Не завидую я нынешним призывникам. Служат они вблизи от дома, у мамки на огороде, как шутили мы когда-то. Прослужит солдатик год, только научится правильно ремешок застёгивать, а уж и дембель в дверь стучит.
Впечатлений от такой короткой службы никаких. Двенадцать месяцев подряд знакомый пейзаж – что из окон родительского дома, что из окон казармы. Ельник да березник, жухлая трава.
Меня к месту службы везли неделю. Через всю Россию прошёл мой воинский эшелон. Остановился он лишь в славном городе Баку – столице советского Азербайджана.
На привокзальной площади нас не окружили, а роем облепили крикливые азербайджанские мальчишки. Они произносили одно лишь слово: «Дай!» Но что можно было взять с нас, оборванцев, облачённых в стёганые телогрейки и резиновые сапоги? Кто-то из нас догадался достать из чемодана блестящую металлическую мыльницу, и она вмиг растворилась в руках юных черноголовых побирушек. И стали мы извлекать футляры с бритвенными станками, зубными щётками, махровые полотенца. И всё разбиралось влёт, нарасхват.
– Господи, – вслух запричитал я, – куда же нас, бедолаг, занесло?
До сих пор не могу взять в толк, отчего так неистово падка восточная детвора на всё блестящее и дармовое.
Служил я в авиационных войсках. Местное население, мягко говоря, недолюбливало военных. И не потому, что для азербайджанцев мы были инородцами и иноверцами. Вместе со мной служили мусульмане – туркмены, узбеки, казахи, дагестанцы. Наш военный аэродром занимал пространство, равное небольшому городку. В окрестных аулах небогатый по кавказским меркам народ владел в основном овцами. А баранов пасти было негде. Всё предгорье занимали взлётно-посадочные полосы. Денно и нощно отгоняли мы овец от аэродрома. В непомерную жару и под мерзкий шелест ползучих гадов. Наглых заблудших овечек загоняли в ангары и выдавали азербайджанцам за мзду – сигареты и вино местного разлива. Вот почему в самоволку никто из нас ходить не осмеливался. Да и аулы были дикими. Ни девчонок тебе, ни кафешки, ни колеса обозрения.
Словом, солдатский досуг был однообразным и по-монашески целомудренным и кротким. Поэтическая моя натура жаждала впечатлений, но всякий раз, когда я уходил на охрану аэродрома от овец, на мысль приходила перефразированная мною есенинская строчка из «Персидских мотивов»: «Шугану я тебя, шугану».
Год службы пролетел незаметно для тех, кто не служил. И стала меня прямо-таки одолевать тоска по далёкой родине. Но солдат в роте недоставало, и в отпуск на родину уходили только по тревожным телеграммам из дому. Мои старики, слава богу, оставались живыми и здоровыми.
Вот тогда-то я и решил проявить инициативу, которая ни при каких обстоятельствах не осталась бы незамеченной высоким воинским начальством. На комсомольском собрании роты я, искренне сожалея, заявил, что два года службы в армии для солдат продолжают оставаться сроком отбывания. А служить надо так, чтобы память о каждом из нас сохранялась в военном гарнизоне как минимум на полстолетия. Старики настороженно переглянулись. Никто из них не хотел переслуживать. Батальонный комсорг из офицеров, жаждущих карьеры любой ценой, вытянул худую, как макаронина, шею.
– Ну, – промычал он вожделенно.
– Давайте посадим аллею дружбы, – продолжил я. – Братья туркмены попросят, чтобы им прислали саженцы местных деревьев, дагестанцы посадят свои саженцы. Я живу в Тюменской области. Отпустите меня на родину – и привезу я берёзку. В окружную газету про это напишем, фотографию пошлём. Почин получится на весь Закавказский военный округ. Товарища лейтенанта, как комсорга части, сразу в капитаны произведут или в политотдел округа переведут.
Осенью закипела работа. Курбангельды Сапырмурадову из туркменского города Мары родственники привезли саженцы алычи. Благо, от Шамхора до Мары – как от Казанского до Тюмени. Служил у нас аварец Мамед Магомедов. Он из дома в нашу часть на «Волге» служить приехал. Машину у казармы поставил. Строем не ходил, овец от взлётной полосы не шугал. Согласился служить каптернамусом, а потом в столовой определился. Там и ночевал. Так вот он, ради славы, съездил на «Волге» домой в Дербент и личными руками выкопал деревцо, название которого на русский язык не переводится. Привёз Магомед саженец и посадил его в шамхорскую землю. Я уж было и чемодан стал собирать в дальнюю дорогу домой. А ночью на дежурстве застукал меня капитан Звягинцев склонённым над створкой печки буржуйки в автопарке. Жарил я в армейской алюминиевой миске картошку. Истосковалась душа по домашней еде. За любовь к родине приговорён я был к пяти нарядам вне очереди. На батальонном разводе об этом заявлено было во всеуслышание. Мечта об отпуске здесь же, на плацу, и была похоронена.
Воинское начальство принудило меня написать рапорт с объяснением случившегося. И я написал его… на сорока листах. Убористым почерком я подробнейшим образом описал самые яркие события моего безмятежного детства, пересказал биографию матери, отца, сестры и брата, которые тоже обожали жареный картофель.
В рапорте поведано было о сортах картофеля, возделываемого на нашем и соседних огородах моего села. Трогательно рассказал я о земляках-ветеранах, которые в суровые годы войны выжили благодаря картошке. Описание суровых лет заняло ещё три страницы текста. В отдельную главу выделил я полунаучный трактат о способах извлечения крахмала из картофеля. О лечебных свойствах крахмала тоже было сказано немало добрых слов.
Завершил я рапорт размышлениями о судьбе своей великой родины, вспомнил о её героической истории, начиная с 1917 года и закончив днём сегодняшним. «Картофель и Россия, – сказано было в завершение, – понятия неразделимые. Да здравствуют СССР, КПСС и картофель!»
Командир роты, не дочитав четвёртой страницы, заорал благим матом и послал меня по маршруту, определяемому тремя словами. Слава богу, дело не дошло до рукоприкладства.
Саженец берёзки привёз из Ростовской области желторотый лейтенантик. Его же и сфотографировали для статьи в окружной газете.
А статью об аллее солдатской дружбы в нашей части приказали написать мне. Получилась она добротной и искренней. Опубликовали её незамедлительно. В часть нагрянуло окружное политотдельское начальство в полковничьих погонах. Наш батальонный комсорг сиял как солдатская бляха на параде. И правда, его в звании повысили.
С тех пор минуло более сорока лет. Азербайджан перестал быть советским. И аэродром под Шамхором давно, наверное, превратился в пастбище. А русскую березку в парке солдатской дружбы наверняка заблудшая овца под самый корешок изглодала.
Источник: Казанская районная газета "Наша жизнь".
Фото из дембельского альбома автора.