1
Все видели, какие стояли погоды в феврале. 16-го было тепло, как в апреле – Москва утопала в весенних дождях, а 17-го опять -3, а 18-го уже -7, ветрено, хотя и солнечно.
Короче, 17-го февраля, Болубков хватался за сердце и бегал в медпункт, а Фенечка Лисицкая явилась на служебное присутствие в немыслемо-очаровательном платье. Расклешённое от талии, на пояснице огромный бант, и декольте страшно сказать какой глубины. Все мужчины ахнули. Она же весь день не разговаривала, а цверенчала, словно синица по оттепели – «ах, весна!.. ах, весна!..». А когда нагибалась, а нагибалась она в этот день гораздо чаще обычного, и совершенно неординарно, взорам открывалась такая пикантность, от которой перехватывало дух, и ныло под животом. А именно, на правой колготинке, от колена сзади вверх, шла длинная затяжка, увенчанная нежнейшей белизны дырочкой.
Короче, 17-го февраля всем была весна, кроме Болубкова и Индштэйна. Ну, первый ладно, можно понять – гипертоник-инфарктник, а этот-то, здоровый, красивый, с какого перепугу сидел как вкопанный, отрешённо вперившись в монитор служебного компьютера – что, решал вопросы магнитных колебаний в пространстве времени? Да-нет конечно. Но тогда что?
Во время обеденного перерыва к Индштэйну подсел Ласточкин.
- Ну, ты чо, Зяма? – она же для тебя старается.
- Обычно она старается ближе к 8-му марта…
- Весна ранняя, чудак!..
- А мне-то что.
- Как это что – а репродуктивная миссия?.. и вообще – любовь…
- Извини, Ваня, но я люблю…
- Что ты любишь?
- Спать люблю, вкусно покушать люблю, слушать, смотреть, науки люблю… свободу люблю…
- Может тебе к врачу обратиться?.. а то ведь получается, сам не ам и другим не дам…
- Спасибо за совет… я подумаю.
В конце служебного присутствия Индштэйн приблизился к Лисицкой. Ой, до чего же неловко это выглядело.
- Я за тобой весь день наблюдал…
- Да-а-а?.. а я, признаться, не заметила… врушка ты, Зяма…
- Ничего не врушка – вот, даже стихотворение сочинил…
- Мне?
- Да, тебе…
- Так неожиданно… спасибо… мне никто ещё стихов не посвящал…
Трепетными перстами она развернула листок. Её, напомаженные нежно-алой помадой, пухлые губки так волнительно шевелились, проплывая по буквам. А он, дурень, смотрел в это время, на свой грёканный компьютер.
- Восхитительно, если не сказать гениально! – вспорхнула она.
- Обычное дело… – смутился он.
- Ты что же, всем девушкам нашего учреждения пишешь стихи?..
- Да… то есть, нет…
Надо было видеть её лицо. Она искала сатисфакции. И нашла.
- Пожалуй, ты прав… ничего особенного… а это «слеганца» попахивает безвкусицей… и знаки препинания… и вообще…
- Ну, и пожалуйста…
Он выхватил у неё листок и порвал на мелкие части.
В принципе, да – ничего особенного – примерно так начинались и прошлые вёсны.
Впрочем, нет – не так – поэзия применилась впервые.
Кстати, вот это стихотворение:
в этот день февраля целый день барабанили ливни
и казалось апрель и мерещились сны наяву
про сиреневый куст полыхающий но непалимый
и глагол «умираю» являлся глаголом «живу»
это странное страстное тождество длилось и длилось
и казалось разбою мальчишки-апреля не будет конца
но к утру в фонарях гололедица заискрилась
и напомнил февраль пожилой о себе слеганца
2
Ласточкин не любил сериалы. Он считал, что авторы-создатели не совсем понимают, что делают, поэтому каждая последующая серия хуже предыдущей. Он любил новости. Он приходил на присутствие, включал компьютер и читал вслух.
- Представляете, Обама и Эрдоган призвали Россию прекратить удары по оппозиции в Сирии… а президент Франции допустил возможность войны между Россией и Турцией…
Скоробейников сморщился.
- Надоело… хочется просто жить: вкусно есть, сладко спать, любить женщин…
- Сейчас придёт… женщина!.. кстати, как вам её вчерашний наряд?.
- Супер!
- Особенно дырочка…
- А Индштейн лох…
- Лошара!
- На всю голову озябший!
- На всю плоть!
- Человек науки, что вы хотите?
- Минуточку, скончался итальянский писатель Умберто Эко!..
- Господа, кто-нибудь читал итальянского писателя Умберто Эко?
- Всем привет!
Как ветер в мае, тёплый и насыщенный цветочными ароматами, в комнату ворвалась Фенечка Лисицкая. Она искрила очами в поисках предмета обожания.
- Что, что-то случилось?.. почему вы на меня так смотрите?.. что-нибудь с Зямой…
- Ждём, когда ты снимешь пальто…
- Могли бы и помочь даме…
Сразу трое кинулись помогать.
- А вот это лишнее, Ваня… сколько раз тебе говорить… моё сердце, и всё остальное… принадлежит… сами знаете, кому…
Сердце и всё остальное было упаковано во вчерашнее платье. Правда, колготки другие, что вызвало некоторое разочарование.
- Знаем…
Разочарованный Ласточкин, убрал шаловливые руки в карманы и прошёл на своё место.
- Ну, не обижайся Вань… ты хороший, но я люблю Зяму…
- А он тебя любит?
- Да… он вчера мне такие стихи подарил – обалдеть!
- Дай почитать.
- Увы, я повела себя, как дура – он обиделся и порвал стихи на мелкие кусочки… я попыталась дома склеить, ничего не вышло… придёт, буду просить новой распечатки…
- Понятно, опять будешь перед ним стелиться… – ухмыльнулся Протекин.
- А мне нравится… очень трогательно… особенно приятно наблюдать за тобой – ты выглядишь просто волшебно… и двигаешься… и вообще, я считаю, ты – само совершенство… жаль только трогать нельзя, как в музее…
- Спасибо Вань, ты настоящий друг…
Так начинался день 18-го февраля в конструкторском бюро имени Софьи Ковалевской и Рудольфа Герца. Индштейн в этот день явился на присутствие сам не свой, а на следующий день, 19-го, Хамусов Виктор Иванович начальник отдела сделал коллективу дисциплинарное замечание. Но лучше изложить события в хронологической последовательности.
Итак, взглянув на Индштейна, все сразу поняли, он в ОНП (озарение научными помыслами). В таком состоянии он вообще ничего не видит, даже своего компьютера – он бродит в беспамятстве, и, беззвучно шевеля губами, пишет, пишет, пишет – пишет, чем попало и на чём попало. Вся мебель и все стены помещения исписаны мелким, убористым почерком. Хамусов дал распоряжение не трогать, потому как относится к Индштейну с большим пиететом, считая его гордостью не только института, но и всей страны, и даже всего человечества.
Сотрудники ахнули, каждый внутри себя, когда Фенечка приблизилась к Индштейну. Из декольте торчали фломастеры и гелевые ручки.
- Это не безопасно…
Дрожащим голосом предупредил Ласточкин и поменял место дислокации, чтобы лучше видеть процесс. Но она не услышала друга, она была в творческом ореоле любимого.
- Прости меня, Зяма… я вчера…
- Что?
Учёный посмотрел на женщину отсутствующим взглядом, выхватил из декольте чёрный фломастер и принялся писать на белой, пышной груди. Фенечка ахнула и, покрывшись пунцовым загаром, зачем-то распустила бант на пояснице. Он расписал её всю. Даже пытался писать на ногах, но мешали колготки. Коллектив замер в ожидании финала.
Поставив жирную точку на подушечке правого мизинца, Индштейн отпрянул. Быстро пробежал глазами весь текст, состоящий в основном из формул, при этом, вращая женщину по часовой стрелке. После чего, вложил фломастер на место и сделал научное сообщение.
- Коллеги, я кончил!
- Это мы видим…
- Нельзя ли подробнее?..
Чёрная, плотная роспись, не мешала наблюдать, как Феня сияет от счастья. Её грудь волнительно колыхалась, а ноги, казалось, вот-вот перестанут чувствовать земную твердь. Она ждала речи возлюбленного, она надеялась, что там есть место и про неё.
- Я, наконец, вычислил точные координаты глобального преломления пространства времени. Там находится кротовая нора, которая позволяет вырваться за пределы видимого космоса и достигнуть области СНОВ.
- Снов?..
- Это аббревиатура – Седьмое Небо От Восторга… условное обозначение той, возможно самой дальней, области мироздания…
- Любопытно... – Скоробейников морщил лоб и чесал затылок. – Но есть два вопроса: с какой скоростью и на каком топливе?
- Правильные вопросы… скорость чуть ниже скорости мысли – небольшое время уходит на двигательную обработку информации.
Послышалось несколько присвистов, слившихся в один.
- Всё просто, коллеги: делаем информационно-энергетическую капсулу…
- Каким образом?
- Я изобрёл портативный стереочастотный антигравитатор повышенной проходимости… завтра принесу – испытаем… но мне нужен помощник… ассистент…
Учёный-естествоиспытатель посмотрел на Ласточкина.
- А почему я? Я не могу, у меня семья, дети… дача недостроенная… машину надо сдавать на ТО… нет, я не могу, извини…
- Я могу!
Фенечка преданно смотрела на своего Зямочку, по щекам её текли слёзы.
- Нет – женщина не годится…
- Почему?
- Видишь ли… м-м-м… на выходе за предел происходит гравитационный толчок, скорость увеличивается в разы…
- Ну и что…
- А то! – я не знаю, как поведёт себя твой организм в этих условиях…
- Что ты имеешь в виду?
- Я имею в виду критические дни!
- Успокойся, у меня они только-только отошли… буквально вчера…
Ласточкин тяжело вздохнул.
- Бери её… больше некого – дураков среди нас нет…
- Ваня!
- Извини, Феня… я не то хотел сказать…
- Видимо, придётся… значит завтра… приходим на полчаса раньше… нет, лучше на час…
Мало ли что… А тебе, дорогуша, после шести не есть, утром идеально очистить кишечник… помни, ты первая женщина которая пересечёт пределы космического пространства…
- А ты первый мужчина?
- Естественно…
- Подобно Адаму и Еве!.. Боже, как это романтично!
- Отставить лирику!
- Есть отставить лирику! Но, извини, что значит – идеально очистить кишечник?
- Кружкой Эсмарха…
- Есть, идеально очистить кишечник кружкой Эсмарха!
3
19-е февраля, 2016-й год, Москва, Староматюшинский переулок, дом 13, строение 1, КБ «СОФКРУГ», отдел расщепления остаточных частиц в процессе кумулятивной сингуляции редких металлов в условиях повышенных температур.
8:00.
Индштейн рассматривал Лисицкую так, будто видит впервые. Возможно, он и вправду видел её только теперь, а прежде только слышал, да и то сквозь шум собственных мыслей.
- Ты почему так оделась?
- Чтобы лучше чувствовать процесс…
На ней был полупрозрачный комбинезон из серой колготочной ткани, с длинными глухими рукавами и воротником. На ногах элегантные сапожки – аля-металлик. Волосы туго схвачены в пучок и убраны под шапочку этой же ткани. Если смотреть беспристрастно, то она была похожа на гуманоида. Но беспристрастно смотреть было невозможно – полупрозрачность ткани выдавала и нежно-розовое бельё, и все изгибы безупречной фигуры. А какое у неё было выражение лица!
- Фень, можно я тебя потрогаю?.. – с придыханием попросил Ласточкин.
- Я тебе потрогаю!
- Ага, ты ревнуешь, Зяма! Это так приятно…
- Бла-бла в сторону!
- Есть, бла-бла в сторону!.. уй-й-й-мамочки, интересно-то как!
Гений науки оглядел присутствующих, а присутствовал весь отдел – никто не хотел пропустить такое событие, кроме Болубкова – он отпросился, сказав, что его сердце может не выдержать.
Командир пилотируемой капсулы скомандовал.
- Раздвинуть столы! Нужна площадка не меньше двух метров в диаметре.
- Есть, раздвинуть столы! – коллектив понемногу принимал условия новой реальности.
Раздвинули.
- Занять стартовую позицию!
- Есть, занять стартовую позицию!
Лисицкая встала на середину площадки.
- Ой, Зяма, я так счастлива!
- Спокойно. Итак, коллеги, вот этот прибор…
Он достал из портфеля нечто похожее на калькулятор, какие выпускались ещё в СССР, с ремешком. Надел на шею.
- Прижмись ко мне.
- С удовольствием. – Феня полыхала от счастья, как майская зоря.
- Не так сильно – задушишь!
Индштейн зачем-то поправил галстук.
- Приготовились! Старт!
- Надо говорить: ключ на старт! – Скоробейников часто-часто моргал, видимо от напряжения.
- Не умничай, у нас нет ключа. Кстати, заприте входную дверь, а то влетит какой-нибудь… – несколько секунд он искал подходящее слово, – какой-нибудь бродяга и всё испортит…
Командир пилотируемой капсулы нажал кнопку на приборе. Замигала зелёная лампочка. Послышался неприятный свист.
- Закрыть глаза!
- Есть закрыть глаза!
- Зяма, звук противный!
- Сейчас пройдёт. вибрацию чувствуешь?
- Чувствую…
- Поехали!
Протекин шепнул Фякину.
- Дурдом какой-то… может врача вызвать?..
- Погоди, посмотрим, чем кончится…
- Тише вы там, на Земле!
- Есть, тише на Земле!
Протекин покрутил пальцем у виска.
Неприятный звук прекратился. В наступившей тишине были слышны только приглушённые уличные звуки и как шуршат бегающие Фенечкины пальцы под пиджаком Индштейна. Видимо, она никак не могла найти рукам удобное место.
Ласточкин прошептал.
- В следующий раз я с ней полечу…
Наконец послышался голос из капсулы.
- Ассистент.
- Слушаю, мой командир.
- Как проходит полёт?
- Нормально.
- Что слышишь?
- Слышу, как бьются наши сердца.
- Что видишь?
- Звёзды мелькают… и галактики…
- Не может быть – граница космоса уже пройдена… неужели толчки не почувствовала?..
- Почувствовала… но я подумала, что это ты…
- Какие есть пожелания?
- Можно я тебя поцелую?..
Хлопнула дверь. Вошёл Хамусов.
- Это ещё что такое?!
- Я же просил закрыть дверь на ключ! – послышалось из запределья. Но никто не отреагировал – всё внимание собралось на начальстве.
- Скульптура Мухиной – «Доярка и Пастух»!
- Эксперимент, Виктор Иваныч!
- Полёт за пределы видимого космоса…
- В область СНОВ, так сказать…
- Куда?
- На Седьмое Небо От Восторга…
- Господи боже мой! Я больше двадцати лет уже не пью, не курю, не матерюсь… Значит так, голуби мои сизокрылые, кого ещё увижу в рабочее время в соц-сетях будет пастись, сразу в кротовую нору, в смысле, в отдел кадров и за пределы учреждения! Ясно?..
- Ясно…
- И до сведения этих доведите, когда вернутся… столы на место… детский сад, а не КБ…
Когда за начальником закрылась дверь Ласточкин шепнул Скоробейникову.
- Вот если бы он меня застал в таком положении, ору было бы на всю Москву, а Зямке всё сходит с рук…
Скоробейников улыбнулся.
- Любовь…
12.03.16
10:24