Самолет был набит пассажирами, и своими коленями я упирался в зад, сидевшему в предпоследнем ряду. Спинка моего кресла не откидывалась, но сам виноват – нужно раньше приходить. Трап уже собирался отчалить, - вот уж действительно: пропасть меж нами чуть не легла, когда я прибежал к нему, тяжело дыша и вытирая пот на лбу. Стюардесса не успела сделать приветливое лицо. Едва не задев ее плечом, я протиснулся в темный фюзеляж лайнера, и, кое-как пристроив ноги, поерзал плечами и замер на сидении, ожидая пока успокоится «мотор» и обсохнет лицо. Пальто и фуражку закинул куда-то в глубину над собой, расстегнул ворот, ослабил галстук и обратил внимание на молодого парня, притихшего справа от меня. Сначала он долго заслонял свет, глядя в окошко, а потом достал из кармана вельветового пиджака маленькую книжку и, раскрыв наобум, начал листать страницы.
- Во, какие книжки у вас можно приобрести!..
Он с восторгом произнес эту фразу. Было заметно, что сказал искренне и с удовольствием разглядывал свое приобретение. Это была красивая вещица про Марка Шагала, с крупно набранным текстом и летящими по кривому небу парами, держащимися за руки. Глянец иллюстраций рябил в глазах от яркого света за толстым стеклом иллюминатора. Самолет плавно покачивался, и с гулом близких от нас турбин стремительно двигался вдоль взлетной полосы. Вот на несколько секунд притормозив, он мощно вновь загудел, затрясся, и понеслись в окне знакомые очертания ангаров, строений, хвосты и крылья лайнеров, потом уже, ставшее маленьким, здание аэровокзала и расширяющаяся панорама – городские улицы и площади, забирающиеся на близкие горы…
От Шагала мы быстро перешли к вечным темам, и мое воспаленное воображение постепенно избавлялось от недавних разговоров на языке алкоголя и сигарет. Перед вылетом я заглянул в гостиницу, где часто обитают мои коллеги, просиживая за картами и пивом. Спросил дежурную на третьем этаже, где можно увидеть Фиру и Шамса, или еще кого из пилотов. Женщина сначала приняла меня за состоятельного и уважаемого авианачальника в огромной фуражке и при регалиях. Но имена, которые я называл, принадлежали рядовым, с которыми сталкивается каждый день, и она, молча, показала рукой в конец коридора. Комната была рядом с туалетом, очень удобное место для резервных экипажей. Туда приходят и бездельники, вроде меня, посидеть в компании. Дым и смрад, расстегнутые воротники и красные лица. Мы приняли на грудь и поболтали о том и о сем, скоротали пару часов с коллегами и сокурсниками по летному училищу. И вот теперь я покидаю территорию профессиональных забот, и под гул турбин пытаюсь уткнуться в мир высокий, как небо над нашими горами, почти недосягаемый многим непосвященным.
Все свои заготовленные взгляды на искусство я быстро выпалил и с интересом слушал лекцию нового приятеля – явного искусствоведа. Мы познакомились. Парень оказался студентом театрального училища. Он и его товарищи по съемочной группе возвращались в Ленинград. Здесь, в наших горных пейзажах, проходили съемки советского боевика. Одну из ролей доверили Микеле Плачидо. Звезда итальянского сериала, капитан Катани, теперь был русским майором. Этот фильм я так ни разу и не посмотрел. Зато плакат висел на стене и долго прикрывал собой дырявые обои, которые мой младший сын превращал в «окошки». Сынок звал его Катания.
Мы приземлялись на дозаправку в Ульяновске, ходили по аэровокзалу и продолжали увлеченно беседовать обо всем на свете. Мне было интересно слушать девятнадцатилетнего раскрепощенного парня, успевшего побывать в Германии и где-то еще. Страны обмениваются студентами, и это было новым явлением для меня, погруженного в мир, далекий от актеров и каскадеров. Мы проходили мимо ребят из съемочной группы и студент, и возможно будущая звезда сцены или экрана, мне показывал и называл их. Качки и обычные молодые люди в простецкой одежде кивали головой моему спутнику. Про одного, с бычьей шеей, коренастого, мой спутник сказал: «Этот любит в огонь нырять…»
Интерес мой, однако, угасал вместе с навалившейся усталостью от долго дня и полета. Я взял его бумажку с координатами, кивнул в знак согласия на приглашение посмотреть студенческий спектакль. Обещал непременно навестить яркого ленинградца. Однако вспоминаю сейчас холодок в наших отношениях, появившийся ближе к концу рейса. Вдруг возникло непонимание. Я, по своей привычке, продолжал лепить фразы, рассказывая о собственных взглядах, давал характеристики, и не замечал, что говорю штампами, вещаю привычными словами совкового розлива, иногда, быть может, в чем-то и уходил в сторону. Но вот уже попутчик возмущенно спрашивает: «А почему вы так думаете?» Я не обращаю внимания, и дальше твержу свое, накатанное. И вдруг замечаю, что паренек как-то загрустил, а в очередной раз стал мне твердо возражать…
Возникла некая отчужденность. Словно в темное облако влетел наш лайнер. Еще час назад мы были на одной волне. Парню нравилось слушать много повидавшего пилота с запросами о близкой ему рок-музыке и живописи, о фильмах и книгах. И вот тишина, в которой вдруг стали слышны голоса других пассажиров. Не сразу я врубился. Чуть позже, уже в комнате, где разместился вечером, вспоминал разговор и думал, что парень-то прав. Совковый пилот, прочитавший несколько толстых журналов, еще не свободная личность. Догмы встали поперек реки и мешают вольному течению.
Забылись темы наших прений и трений. Но осадок до сих пор живет в памяти. Впервые мне тогда было неловко и неуютно в салоне лайнера. Сколько раз мои попутчики в самолете и в поезде становились, едва ли не самыми настоящими братьями по разуму и на долгий срок. Я вспоминал задушевные разговоры с очень интересными людьми. Мне везло. И вот тревога появилась в душе. Не в сердце, которое стучит, как мотор и как мощная турбина держит тяжелую машину в воздухе, сердце было в порядке. Тревога поселилась в мозгу, и необходимо было освободиться от нее, чтобы не потерять душевное равновесие.
Я не так жил и живу? Мир давно уже потерял интерес к нашим советским заморочкам. Мои товарищи, оставшиеся в прокуренной комнате, вряд ли задумываются о полотнах Марка Шагала, о причинах развала всего на территории рухнувшего Союза. Как будто мой юный попутчик знал о жизни больше нас…
Словно божья коровка, проснувшаяся зимой, ярко выделявшаяся на бледном матовом пластике подоконника, которая медленно ползет в поисках пищи или приюта, готовая взлететь, но не имеющая сил, выглядит вполне разумное существо, едва не опоздавшее на самолет его жизни. Яркая и бесполезная тварь. Их так много. Их нужно кормить. Духовной пищей…