Нет смысла бороться против греха,
Есть смысл бороться за Любовь.
Троль, как и все троли вообще, собирал заблудившихся. Он их чуял каким-то внутренним
чутьём. Вот они разбрелись по петляющим тропкам, застряли на очередном перепутье, не
в силах двинуться дальше. Вот они, запылённые, не верящие, что когда-нибудь смогут
выбраться из тёмного леса, по которому кружат уже долгие годы. Он издалека видел их —
неуверенных, сомневающиеся, не знающих уже, куда они вообще идут и зачем. И вот тогда,
крадучись, появлялся он...
Иногда Троль ошибался, и рука, которую он сжимал жёсткой хваткой уверенных пальцев,
оказывалась совсем не той, которую он ожидал. Эта рука оказывалась не заблудившейся,
а лишь, в раздумье, шедшей, может, порой на ощупь выбирающей дорогу. И эта крепкая рука,
возможно, и не свободная от сомнений, всё-таки резко вырывалась, порой даже давая Тролю
сдачи за покушение на собственную свободу.
Троль всё понимал... и принимал. Он хоть и нехотя, но уважал чужую свободу и чужую
волю, но они его мало интересовали и не представляли для него большого интереса, поэтому
Троль быстро забывал о них. Им он был совершенно не нужен, а они были не нужны ему.
Его же ждали другие, и он снова продолжал искать тех слабых, доверчивых, ищущих
защиты и покровительства.
Такие непременно находились, и счастливый Троль, распахнув нависающие ветви деревьев,
открывал перед ними бескрайний солнечный мир, звучащий птичьими трелями и напитанный
лесными ароматами.
Заблудившиеся, уставшие и измученные, напоённые этой неведомой красотой, замирали
в тихой радости и оставались навсегда, не видя смысла с ней разлучаться и плутать дальше.
Троль же, получив власть, смыкал ветви и погружал всех в дрожащий сумрак.
Троль знал, что делал. Он уже много лет варил эликсир бессмертия, и основное, что булькало
и парило в котле, — это была вина. Да, не вино, как можно было бы подумать, а именно «вина»,
и её нужно было очень-очень много. Троль заботился не только о себе, но и обо всех прибившихся
к нему. Следуя великой душевной доброте, он не только себя, но и их всех, облегчившихся от вины,
желал лишить смерти...
А для того чтобы добыть «вину», нужно было совсем немного... Нужен был страх. И вот
в спущенном сумраке Троль, словно плесень, начинал плодить ядовитую вину заблудившихся.
Главное, было направить ход их мыслей, и отменная тёмная жижа начинала стекать в бурлящий
котёл. И Троль направлял...
Вина — это не кровь, но, рождая, вырывать её, после, из сердца, было слишком больно.
Отдавая же её регулярно, донор постепенно терял силы к обессмысленной жизни и становился
прозрачным, в ожидании представляемого и недосягаемого мира, который он, обессиленный,
каждый раз видел краешком глаза, когда его свежая вина начинала бурлить, перемешиваясь
с общим густым варевом.
Спустя некоторое время, испуганные, отравленные глубиной понимания, собравшиеся вокруг
Троля начинали видеть свою вину во всём, что с ними происходило, за всё, что с ними происходит,
и даже за то, что с ними будет происходить, потому что в их случайных мыслях уже был зачаток
вины. И многие начинали бояться думать, но это их уже не спасало...
А вина, источая омерзение, всё лилась, наполняя закопчённый бездонный котёл.
Больше всех вины отдавали красивые, стройные, ясноглазые с длинными волосами, излучающие
очарование, словно сошедшие с полотен древних мастеров, умеющих передать женскую красоту.
Ох как же Троль их любил... Ниточка их вины тянулась ещё от ворот Эдемского сада, и для Троля
они были просто незаменимы. Ах как же чистосердечно вместе с ручьями слёз они отдавали свою
бесконечную вину... А вместе с этой виной отдавали дни, месяцы, годы и размытую в акварели
красоту...
Троль не был ценителем красоты. Ему некогда было любоваться, разглядывая цветы чужих
душ. Он просто был уверен, что все устроены примерно одинаково, а на всплывающие нюансы
и шероховатости можно было закрыть глаза. И он точно знал: чем больше присутствует красоты,
тем и вины тоже больше; по-другому и быть не могло...
Но жёсткое сердце Троля всё-таки было добрым, и, сразу после сдачи очередной порции вины,
он вновь раздвигал густые заросли и открывал отдавшему прекрасный, напитанный первозданным
дыханием, недостижимый солнечный мир, говоря, что, как только будет готово зелье, они все, все
до единого, будут жить именно в нём. Жить и наслаждаться звучащей тишиной, вмещающей
невместимое...
Эти видения наполняли радостью пустоту сердец, и притихшие, заглядывающие с надеждой
в глаза Троля, безоговорочно верили ему... Они чувствовали себя счастливыми детьми под надёжной
властью Троля, и их наивные необъяснимые улыбки освещали сумрак, а их просохшие глаза отражали
тот далёкий и сказочный мир, увиденный сквозь ветви деревьев. Мир, в котором они все уже давно
мысленно жили.
Были, конечно, и те, кто всё-таки, несмотря ни на что, не побоявшись леса и заверений Троля
о злобных тропах, усеянных новой виной, от которой потом даже сложно будет избавиться, о том,
что без него они пропадут в этом непроходимом лесу, о том, что без его зелья они не получат
бессмертия..., уходили. Глупцы или смельчаки — они всё-таки решались уйти, отдав взамен за
свободу свою детскую радость и оберегаемую Тролем наивную беспечность, тут же вспыхивающие,
по воле Троля, в искрах костра.
Нет, они не хотели, под тяжестью вины, с налипшей на подошвы грязью, бесконечно кружа,
блудить по лесу. Они хотели, сбросив ботинки, обрести лёгкость и, пусть даже ободрав крылья,
взмыть из лап цепких лесных сучьев в обещанные солнечные просторы. Они помнили, что умеют
летать и знали, что там, в чистой синеве, рассыпан океан сияющей радости.
23–25. 02.20