Я совопросник века сего,
Больше не знаю уже ничего.
И, как Спаситель, алкая в пустыне,
Бога ищу, но не знаю о Сыне,
Вечного жду и теряю мгновенья,
Бога люблю, не поняв воплощенья,
Знаю силлабику, тонику, даже
силлаботонику ведаю, я же
зная о слове, путях воплощенья
слова, не знаю ни слова значенья,
ни сердцевины звучащая речи.
Встреченность чаю. Не ведаю встречи.
Знаю любовь, но и с нею в заботе
вместо любви размышляю о плоти,
Сущность теряя, цепляясь за форму
Норму разрушил я поисках нормы.
Плачу слезами, но сухи глазницы,
Рею с руками, но перья – у птицы.
Вкусен суглинок, но сухо во рту мне,
Брежу в жару. Но, измеренный ртутью,
жар этот – только тельца кровяные,
Где же, душе моя, сферы живые?
Где же во мне это место спасенья,
Вместо которого – топос владенья,
Локус захвата, железная хватка,
Сердце открытое скрыто лопаткой,
клеткой грудною. Как дерево Ноя
Скрыто спасенье для мира иное.
Где же во мне этот орган бессмертья?
В песне ли или в уменье не петь. Я
в тщетной надежде на милость и силу -
белой бумаги холоп и чернила, -
строки мараю, авось да поможет
перед концом оправдаться. О, Боже,
слово заветное, грамотку эту
кинь словно псине голодной, поэту
косточку крепкую, сладкую, чтобы
сытость приять хоть в преддверии гроба,
чтобы поверил в неверьи безумном
в нотку бессмертия в гомоне шумном,
чтобы в пустыне, в пиру, на работе
воздух прорвался – в захлёбе, в полёте -
тело бы поднял, как птицу в потоке
пота, надежды, отчаянья, в оке
у Саурона, где хоббитов тени,
вдруг отразится любовь и прощенье,
мира пустыня и Бога улыбка…
Только бы жизнь не рассеялась шибко,
Только б успеть мне заветное слово
Словно плотву в речке выудить снова
И на подсеке, на взлёте уды той
Не оказаться бы речью убитой