двенадцатого... Ты прежде всех используешь глупца Оконка, столь податливого.
Вдруг Остап ощутил крайнюю усталость. Весь его задор мгновенно угас. Он бросился на диван и рассеянно, безразлично засмотрелся в потолок. — Ты в общем болен,— произнёс он наконец.— Слышишь, как растёт трава, лелеешь фантастические помыслы. притом по-детски непрактичен.
— Не угодно ли тебе оставить наконец мою личность?— с крайним раздражением откликнулся Гордон.
Остап встал и злобно улыбнулся, глядя в лицо визави.
— Ты в самом деле не заботишься о готовке новых поколений порченых? И не помышляешь?.. Ну-ну, успокоимтесь наконец! Иди домой, иди же! Я же предам возмущению девичий сон Каси. Иди, и не забудь сказанное мной! Хе-хе, я к твоим услугам: устрою тебе факельный хоровод, а как сгорит фабрика– свистопляску грабежа и прочего необходимого для освящения замыслов Карла Двенадцатого. Имей в виду, что ты глубоко болен. Не слишком доверяй себе. У тебя появляются замечательные мысли, например, что дети Сатаны не обязаны знать друг друга, при этом– порознь и вместе вершить одно общее дело во всём мире. Очень мистично, психологично, но ты слишком скор, тебе невдомёк простейшие вещи... Хе-хе, на простейший, на тончайший, лежащий на поверхности метод решения социального вопроса, как то распространение холеры и тифа.
С иронической улыбкой Гордон всмотрелся в Остапа.
— Чему ты смеёшься? Чему?!
— Послушай, Остап. Этот вечер преподал мне очень многое. Я узнал тебя лучше, чем за двенадцать лет. Итак, приготовься! Ты ведь придумал поджечь фабрику именно затем, чтобы совесть мою обременить преступлением?! Ну?
— Чёрт побери, какой ты шустрый! Сказано же: ты слышишь, как трава растёт.
Гордон мгновенно посерьёзнел.
— Впрочем, идею ты позаимствовал у меня, или скорее вычитал из брошюр.
Остап встал.
— Что-о?.. Тебе она пришла в голову? Раньше моей?
— Да, именно! В Лондоне я задумал этот план и затем детально разработал его. Я не подал виду выслушивая тебя, чтобы сравнить сказанное тобой со своим замыслом... Будь здоров! Завтра в шестом пополудни оставайся дома. Тебя проведает Хартманн.
— Кто?
— Хартманн! Инженер фабрики Шниттлера... Хе-хе, видишь: я больше ничего не скрываю от тебя...
Остап молча заходил по комнате и вдруг задержался перед визави.
— Да, Гордон... Из виденных мной ты– величайший преступник из виденных мной, настолько великий, что в негодяи не годишься... Наконец я понимаю, почему силён с тобой: твои жертвы бесследно исчезают. Но ты лжёшь, будто лишь от меня услышал предложение сжечь фабрику и толкнуть на грабежи голодных рабочих. Ты притворно удивился, а на днях воплотишь якобы чуждую тебе идею. Мою идею! Ты понимаешь! Мою! Признайся наконец!
Он раскричался как бешеный.
— Ты крадёшь мои идеи! Без зазрения совести! А я, смешной глупец, вечно твой слуга!
Совершенно забывшись, он вопил и бил кулаком о стол.
Весело с отвращением Гордон рассмеялся и направился вон.
В дверях его настигла бутылка вина. Однако, Остап уже настолько не владел собой, что промахнулся: та разбилась о стену выше притолоки.
Станислав Пшибышевски
перевод с польского Терджимана Кырымлы