Печали

 
 А. Снегуров


П   Е  Ч  А  Л  И

   Издательство «ГИЛА», Иерусалим.
 2007 г.
 
                ;;;; ;;;;;; ;;;;;; ;;;;;;; ;;;;;;; ;;;;;;;







Снегуров А.

П Е Ч А Л И













ISBN  978-965-7088-61-6       ©  Снегуров А.  2007 г.

 

 Посвящается  тем, кто  меня  любил.

 Буду говорить в горести души моей…
Иов гл. 10
 … Будьте грустны и прекрасны!
 В. Незвал, поэма «Эдисон»




 
…Музыка тихая листьев,
Музыка грустная жизни.







I








   * * *

               
  Тени лунные, тени томные
  На поля легли полусонные.
  Все промерзшие, черно-синие,   
  Окропило вас утро инеем.
  Опечалены грустью нежной вы,
  Вспоминаете что-то прежнее.
  Одинокие и усталые,
  На поля легли вы бескрайние.
  Тени лунные, тени томные…

 







  * * *


  Что, туманы? Что, безумцы?
  Лишь обманы одни не сбудутся.
  По дорогам стелетесь вы тайно,
  Чтобы скрыть всю боль огромной раны.
  Что вам солнце, что вам звуки мая?
  Осень поздняя без всякого обмана
  Возвестит грядущие невзгоды,
  Ветры заметут былые годы.
  Вы туманы, вы безумцы...

 







   * * *               


  Падают листья.
  Падают листья.
  Как годы.
  Желтые, красные годы.
  Музыка тихая листьев,
  Музыка грустная жизни.
  Звук одиноких шагов.
  Падают листья.
  Падают листья.

 







  * * *               


  О Муза гордая печали!
  Среди тоскующих берез
  Меня с тобою обвенчали
  В брильянтах вымученных слез.

  И брачным шлейфом была осень,
  Туманом пепельным – фата,
  И фиолетовые гроздья
  Сгорали за спиной дотла.

  Молчало небо догорая,
  Туман проглатывал слезу,
  И ты, печальная такая,
  Явила мне свою красу.

 







   * * *               


  Куда уходят дни, печали и разлуки?
  Куда уходит боль, страданье и любовь?
  Как грустно видеть вас, стареющие руки.
  Как тело холодит стареющая кровь.

  С годами так мелки все цели и стремленья.
  Желанья так скромны  и воля так мягка.
  Так холодно вокруг, и нет уж обновленья.
  И дух не укрепит Всевышнему мольба.

 

   * * *               


  Как гаснет все и увядает –
  И чувства, и душа...
  И сердце реже уж страдает
  И не спеша.

  Все тише звуки. Угасает
  Призванье жить.
  И больше разум не терзает –
  Уж быть или не быть.

  Ступеньками друг другу были,
  Все ввысь стремясь.
  Мы и страдали, и любили,
  Жить не боясь.

  И отойдем, оставив детям
  Стремленье вдаль,
  Подняв еще ряды ступеней
  Сквозь дней печаль.

 

  * * *               


  Все так заняты ничем,
  Говорят все о ненужном.
  В этом мире, мире грустном,
  Все так заняты ничем.

  Знать, покинули нас души,
  Если нам ничто не нужно,
  Если даже солнце в лужах,
  Словно ворон на шесте.

  И смеются, и плачут
  Над тем, что есть тлен.
  И свобода, и право –
  Всего лишь есть плен.

  Но все заняты, заняты
  Только ничем.
  И смеются, и плачут
  Над тем, что есть тлен.

  Бегут, толкаются на поезд,
  А он уходит в никуда.
 
  * * *               


  Что мне скажешь, мой вечный демон,
  И куда позовешь опять?
  Чую, близится наше время
  Улетать, улетать, улетать.

  Над рекою, где синь туманов
  Ранним утром в тиши плывет,
  Мы увидим с тобою тайну
  Обнаженных и спящих вод.

  У обрыва, где ива грустно
  Нежным взглядом ласкает брег,
  Встретим месяц внезапно русый,
  Одиноко плывущий вслед.

  А потом по полям вечерним
  Под мотив полуночных труб
  Пролетим мимо леса тенью,
  Чтобы свежести моря вдохнуть.
 
  На скале посидим в раздумье
  Над бескрайностью моря вод
  И опять полетим, минуя
  Облаков полусонных ход.

  Ну, так как же, мой вечный демон,
  Позовешь ли меня опять?
  Чую, близится наше время
  Улетать, улетать, улетать.













  * * *               


  Все в сердце пусто.
  Тихо и печально
  Уходит жизнь
  Сентябрьским дождем.
  Ни слез, ни горечи.
  Зачем же было все?


 
 






  * * *               


  Грустные, грустные люди
  Ходят по грустным улицам,
  Грустные мыслят мысли
  Про грустную, грустную жизнь.

  Ходят пьяные карлики
  С горем своим огромным,
  Ходят по грустным улицам
  Мимо грустных людей.

  И только вечер добрый
  Тенью своею ласковой
  Объял дома и прохожих,
  Несущих горе и грусть.



 







 * * *               


 Ходим, бродим,
 Дни разводим,
 Как мосты
 Над реками,
 Вспоминаем
 Что-то вроде –
 Путь, пройденный
 Греками.

 

 
 
  * * *               


  Вокзальная площадь. Люди снуют.
  Фонари полусонно мигают.
  А я почему-то здесь стою –
  И не живу, и не умираю.
  И уехать некуда, и остаться нельзя.
  Крик уличной женщины,
  Глухой и надрывный.
  Прости меня, Господи,
  Моя стезя и проторена, но пустынна.

 



  * * * 
   
               
  Был грустный день у северного мая.
  С утра лил дождь, похмелье вымывая
  Вчерашнего безудержного дня,
  Когда природа юностью цвела.

  И лил, и лил все дождь, и музыка текла.
  Зеленые побеги в поисках тепла
  К земле прильнули, чтоб сыскать в ней силы,
  И город меланхолия томила.

  И дождь все лил и лил...

  Последний день и круг последний мой.
  И Смольный храм, как белая горлица,
  С прощальной болью мне в глаза глядел.
  И слезы капали, омытые дождем.

  И лил, и лил все дождь...
  И в реках, и в прудах стволы деревьев
  Призрачно дремали,
  И сердце горестно смеялось над собой.

  А дождь все лил и лил...
  Сегодня молодость свою я схоронил.
 





  * * *

         
  Когда к закату дней усталых
  Ты оглянешься вдаль,
  Что позади себя оставил – печаль.
  И было все, и все кануло,
  Так грустен мир.
  Твоя любовь меня минула,
  Как пир.

 





  * * *               


  Зеленые снега по улицам метут.
  Фонарь зеленый, словно тень Иуды.
  И глаза два – кошачьих изумруда,
  С кровавою луной вослед плывут.

  Этим утром или ночью
  Снег пушистый, чистый, белый
  Заметет прекрасны очи,
  Заметет прекрасно тело.

  Взгляды, трепет прикасанья,
  Шелест платьев, страсти пламя –
  Все накроет тень молчанья,
  Пустоты зеленой знамя.

 




    * * *    

               
  О мудрый кот, зверек пушистый мой,
  Таинственный божок священного Египта.
  Ты смотришь на меня и тихо, и открыто,
  И взгляд твой грустный и немой.

  Ты глух уж. Звук тебя не тронет.
  Спокойно ты лежишь на бархатном ковре.
  В твоих глазах немая вечность тонет,
  И гаснут изумруды в непроглядной тьме.

  Но вдруг сверкнет, как молния, в глазах,
  И снова жизнь безумная зажжется,
  И воля спящая на миг опять проснется,
  И пробежит по телу тихий страх.

  Но лишь на миг – и снова взор угаснет.
  И, полон вечной тишины, глаза сомкнешь
  И видишь сны прошедших дней уже неясных.
 



  * * *               


  О, как сердцу хочется праздника
  В этот грустный год.
  По сиреневому небу
  Дуют ангелы в раструбы –
  Все пройдет.

  Ты мне сыграй на скрипке
  Мелодию  без слов.
  Из твоей тихой улыбки
  Родится любовь.

  Летят на закате звезды
  В свой последний путь.
  Ты меня, как единственную веру,
  Не забудь...

  О, как сердцу хочется праздника
  В этот грустный год.
  Дуют ангелы в раструбы –
  Все пройдет.

 
* * *               


  Осень – желтый магендовид,
  Вся в слезах и вся в печали.
  В фиолете и багрянце
  Ниспадает одеянье.

  Мокры крыши и дороги,
  Листья мокрые летают.
  И порыв внезапный ветра
  Горьки думы навевает.

  Все угаснет: мысли, чувства,
  Красота в свой час увянет.
  Наши боли и печали,
  Словно листья, опадают.

  Наши цели и стремленья
  Не успеют завершиться,
  Лжи и правде потаенной
  Никогда нам не открыться.

  Никогда любовь и вера
  Не спасут нас от кончины.
  Все исчезнет под пластами
  Из песка и темной глины.

  Но внезапно прекратились
  Слез безудержных потоки,
  И на ветках золотится
  Солнца луч мильонноокий.

 
 



  И мгновенно в сердце входит
  Вновь живительная сила,
  Что болело и страдало
  Заменило, что любило.

  Осень – желтый магендовид.
  Вся в слезах и вся в печали.
  В фиолете и багрянце
  Ниспадает одеянье.

 
   
  Ангел  Печали               


  По-над дремлющими реками,
  По-над утрами туманными
  Пролетает скорбный ангел
  Над землей обетованной.

  Там по улицам пустынным
  Только тени и молчанье.
  Спят усталые селенья,
  Нервный город затихает

  Вы, изгнанные из рая,
  Потерявшие, что можно,
  Что ж вы ищете отныне
  На измученной земле?

  Рай, утерянный без смысла,
  Красоту и суть познанья,
  Бесконечности стремленье
  Иль волшебную мечту?

  Мир сокрыт от вас извечно.
  Тайна только будет тайной.
  И гармонии, и правды
  Не достичь вам никогда.
 




  Войны, голод и страданья.
  Нету мира между вами.
  О покинутые дети,
  Бесприютен весь ваш мир.

  Ваши светлые искусства
  Поугасли. Нету веры.
  Гаснет факел.
  Ваши храмы опустели.

  Лишь страданья и болезни
  Торжествуют пир свой страшный.
  И никто вас не поддержит,
  Одинок ваш терний путь.

  О покинутые дети,
  Защитит кто вас, согреет?
  Кто вам пищу приготовит
  И для тела и души?

  По-над дремлющими реками,
  По-над утрами туманными
  Пролетает скорбный ангел
  Над Землей обетованной.

 

  Ангел Надежды 
               

  По-над солнцем заходящим
  Над вечерним благовестом
  Пролетает светлый ангел
  По-над твердью поднебесной.

  Вы, изгнанные из рая,
  Не печальтесь –  все свершится.
  Зерна горькие страданий
  Прорастут добром и светом.

  Ваши боли и печали
  Перельются в свет и радость.
  Успокоится отныне
  Ваша горькая душа.

  Ваши страстные искусства –
  Отпечаток вашей жизни,
  Ваших болей и страданий
  И исканий в темноте.

  Ваша музыка сольется
  С вечной музыкой Вселенной.
  Ваши танцы, ваши песни
  Перейдут в природы жизнь.
 



 
  Красота вас не покинет
  И согреет ваше сердце.
  И любовь пусть освещает
  Ваши терние пути.

  Где-то, странствуя по миру,
  Ваши души не исчезнут,
  Ваши трудные дороги
  Приведут вас в светлый Храм.

  Ваши веры и надежды
  Вас поддержат в дни печали.
  Человеческое братство
  Вас спасет от небытья.

  Ваша жизнь – одно стремленье
  И движение вперед.
  Вы, сошедшие на землю,
  Лишь ступени для других.

  По-над солнцем заходящим
  Над вечерним благовестом
  Пролетает светлый ангел
  По-над твердью поднебесной.

    
 
 







  * * *               


  А  у нас дожди, а у нас туманы.
  Желтизна и синево, носятся ветра.
  Вся земля покрыта желтыми листами,
  И парит в тумане синева.

  В эти дни холодные, мрачные, угрюмые
  Согреваешь душу мне, как весенний луч,
  И глаза усталые осенью наполнены,
  И печали лучики пробивают грудь.

 
 
               




II








 

     Где-то было, где-то было…
    Звоны подвенчальные.












 
 






  * * *               


  Ах, эти чудны дни весны!
  Вам нравятся цветные сны?
  Сие есть избранных примета.
  Сгорая, пролетит комета,

  Как наша юность над мостом,
  Соединяющим два мира.
  И в сердце выжженном, пустом
  Не зазвучит уж боле лира.

  Из мира детства и мечты
  Цветною радугой повиснет
  Волшебный мост чрез реку жизни,
  С него смотри не упади.

 





   * * *               


  Шаги твои тише и тише,
  И взгляд твой в тумане плывет,
  Как будто звон  звонницы слышен,
  И кто-то так тихо зовет.

  Туда, в неизвестные дали,
  Где жизни родная сестра
  И робкой улыбкой печали
  Чуть светит дневная звезда.

  Где краски так пепельно-белы,
  И куполы храмов легки,
  И хора далекого пенья
  Над  дремлющим  миром слышны.

 





   * * *               


  Синий, желтый, красный поцелуй.
  Душу не волнуй мне, не волнуй.
  В ночь под завывание пурги – ни зги.
  Шарики воздушные лови, лови.

  Синий, желтый, красный поцелуй,
  Душу не волнуй мне, не волнуй.

  Руки твои ласково лежат,
  На плечах улыбкою молчат, дрожат.
  Ветер так и плачет в проводах –
  Победи же, победи свой страх.

  Синий, желтый, красный поцелуй,
  Душу не волнуй мне, не волнуй.

 





   * * *         


  Я  тебя ласкал под утро,
  Как туман волну.
  Было радостно и жутко
  У тебя в плену.
  Целовал твое я тело
  И в любви глаза.
  Слезы замерли несмело,
  Как в траве роса.
  Робко-робко я касался
  До твоей груди.
  Звезды в сердце те остались
  До самих седин.

 





   * * *               


  Где-то было, где-то было,
  Звоны подвенчальные.
  Ах, как ты меня любила,
  Кольца обручальные.

  Солнце за гору садилось.
  Вечерок с прохладою.
  Что же нам той ночью снилось
  Под копной лохматою?

  В поле ивушка качалась,
  Обнявшись с сосною.
  Там любовь и начиналась
  У меня с тобою.

 







   * * *               


  – Нежности, хоть немного,
  Купите, прохожий, купите.
  По тусклой и грустной дороге
  Идет станционный смотритель,

  А я стою у вокзала
  И робко всем предлагаю:
  – Нежности, хоть немного,
  Купите, хоть самую малость.

  А люди странно обходят,
  Косясь на меня и пугаясь.
  –  Нежности, хоть немного,
  Купите, хоть самую малость.

 







   * * *               


  Среди коней и стройных, и прекрасных
  Нагая девушка стояла.
  И красотой, и юностью сверкала
  Среди коней и черных и атласных.

  В закате солнца томно и лениво
  Река текла по берегам песчаным.
  И в небе, грустно вечером венчанно,
  Сияло тихое и нежное огниво.

 



  * * *               


  Так бледен и нежен твой лик у окна
  На фоне зеленой портьеры.
  Упал и разбился хрустальный бокал,
  Осколки печально звенели.
  Рассвет зарождался сквозь терпкую мглу,
  Глаза твои грустно чернели.

 
 


   * * *               


  Когда идешь ты по аллее
  Под листопад осенних слез,
  Мне кажется опять виденье
  Далеких грез.

  Твой стан чарующий, движенье
  И аромат дождя…
  И снова в сердце упоенье
  И радость бытия.

  Тех дней волшебных удивленье:
  Багрянец, листьев фиолет
  И твое чудное явленье
  Сквозь дымку лет.

  И снова юность расцветает в полях души,
  И огонек внезапной жизни во тьме, в глуши.

 



 * * *

         Мело, мело по всей земле
         Во все пределы...
               
                Б. Пастернак               

  В окне так трепетно свеча
  Всю ночь горела,
  И жилка тихо у плеча
  Слегка темнела.

  И губы алые твои,
  Как сок граната,
  Меня безудержно влекли,
  Как рая врата.

  И в лужах спали небеса,
  Черны деревья.
  Твои небесные глаза
  Мне сердце грели.

  Всю ночь горело у окна
  Так робко пламя,
  И свет усталого огня
  Дрожал на раме.
   
 
 


* * *               


  Поблекшее синее небо
  С каштанами тайно шепталось.
  Явилась ты мне, словно Геба,
  Величьем своим упивалась.
  Глаза твои, полные страсти,
  И тело твое, словно лира,
  Наполнили жизнь мою счастьем,
  Блаженство и радость сулили...
  Поблекшее синее небо
  С каштанами тайно шепталось.

 





   * * *               


  Может, новой весною
  Я встречу тебя
  Босиком над росою,
  В золотистых кудрях.
  Утром в свете далекой,
  Чуть заметной звезды
  Ты мелькнешь одиноко
  Сквозь туманов ряды.
  С голубыми глазами,
  Опечаленный взор,
  Красный свет за плечами
  И во взгляде укор.

 
 




  * * *               


  Так буйно цвела бузина.
  И крепость, и храм все в крови.
  Так грустно смотрела она,
  Как солнце сгорало вдали.

  Внизу утомленно река
  Прохладные воды несла.
  Кроваво цвела бузина,
  Тревога над храмом росла.

  И вдруг все угасло, и дождь
  Омыл все чистейшей водой.
  Все прошлое встало, как ложь,
  Тяжелой и долгой бедой.

  И снова цвела бузина.
  И крепость, и храм вновь в крови.
  И грустно смотрела она,
  Как солнце рождалось вдали.

 
 




   * * *               


  Прости за то,
  Что все так получилось.
  Прости за то,
  Что жизнь уже прошла.
  За то, что мне
  Ты только лишь приснилась.
  За то, что ты
  Любила не меня.

 
   





* * *               


  Валери, Валери, Валери,
  Звезды ль гаснут в усталой дали?
  Или просто на сердце зыбь,
  Как дрожанье туманов у глыб?

  Не понять в этой блеклой ночи,
  То ль шуршат о былом камыши,
  Или это в полях души
  Ветер юности вдруг ожил.

 





   * * *               


  Я уж стал забывать тебя.
  Очертанья твои легки.
  Только память хранит любя
  След касанья твоей руки.
  Я уж стал забывать тебя.

  Цвет волос, и глаз твоих цвет,
  И плечей твоих теплый овал
  Мне остался, как нежный букет,
  Что тогда я в ночи целовал.
  Цвет волос и глаз твоих цвет.

  Только взгляд твой еще живет
  У меня на сердце больном.
  Может, скоро и он пройдет
  С моей памяти тихим дождем.
  Только взгляд твой еще живет.

 






   * * *               


  Cлучайный день,
  Случайный взгляд
  И блеск случайный.

  Мне все мерещится теперь
  Твой взгляд печальный,
  Пропитанный такой тоской,
  И дальний, дальний.

  Cлучайный день,
  Случайный взгляд
  И блеск случайный.

 


  * * *
                Е. А.
 
  Твое имя – как ветерок на листьях,
  Твое имя – как ручеек быстрый.
  Не вздохнуть – вспугнуть,
  Словно Млечный путь – будь.
  Как лань среди трав, как роса-слеза,
  Твой осенний нрав и весны краса.
  Ой, дева, дева, – прекрасней, чем Ева.
  Твое дело – жизни древо:
  Тепло хранить, близких любить
  И растить... И счастливой быть. 

 


  * * *               


  Как солнце на небе,
  Как цветы на земле,
  Так ты в моем сердце.
  И мысли мои о тебе,
  И память моя с тобой.
  Ты мое радостное утро
  И далекое детство,
  Прохлада парка
  И моя фиолетовая осень.
  Ты мой первый дождь
  И моя первая жажда.
  Ты мой грех и моя благодать,
  Моя мольба и мое покаяние.
  Ты мой храм и моя вера,
  Мой бесконечный поход
  И единственная дорога
  Среди всеобщего хаоса.
  Ты мои корни и мои подземные воды.
  Ты мой дом и мой магендовид.
  И душа моя жаждет тебя,
  Как древо жаждет влаги,
  Как творец жаждет творенья.

  И мысли мои о тебе,
  И память моя с тобой.
   
 
  * * *               


  Когда вы ходите по Ташкенту
  Такая юная и красивая,
  Любуетесь древними минаретами
  И яркими красками базаров,
  У нас в Ленинграде моросит дождь
  И стоят туманы. Я сижу в кресле
  Перед открытым окном,
  Слушаю прелюдии Шопена и думаю о вас.
  Добрый и умный взгляд
  Ваших черных бархатных глаз, 
  Вот-вот готовых вспыхнуть
  Синими языками пламени,
  Ваша почти мальчишеская фигура,
  Ваш звонкий и радостный голос,
  Ваше легкое и нежное дыхание –
  Все вдруг предстает предо мной,
  И я чувствую, как мое сердце
  Наполняется теплой благодарностью
  К этому удивительному миру,
  В котором существуете вы.

 
   * * *               


  Чаровница Маргарита
  Иссык-Куль зачаровала.
  Тайна древняя сокрыта
  В водах озера дремала.
  Там на дне его корона
  Изумрудная сверкала.

  Много храбрых и отважных
  В этом озере пропало,
  Что достать его корону
  Ценой жизни пожелало.
  Но и до сих пор корона
  На дне озера лежала.
 
  Лишь прекрасной Маргарите
  В день прощанья и печали
  Иссык-Куля дар бесценный
  Волны озера отдали,
  И венчанную короной
  Деву звезды провожали.

  Но с тех пор, пророчат люди,
  Иссык-Куль стал тяжко болен –
  Не забыть прекрасной девы,
  Что купалась в его волнах.
  От тоски безмерной ночью
  Иссык-Куля вздох, как бита,
  Упадет на дно пустое
  С тяжким эхом: "Маргарита."

 
  * * *


  Я видел тебя только раз один.
  Ты так прекрасно вошла в мой город
  На фоне его и моих седин.
  Твой образ нежный  и чист, и дорог.
  И грустно как-то дождь моросил,
  А ты говорила, что завтра поезд.
  “Ты любишь дождь?” – я тебя спросил.
  “Не только”, – дрогнул твой тихий голос.

 
   * * *


  С утра в окно взгляни
  На улицу пустую.
  Там тени лишь одни –
  Я по тебе тоскую.

  Прислушайся к тиши.
  Кукушка в ней кукует.
  Осталось сколько жить?
  Я по тебе тоскую.

  Ты  выбери в лесу
  Тропинку хоть какую.
  Стряхни рукой росу –
  Я по тебе тоскую.

  Взгляни на свежий луг
  И полосу седую.
  Закапал дождик вдруг –
  Я по тебе тоскую.

  И только лишь в ночи
  Услышишь речь другую.
  На все слова молчи –
  Ищи любовь иную.
   
 








* * *               


  Ты все забрала, чем я жил,
  Печаль мою и боль.
  Но не спасла от пустоты
  Меня твоя любовь.

  И тих, и нежен ночи взгляд,
  И память боль объяла.
  Остался, как один солдат,
  Когда вся армия уж пала.

 








   * * *               


  Ты меня любила только
  Один год в двадцатом веке.
  Осенью ушла, как юность,
  Ты навеки, ты навеки.

  Закружилось, завертелось,
  Каплет венценосца кровь.
  Лишь один денечек пелось
  И про власть, и про любовь.

  Каплет дождик, каплет дождик.
  Где-то музыка играет.
  С нами всякое бывает,
  Даже солнце умирает...

 
   Баллада 
   
   На склоне печальных и страждущих лет
   В прекрасную деву влюбился поэт.
   И снова расцвел уж заброшенный сад,
   И виделся им по ночам звездопад.

   В любви и блаженстве бежали часы,
   И радость, и счастье делили они.
   Но вот наступила вторая зима,
   В дорогу прекрасную деву маня.

   «Должна я найти свой покинутый дом,
   Прощенье родных я оставила в нем.
   Но ты меня жди», – прошептали уста.
   Лишь тихою дрожью смолчала листва.

   С тех пор протекло много горестных дней,
   И ждал, и томился тоскою Д'Иней.
   Лишь осенью поздней под слез фиолет
   И ветров, уставших от холода лет,

   Явилась вдруг дева – весь восковый лик.
   – Твоей я любимой печальный двойник.
   Повеяло страхом от мертвых тех слов.
   –  Откуда ты, дева, и где же твой дом?
   
   Она улыбнулась, горяча слеза
   По воску ланиты устало сползла.
   «Где дом мой? Не знаю. Не ведаю я.
   Тоска все терзает и гложет меня.

   


   Но ты меня жди»,–  прошептала она.
   И  с неба упала комета звеня.
   «Ты жди меня столько и трижды опять
   К тебе я вернусь, только свечи сгорят

   Из воска, который ты должен собрать
   И в травах, и в крови своей настоять.»
   И образ растаял. Вскричала сова.
   Опять собираться в дорогу пора.

   Твой путь невеселый, но выбора нет.
   «Ты кто и откуда?» – Лишь ветер в ответ.
   Минуло два года и несколько дней.
   В тоске и печали скончался Д'Иней.

   Лишь только луна и оставленный кот
   Его провожали до кладбищ ворот.
   И вдруг... Та же дева и слезы в очах.
   «Прости, не успела в назначенный час,

   Искала я дом свой, да так не нашла,
   К тебе за любовью я снова пришла.
   Теперь мне по миру скитаться одной.
   Уже никогда не вернуться домой».

   Лишь только гугукнула глухо сова,
   И вновь собираться в дорогу пора.
   И носится дева по свету с тех пор,
   И все не найти ей потерянный дом.

 
    * * *               


  Конь в поле,
  Свеча в доме,
  Человек в неволе.
  Смех, как грех, –
  Один на всех.
  Общая доля – неволя.
  Бьется сердце
  Для встречи,
  Где бы согреться?
  Была подругой,
  Стала вьюгой,
  Была реченькой,
  Ручейком млечным,
  Стала вечною
  Печалью невенчаной.
  Была прохладою лесною,
  Ноченькой звездною –
  Стала крестом кленовым,
  Тьмою мерзлою.
  Гуляй, ветр,
  Носись, как вепрь.
   Где жизнь? Где смысл? Где?
  Воля в узде,
  Волки в гнезде
  Везде.
  Гнет, как лёд –
  Нигде не согреться.
  Но только вперед.
  Хоть плачет сердце.

 



  Ты ушла на час
  Или на вечность?
  Пуститься в пляс
  До новой встречи
  Или замерзнуть
  Айсбергом в океане?
  Литания, Литания, Литания.
  Минус 40  на улице, 40 в теле.
  Что ты вернулась –
  Могу ль поверить?
  Только во сне
  Или в полудреме.
  Как окунь на блесне вздернут.
  Из последних сил бейся –
  Не вернуться к воде.
  Где теперь согреешься,
  Разве что в беде?
  Опять ползти,
  Чтобы вздохнуть.
  Старый путь –
  Тяжелый, как ртуть.
  Только б вздохнуть.
  Только б вздохнуть.

 
   * * *               


  Если один, что тебе нужно?
  Габардин или ужин?
  Или на ночь суженую
  В кружевах? Не нужно?
  Ночь, как злая дочь,
  И не пускает, и гонит прочь.
  Ох, невмочь!
  Бессонница стоит у постели,
  Как смерть у тела,
  Улыбается еле-еле.
  Как вам нравится одному?
  Четыре часа  ночи, открыты очи.
  Пошла прочь, бессонница,
  И так невмочь.
  За все сторицей заплачу
  И тебе, и другому врачу,
  Но смолчу.
  Где силы взять
  Так стоять одному?
  Ни другу, ни врагу...
  Но по-другому не могу.
  Первый автобус пошел к людям.
  Брошен, как калоши в будни.
  Трудно, ох, как трудно.
    
 



Забуду, все забуду, если смогу.
  Лишь одно сберегу:
  В Павловске на берегу
  Читали Тютчева, вода журчала.
  Дня не было лучшего
  За всю жизнь.
  Сердце таяло и молчало.
  Вот оно, начало
  Сегодняшней печали.
  Хоть и не венчали между свечами,
  А как встречала!
  Ночью ли, утром –
  Нутром ощущаю тепло и нежность.
  Казалось, вот она, вечность.
  Обман, беспечность.
  Сеял тепло – камни собираю.
  Время такое настало.
  Где бы взять сердце из стали,
  Чтобы выстояло?
  Опять бессонница. Сгинь!
  Боже, дай сил!
  Аминь!


 




   

  * * *               


  Черная кошка – пантера дикая,
  Рыжая кошка – лисица хитрая
  Рядом со мною шагают по жизни.
  Черная кошка мне сердце терзает,
  Словно когтями скребет по нему.
  Рыжая кошка мне сердце ласкает,
  Шерсткою мягкой касаясь едва.
  Черная кошка темною ночью
  Ждет лишь мгновенья,
  Чтоб в горло вцепиться.
  Рыжая кошка утром осенним,
  Ласкаясь, мурлычет у меня на руках.
  Рыжая кошка – лисица хитрая,
  Черная кошка – пантера дикая
  Рядом со мною шагают по жизни.

 

            Три романса




  Минувшее


  Вы не смотрите на меня
       Так  грустно, безнадежно.
  Ваш взгляд печалит сердце и страшит.
  Вам кажется, что все прошло,
Что неизбежно
  На всем печать минувшего лежит.

  Вы так всегда непримиримы
       К моим порокам и моим грехам.
  Как будто никогда меня Вы не любили.
  Как будто кончилась весна,
       Иль Вы забыли,
  Что боль и радость – все отдал я Вам.

  Вы так устали от моей любви,
  Такой неровной и безмерно пылкой.
  В последний раз простите мне грехи
  И осветите ночь своей улыбкой.

 
 



  Позвольте вас любить


  Позвольте вас любить и называть любимой.
  Позвольте быть при вас и лишь слегка грустить.
  Во сне произносить божественное имя.
  Касаться ваших рук и обо всем забыть.

  Позвольте вас любить и напевать Шопена.
  При встрече ликовать и нежный взгляд ловить.
  Безмолвно трепетать от сладостного плена.
  И к утру умирать, а к вечеру вновь жить.

  Ах, этот листопад, молчание и дождик.
  И слушать тишину так сладостно вдвоем.
  Позвольте поднести вам эти чудны розы
  И вас благословить как света божество.
 

 
 
 

Не привыкай


  Не привыкай к моим ты поцелуям,
  Не привыкай к объятиям моим,
  И пусть всегда слова "Тебя люблю я"
  Твоим причастьем будут пусть святым.

  Не привыкай к осенним листопадам
  И к снегу чистому зимой не привыкай.
  Не привыкай, когда меня нет рядом,
  Когда с тобою я, не привыкай.

  Не привыкай, что в храме нету Бога,
  А в сердце нету жизни без тебя,
  И что одна мне выпала тревога –
  Любить тебя, всегда любить тебя.

  Не привыкай, что я тебя ревную,
  Не привыкай к страданиям моим.
  И пусть всегда слова "Тебя люблю я"
  Твоим причастьем будут пусть святым.

  Не привыкай ты к грусти и печали,
  Не привыкай к несбывшимся мечтам,
  И пусть всегда, все то, о чем мечтали,
  Звездой негаснущей сияет в жизни нам.
 
 


Песня               


  По полям и лугам,
  По полям и лугам
  Синева с пеленой
  Белоснежной легла.

  Сосны ввысь все вплелись,
  Сосны ввысь все вплелись,
  И на небе седом
  Звезды тускло зажглись.

  И надежда души,
  И надежда души
  Родилась, как огонь,
  В бесконечной глуши.

  Так гори же, огонь,
  Так гори, огонек,
  Не погасни, родной, –
  Путь нам в жизни далек.

 


   * * *             


  Когда сойдет на град полночный
  В убранной шали тишина,
  Когда над площадью завьется
  Снежинок юных белизна,

  Обнимемся с тобою сладко
  Наперекор текущих бед
  И улыбнемся лишь украдкой
  Сей радости на склоне лет.

  Душа с душою вновь сольется,
  В тепле и нежности любя.
  И миг счастливый отзовется
  В далекой памяти бытья.
               
 
   * * *
                Г. К.               


  Так дни бегут, и месяцы, и годы,
  Но Ты со мной.
  Опять пройдут печали и невзгоды
  Весной.

  И мы с Тобой, как много лет назад,
  Рука в руке пройдем наш  Летний сад,
  И в галерее мраморных богов
  На нас повеет временем веков.

  И буду целовать Тебя в лицо и губы,
  И ангел протрубит в небесны трубы.

  Обнявшись, мы пройдем  по берегу Невы.
  Колонн Ростральных  бледные огни
  Напомнят нам, что мы еще живы,
  И город помнит нас, наш пульс
  И тел тепло, и знает, что мы есть одно.

  И буду целовать Тебя в глаза и губы,
  И ангел протрубит в небесны трубы.

  Мы выйдем на канал, где два чудесных храма,
  Где царство книг и музыка органа
  Доносится до нас издалека,
  Где Рим и Византия смотрят сквозь века.
 
  И буду целовать Тебя в лицо и губы,
  И ангел протрубит в небесны трубы.

 


 
  В Михайловском саду ворон покормим гордых,
  И расцелуем псов в их радостные морды,
  И ляжем на траве у  Русского дворца,
  И вдруг исчезнет тень с усталого лица,
  В глазах появится опять любовь и нежность,
  И станет теплою небесная безбрежность.

  И буду целовать Тебя в лицо и губы,
  И ангел протрубит в небесны трубы.


   
 


 
  * * *


  Годы мчатся, словно кони по степи.
  Вижу Павловск. На пригорке стоишь ты.
  Хоровод берез невенчаных кружит,
  Ручеек сокрытый меж дерев бежит.

  Вкруг все соткано из зелени младой.
  На другом пригорке я стою седой.
  Солнце ярко светит в небе голубом.
  Лютики  златят с ромашками кругом.

  Вижу, ты идешь тропинкою ко мне.
  Вот лежим средь поля мы наедине.
  Вижу, как целую в губы я тебя.
  Вижу, как ласкаю всю тебя любя.

  Вот идем, обнявшись, по аллее мы.
  Серебрит на небе бледный свет луны.
  Воздух полон аромата и тепла.
  Ты меня любила, я тебя.

               
               
 
               
 
 


III               
               

 
 Я смотрю на часы песочные.
Что осталось и что ушло?
               

               











 


   * * *
               

  Мой милый мальчик,
  Год, как ты родился.
  Так светел мир,
  Улыбка так ясна.
  Твой первый пир.
  Я за тебя молился,
  Пусть будет добрая
  Твоя звезда.

  Хоть твой кораблик мал
  И берег еще близок,
  Но целый океан встает
  Перед тобой.
  Плыви вперед,
  Хоть и с великим риском,
  Но в путь,
  Прибой уж настает.

  Будь смел.
  Веди корабль свой твердо.
  И в штиль, и в бурю
  Верен будь себе.
  Судьбу приемли не кляня,
  Но гордо. И слабых дух
  Ты возвышай везде.
 
 
  * * *               


  Я смотрю на часы песочные.
  Что осталось и что ушло?
  Этот мир наш – такой непрочный,
  Знает жизнь свое ремесло.

  Что уйдет безвозвратно потеряно,
  Что останется жить не спеша,
  Может, в новую жизнь переселится
  Утомленная ныне душа?
 
 
* * *               


  Когда я был король, так чудно грело солнце,
  И в небе голубом звенели облака.
  Березы, тополя глядели мне в оконце,
  В фиалках, васильках кружилась вся земля.

  Когда я был король, мне было восемнадцать,
  Державой я владел из бирюзы и льна.
  Меня любила та, которой лишь шестнадцать,
  Которая была, как утро, хороша.

  Когда я был король, так ярки были звезды,
  Хрустальные фонтаны блестели в синеве.
  Когда я был король, так нежно пахли розы,
  И вальсы, и мазурки звучали при дворе.

  Когда я был король, так темны были ночи,
  Хмельна так была кровь, горели две свечи.
  Меня любила та, чьи страстны были очи,
  И поцелуи жгли, как острые мечи.

  Сейчас мне сорок пять, держава потускнела.
  О, где же вы, друзья, что были так верны?
  Покинула меня и сказочная дева,
  Чье сердце, словно тень обманчивой луны.

  Когда я был король...

 
  * * *          
   
         
  Калейдоскоп я, состою из миллиардов
  Цветных частиц из разума и чувств.
  И случай-Бог здесь правит бесконечно.
  Ничто необходимость, только вечны
  Мельчайшие кристаллы всех цветов и звуков,
  Что чудеса творят, достойные богов великих.
  И только я – калейдоскоп несчетноликий
  Во всем. Момент – я царь, момент – я раб.
  Вот ужас, страх, вот воля крепкая, как сталь, –
  Распались вмиг на составные части.
  И краски, звуки, чувства, страсти
  Вмиг отошли куда-то вдаль.
  Вот боль с печалью образует радость.
  Вот молодость в мгновенье переходит
  В старость, добро и честь – в позор и ложь.

  А вот, о, ужас, –  смерть и плаха.
  И урна, полная от праха, и снова все опять.
  Калейдоскоп  я, равно как и мир.
  Планеты, звезды, миллиарды звезд –
  Мельчайшие частицы мира и мгновенья,
  И случай здесь царит над всем неразделенно.
  Распад, стихия вечной связи – во мне все.
  Мир и я – один калейдоскоп бескрайний.

 
  * * *               


  И вновь задуло холодком
  Из щелей окон,
  И было на сердце темно
  И одиноко.
  И тени от свечей легли
  На пол и стены,
  И за окном опять мели
  В сердцах метели.
  И словно, как аккорд пурге,
  А с ней и ветру,
  Внутри все стыло холодком
  В тоске по лету.

 






   * * *               


  Уж  сны не снятся,
  И на сердце пусто.
  Неведомо когда
  Покинуто душой,
  Оно молчит, как
  Мир безмолвный Кусто.
  Когда же кончится
  Все это, Боже мой?

 






   * * *               


  B этом доме уже не живут.
  Только ветер гуляет вдоль стен.
  В нем никто уж не любит совсем,
  И совсем никого уж не ждут.

  В этом доме камин уж потух.
  Лишь зола с пеплом тихо поют,
  Вспоминая минувший уют,
  Под жужжанье назойливых мух.

  И мужчина заходит в тот дом,
  И ночами сидит у окна.
  Словно слушая тихий псалом,
  Ждет он ту, что была не верна.

 






   * * *               


  В минуты горечи и боли,
  Когда все кажется пустым,
  Глядя, как гаснут искры воли
  Сквозь время дым,
  Когда родник, питал что сердце,
  Уж пересох,
  Когда твой юношеский Бог
  Уже не Бог,
  Когда нахлынут слезы боли
  И стон замрет в тиши –
  Ни состраданья, ни прощенья
  Уже не жди.

 






  * * *               


  О ты, душа моя!
  В каких мирах летаешь?
  Скорбишь ли ты о чем
  Иль ищешь ты кого?
  Иль просто поминаешь
  Мгновенья те, что провела со мной?
  Я был с тобою груб и не согрел тебя.
  Ты одинока так осталась до конца
  И до сих пор, наверное, страдаешь?
  А я почти что труп – ни славы,  ни венца.
  Прости, что мой приют был глух.
  Еще одна надежда погибла для тебя.
  И шанс, что дан нам был,
  Как шутка, исчезает,
  И не вернуть ничто.

 







  * * *               


  Мой парикмахер уже умер.
  Портной из жизни мой ушел,
  Сапожник тоже мой скончался,
  И только я еще живой.

  Моя прическа побелела,
  Костюм уж мне не по плечу,
  Ботинки держатся уж еле,
  И только я еще живу.


 







* * *
   
         
За кругом круг. Грядут уже иные.
С надеждой  новою и новою мечтой.
Любовь и красота – два сфинкса вековые
Уж вновь к себе влекут таинственной звездой.
И славы нити золотые
Плетет паук заманчивый узор.
            
  Гуттаперчевая песенка


  Гуттаперчевые мальчики
  Гуттаперчево молчат,
  Гуттаперчевые девочки
  Гуттаперчево глядят.

  Гуттаперчевые дяди
  Гуттаперчевый пьют ром
  С гуттаперчевыми тетями
  Гуттаперчево вдвоем.

  Гуттаперчевые все мы,
  Гуттаперчевый я сам,
  Гуттаперчевые слезы
  По моим текут щекам.

  Гуттаперчево мы любим,
  Гуттаперчево живем,
  Гуттаперчево все губим,
  Гуттаперчево умрем.

  Гуттаперчево страдаем,
  Гуттаперчево поем,
  Гуттаперчево теряем,
  Гуттаперчево найдем.
 
  Гуттаперчевое небо,
  Гуттаперчевый мой сад,
  Гуттаперчевый, я знаю,
  Завтра  будет рай и ад.




  Гуттаперчевое утро,
  Гуттаперчевая ночь,
  Гуттаперчевые звезды
  Сквозь туман уходят прочь.

  Гуттаперчевые все мы,
  Гуттаперчевый я сам,
  Гуттаперчевые слезы
  По моим текут щекам.











 




  * * *               


  Как листья, годы опадают с древа.
  Лишь грустью тихой на твоем лице
  Улыбкой робкою скользнет печали тень
  О том, что не сбылось или о том, что было.
  Чредою дней обманутых прошли сомненья,
  Поиски себя в бескрайности и закутках судьбы.
  Но тщетно, в сердце отклика не будет.
  Ни звон колоколов, ни моргов тишина,
  Ни звонкий крик ребенка – ничто уж
  Не привнесет в тебя ни радость, ни страданье.
  Ты провожаешь трезво год, как равно
  И встречаешь еще один грядущий.
  Как чисел ряд, но все равно живой.
  Хоть близкий, но отличный.
  И где-то, может быть, в себе таящий то,
  Что ты искал  и более не ищешь.
  Так будь благословен как год входящий,
  Так и год минувший.

 





   * * *               


  Здравствуй, Пиаф.
  Ты как вечер и утро.
  Здравствуй, Пиаф,
  Воробышек трепетный мой.
  Ты заставляешь сердце мое
  Плакать и душу мою страдать,
  Ибо я ничем не могу помочь тебе.
  И ты бьешься своим маленьким
  Горячим телом среди самодовольства
  И несправедливости и отдыхаешь
  Среди нищеты и страданий.
  Здравствуй, Пиаф.
  Ты – моя боль и моя любовь.

 




   * * *               


  Клочьями, клочьями – прямо на голову.
  С детства ли, с юности или смолоду
  Грусть эта, грусть эта,
                эта бескрайняя грусть.
  Проспектами длинными и темными,
  Смешавшись с неоном, к сердцу тянется.
  Шагами беззвучными и невесомыми
  По венам и нервам ползет крадучись.
  Грусть эта, грусть эта,
                эта бескрайняя грусть.
  Веяньем ветра, шорохом листьев,
  Вечерним воздухом до сердца касается.
  Ночью темной, как рябью озера,
  Сердце тронуть пытается.
  Грусть эта, грусть эта,
                эта бескрайняя грусть.

 
   
               
               

 
IV





               
 
    О тени прошлого,
    Совсем непрошено
    На жизнь ложитесь вы,
    Былым поросшие.

 







   
 










* * *               


  Приносили приношенье –
       Нилу.
  В жертву юность предавали –
       Богу.
  И черпали в этом силу  –
       Люди.

 









   * * *               


  Здесь над плакучею березою звезда
  Молчит всегда.
  Здесь черный ворон в чистом поле
  В неволе.
  И сосны смотрят свысока
  На облака.

 
   
 
 






  * * *   


  Два дня прошли.
  Их поглотила Лета,
  Как капли две дождя,
  Как луч угасший света.

  Под утро дождь лил
  Тихими слезами.
  В тумане парк,
  Вода журчала.
 









   * * *               


  На землю ночь ложится
  Черной тенью.
  Под одеялом синевы
  Извечный дремлет Север.

 









   * * *               


  Сквозь готику аллей
  Под листьев желтых дождь
  Бредет с свирелью Лель
  И венецианский дож.
 










   * * *               


  Тиха на берегу реки стояла ива.
  И сонно двигалась вода неторопливо.
  И капал дождь сквозь пелену седых туманов.
  И была музыка слышна, как скорбь органов.
 










   * * *               


  И каждое утро с новым рассветом
  Я в путь стремлюсь умирая.
  По чистому снегу, по лунному свету.
  Прощай, прощай, дорогая...
 








   * * *               


  Мой Альбион туманный – Петроград.
  Ты снишься мне безмолвными ночами.
  Хоть здесь Иерихон – мой черный сад,
  Но плачет сердце тихими слезами.
  Мой Альбион туманный – Петроград.
 








   * * *               


  В сумерках храмов готических
  Звуки органов слышны.
  Звездами снов летаргических
  Падают слезы души.

 










   * * *
               

  Октябрь в Павловске.
  Мы пили тишину
  Последних листьев,
  Желтых и печальных.



 










   * * *               


  Есть правила, есть исключения.
  Мне зарево, тебе отречение.
  Мне топь и гать да тебя искать.
  Тебе – страх, как рать,
  Да меня поминать в час прощения.




 









   * * *               


  Мы живем, как волы,
  В этой красной стране.
  Нет ни воли, ни чувства протеста.
  Нет и памяти даже, что были вольны,
  Нет в нас даже и жажды к возмездью.
 









   * * *               


  Я сижу
  На берегу
  Городской  реки.
  Движение воды уносит
  Мои грустные мысли о прошлом.
 









   * * *               


  Полдень. В парке
  Опять моросит дождь
  И журчит ручей.
  Но уже нет тебя.
  И мне очень грустно.
 









   * * *
               

  Твои губы
  Такие теплые
  И зовущие.
  Я вспоминаю их,
  Идя с работы домой.

 









   * * *               


  Голубая жилка
  На твоей
  Тонкой руке.
  Как хочется
  Обнять тебя.
 









   * * *               


  Я прикоснулся
  Губами к твоей
  Груди.
  Пахнет свежестью
  И молоком.
 









   * * *               


  Тени лунные,
  Холодные и одинокие.
  Легли вы на вечернее поле.
  Вот и настала
  Осень моей жизни.
 









   * * *               


  Утром в электричке
  Люди молча думают
  О вчерашнем и сегодняшнем дне.
  Почему жизнь так грустна?
 









   * * *               


  Здравствуйте!
  Вы все торгуете газетами?
  Спасибо Вам. Вы уже старенькая.
  А я только вышел из больницы –
  И снова иду на работу.
 











   * * *


  По утрам сквозь туманы
  Образ тихий и грустный,
  Как молитва о маме
  В этом мире ненужном.

 









   * * *

  И возложил на сердце я печать
  О храмах Петербургских и мостах,
  Соединяющих дворцы прекрасные с богами
  И град хранящих ангелов с крестами.               
      
 
          








               
   * * *

  Я хмельной  этой  осенью
  Желтизною напился.               


 









   * * *               


  Сегодня я отвез маму в театр.
  Она очень старенькая,
  И жизнь безжалостно
  Покидает ее.
 









   * * *               


  Закапал мелкий дождь.
  В парке свежо и прохладно.
  Но тебя уже нет.
  И я с грустью думаю
  О последних своих днях.

 









  * * *


  Если жизнь имеет конец,
  То зачем все?
  Стоит ли думать
  О прошедшем и будущем?
  Я молча сижу на берегу реки.

 









   * * *               


  Я иногда думаю,
  Что слаще –
  Свобода или слава?
  По-моему, и то и другое –
  Грустные вещи.

 









   * * *               


  Еще наступила одна осень.
  В багрянец и фиолет  оделись деревья.
  На сердце светло и грустно.
  И в памяти дни, проведенные с тобой.

 









  * * *               


  Не кирпичи мы в здании огромном,
  Что сотворил могущественный Бог.
  Мы листья, что осеннею порою
  Во все просторы гонят ветры.

 









   * * *               


  Опали листья. Дерева черны.
  Иду встречать любимую с работы.
  К  закату дней иной уж нет заботы,
  И мысли, словно листья, холодны.

 









   * * *               


  Я Тебя любил зимою,
  Я Тебя схоронил летом.
  Расцвели сады сурьмою,
  Но не знала ты об этом...

 









   * * *               


  Двух женщин я любил
  В своей жизни...
  Одна была, как Солнце,
  Другая была, как Дождь.


               
 








   * * *


  Не покидай – ни зимой, ни летом.
  Не покидай – ни ночью, ни днем.
  Моя единственная планета
  В созвездии людском.

 









   * * *               


  Когда-то давно меня любили дети,
  Потом меня любили женщины,
  Теперь меня любят
  Только бездомные собаки.

 









   * * *               


  О тени прошлого, совсем непрошено
  На жизнь ложитесь вы, былым поросшие.
  Печать минувшего,  как тень меж соснами,
  И высь, осунувшись, легла над пропастью.
  И страсть угасшая глазами сонными
  На звезды падшие глядит со стонами.

 









   * * *               


  Я так люблю Вас
  В сумрачный свой час –
  И нежно, и печально.
  И блеск веселых Ваших глаз,
  И милой юности сиянье ...

 
 








   * * *               


  Руки твои так печально небрежны.
  Юности годы прошли.
  Плечи любимой и страстно, и нежно
  Уж не обнимут они.

 









   * * *   

               
  Проходят дни, проходят годы,
  И нет уж сил любить.
  Но снова солнце из-за гор восходит,
  И жизни снова быть, но для других.
               
 









   * * *               


  Сколько грехов за нами,
  Сколько за нами боли.
  За голубыми волнами
  Час наступает шторма.

 









   * * *               


  Мир наш – забытых истин.
  Мир наш – в ночи выстрел.
  Мир наш – "Мулен Руж".
  Мир наш – покинутых душ.

 










   * * *


  О, эти длинные, нескончаемые дороги.
  О, этот глубокий, глубокий туман.
  И одиноко трясущиеся дроги
  Совсем неизвестно, неизвестно куда.

 
 







          
   * * *               

               
  Когда не осталось любимых,
  Когда нет собственности и врагов,
  Я иду по дороге, короткой и длинной,
  И только один Бог вместо многих богов.               
 
 

 


 V





 

Я храм в своем сердце выстроил,
Тебя любя…



               



 




   * * *    

   
  Прости, мой город, и прощай.
  Так сердце бедное заныло.
  Печаль и радость – все здесь было,
  Любовь мою не забывай.
 
  Прощайте, храмы и дворцы.
  Прощайте, ангелы с крестами,
  В тумане парки и мосты,
  Ограды  литые со львами.

  И с золотыми куполами
  Исаакий, гордый и немой.
  И Петр, с дикими глазами,
  С простертой дланью над Невой.
 
  Когда мы белыми ночами,
  Обнявшись, вдоль Невы гуляли,
  Ростральных бледные огни
  Нам говорили о любви. 

 

 



  * * *
 
 
  Осень. Дождь. Все в тумане и влаге.
  Город снова больной. Не уйти никуда.
  Скука вместе с хандрой
  Свои подлые подняла флаги
  Над усталой и мрачной толпой.

  В сонной дымке мосты. Ничего не связать.
  По канату над городом шествует клоун.
  Он промок и дрожит. Он от страха устал.
  Он давно безысходностью болен. 

  На Ростральных огни чуть заметны в тумане,
  Как последний маяк для умолкшей души.
  Вдоль реки на коне всадник мчится печальный.
  Он в плаще и с копьем. Он на помощь спешит.
   




   * * *               


  Здесь в Летнем парке у Невы
  Гуляли некогда цари,
  И греков боги до сих пор
  На нас бросают гордый взор.

  В тени дерев под пенье птиц
  Здесь галерея дивных лиц,
  И лебеди на лоне вод
  В пруду, где дремлет небосвод.
 
  Под готику седых аллей
  Виденье  невских кораблей,
  И разведенные мосты
  До первой утренней зари.

  В ограде щит из двух орлов.
  И взгляд медузы смерти полн.

 


   * * *               


  Когда идешь от бастионов,
  Где ангел со крестом,
  И над заснеженной Невою
  Блеск солнца раннею весной,

  То чувствуешь: душа открыта,
  И город – первая любовь.
  И жизнь, как первозданный свиток,
  Закону Ветхому – пароль.

 


   * * *               


  Я храм в своем сердце выстроил,
  Тебя любя,
  Сердцем и мыслями, сердцем и мыслями
  Славлю Тебя.

  Бессонные ночи, рассветы Твои,
  Невы ночная печаль,
  Разбросят тусклый свет фонари
  Сквозь сонных туманов шаль.

  Мне твои ночи и реки твои,
  Решеток ночных кружева,
  Нежность и грусть проспектов твоих,
  Туманов твоих синева.

  Мостов силуэты и тихих дождей,
  Титанов и львов гранит,
  Прохлада и трепет пустых площадей,
  Когда еще город спит.

  Я храм в своем сердце выстроил,
  Тебя любя,
  Сердцем и мыслями, сердцем и мыслями
  Славлю Тебя.

 







   * * *               


  С утра мело, и по каналу
  Дрожали блики фонарей.
  И храм в заснеженном тумане
  Таинственно едва темнел.
  И будто тень былых монголов
  Восстала из руин веков.
  И гордые со скорбью взоры
  На землю падали легко…
 
               




 VI




               
 
А душа моя, я знаю,
Где-то уже в небе синем
Между  родиной Израиль,      Между  родиной Россия.

































   * * *


  Сегодня чистый понедельник,
  И на душе светло.
  Зажег я в комнате светильник
  И отворил окно.

  Здесь солнце, море – чудный край,
  Здесь град Ерушалайм.
  И ты, березонька моя,
  Всегда возле меня.

  А там и парки, и дворцы –
  Все помнят нас с тобой.
  Прогулки вдоль реки Невы,
  Исаакий золотой.

  Атланты, ангелы с крестом,
  В тумане тихий град,
  И утро, как в душе псалом,
  И легкий снегопад.
 
  Благодарю за все я жизнь,
  За мысли и дела,
  За день, в который родилась
  Березонька моя.
 


   * * *


  Здесь пальма пред моим окном
  Так восхитительно бездушна.
  И в жарком небе голубом
  Луна мне кажется ненужной.

  А там, в России, мои рябины,
  Печаль и нежность моих берез.
  Здесь все чужие, здесь все другие –
  И холод пальмы, и запах роз.
   


   Петля


  Две страны – одна доля.
  Там неволя и здесь неволя.
  Петля круглая – нет конца.
  Глаза закрыты, не видно лица.
  Сердце стучит, воздуха не хватает.
  По комнате то ли дух, то ли ангел витает.
  Ждет души исход. Здесь выход или восход?
  Все потерял, чем на земле держался.
  Нет желаний больше, одна  лишь слизь.
  Из последних сил от жизни рвался
  В никуда, в нежизнь.
  Не понять уже, где верх, а где низ.
  Под ногами взвизгнул карниз.
  Кто кого предал раньше –
  Иуда Христа или наоборот?
  Нет спасенья ни правому, ни виноватому.
  Последний шаг или поворот.
  Маме привет от меня. Скоро встретимся.
  Оба без религии, но в Бога верили.
  Единственная не предала ни разу.
  Звук разбитой вазы, локтем задетой.
  Это было в июле, последним летом.
  Хайфа купалась в солнце и море.
  Какая радость, какое горе!
               
 

   * * *


  Кипарис воткнулся в небо.
  Звезды мимо облаков плывут.
  Я давно в России не был,
  Там меня рябины ждут.
  Там осталась лишь могила моей мамы
  И дожди. Никого так не любила.
  Скоро встретимся, ты жди.
  Kто-то ночью постучался
  И позвал  меня к себе.
  Не успел открыть я двери,
  Не узнал тебя во сне.
  Но я знаю, что ты скоро
  Позовешь меня опять.
  Я тебе тогда открою,
  Я не буду больше спать.
  Так уже случилось, мама,
  Что остался я один.
  Это ты при жизни знала
  До еще моих седин.
  Но теперь лишь боль и чувство,
  Что ничто уж не вернуть.
  В сердце пусто все и  чуждо.
  Соберусь в последний путь,
  А душа моя, я знаю,
  Где-то уже в небе синем.
  Между  родиной Израиль,
  Между  родиной Россия.
       
 

   * * *


  Среди камней, разбросанных по склонам,
  Мужчина  шел с Писанием в руках.
  Так аскетична и строга была природа,
  И скорбная  печаль в его глазах.
  И был июль двухтысячного года,
  Израиль, Хайфа, солнце и вода.
  И ощутил я корни моего народа,
  И навернулась на глаза  мои слеза.
    
 




 * * *

               
В Хайфе на улице Герцеля
Пожилой еврей из России
Играет на скрипке
Пронзительно грустную мелодию.
Я сижу на скамейке рядом с ним,
И по глазам моим текут слезы.
Может, потому что я люблю
Две эти страны –
Маленький Израиль и
Бескрайнюю Россию
С их такими разными судьбами
И с народами, которые
Так много страдали.               
   





   * * *


  Я сижу на крыше дома
  В мной построенной сукке.
  Надо мною звезды в небе –
  И Тора в моей руке.

  Тихо ночью. Свет свечей
  Освещает два стакана.
  Мы с тобой немножко пьяны
  От вина и от речей.

  Хорошо жить у евреев –
  Море, солнце и вино.
  Нет нужды в иной мне вере –
  Все продумано давно.

  Я касаюсь губ любимой.
  Ночь. Луна глядит в окно.
  Пролетает время мимо –
  Все продумано давно.

 
  Еврейская свадьба

  Веселись, моя душа!
  Нет в кармане ни гроша.
  Словно ветр гуляет в поле
  Все еврейское подворье.
  На сто первом километре
  Пляшут взрослые и дети.
  Пляшут третий уже день,
  Пляшут все, кому не лень.
  А над домом сам скрипач,
  Как нахохлившийся грач.
  Эй, играй-ка веселее!
  В доме старого еврея
  Свадьба нынче.
  Прочь, печаль!
  Ничего ему не жаль.
  Выдает он дочь Ребекку
  Молодому человеку.
  Все, кого там держат ноги,
  Пляшут прямо у дороги.
  Бьют стакан стеклянный об пол
  (Будут вместе жить до гроба),
  Чтобы всем нам вместе с ними
   Быть в родном Иерусалиме.







* * *

  Поутру собаки лают
  И храпит сосед.
  Этим миром кто-то правит
  Или нет?

  Месяца, и дни, и годы
  Весело бегут.
  Догорает свечка жизни,
  И меня уж ждут.

  По ночам не спится
  Мне давно.
  Жизнь кручу мою сначала,
  Как кино.

  Вижу детство.
  На траве лежу ничком.
  Хутор, речка,
  За спиною отчий дом.
 
  По земле букашки
  Бегают смешно.
  В сердце тихо и спокойно
  И светло.

  Вижу дом
  И маму всю в слезах.
  Похоронка, боль
  И страх в ее глазах.

 

  Вижу, бабушку хоронят.
  Гроб и смерть.
  Так не верилось, что те,
  Кого мы любим, могут умереть.

  Школу вижу.
  Пацаны
  Все в отцовские одеты
  Робы и штаны.
 
  Двор послевоенный.
  Драки и кино.
  Все так это было
  Близко и давно.

  Храм науки.
  Университет.
  Театры, музыка, музеи –
  Вечный свет.

  Книги, мир поэзии,
  Любовь.
  Радость творчества
  И пораженья боль.

  Армия. Командный пункт
  В лесу.
  С автоматом по-пластунски
  Я ползу.

  Карты, водка, дембель
  И парад.
  Как тогда работе
  Был я снова рад.
  Вижу женщин,
  Что когда-то я любил.
  Тело, запах, цвет волос
  Уже забыл.

  Сыновья.
  Два мальчика моих.
  Жизнь тогда казалась,
  Словно майский стих.
 
  Вижу целину
  И Казахстан.
  Кони мчатся по степи,
  Как  ураган.
   
  Вижу горы.
  На вершине я стою.
  С радостью на мир
  Огромный я смотрю.

  Город нежный вижу
  На  Неве.
  Парки и дворцы
  Являются вновь мне.

  Смольный Храм. Мосты через Неву.
  По каналу Грибоедова иду,
  За руку держась с моей любимой.
  Так тепло и радостно все было.


 


  Летний сад
  И ангелы с крестом.
  Все так дорого и близко.
  Это был мой дом.
 
  Похороны мамы
  Вижу как сейчас.
  Все ушло, казалось,
  Вмиг и час.

  Сердце стало пусто,
  Без любви.
  Тяжкими, немыми
  Стали дни.
 
  В Хайфе я сейчас,            
  В Израиле, живу.
  С высоты Кармеля
  Я на мир смотрю.

  Что-то, что ушло
  Или не сбылось.
  Было это или только
  Все приснилось…

 

Гипертонический криз


Я видел сегодня над Хайфою звезды.
И облако плыло к Иерусалиму,
Чтоб выплакать слезы о том, что любило,
Над  древней стеною молчанья и плача.
И, полон отчаянья, боли и страха
(Казалось, секунда осталась до краха),
Воочию видел бессонной я ночью:
Летела за облаком дивная птица.
Я думал, что снится мне в ночь Йом Кипура
Та птица и звезды. Но что-то кольнуло
В усталое сердце бессонной той ночью.
Но было уж поздно. Звезда подмигнула,
И к птице помчался я, берег минуя.
И прямо над морем Твой лик я увидел,
И чудную птицу, и крышу над домом.
               
26 сентября 2004 г.


 






   * * *


  На развалинах  старой виллы,
  На вершине горы Кармель,
  Мы с тобою друг друга любили
  Под шумящий разлив дождей.

  Звуки Генделя доносились из храма.
  На подмостках римских дворцов               
  «Аве Мария» нежно звучало,
  Наполняя слезами твой взор.

  И казалось, застыло время.
  И душа, как свеча, светла.
  За балконом гнулись деревья
  Под шумящий разлив дождя.

 






VII



               


  Э Л Е Г И И 




               
 
 Я вернусь, чтобы посмотреть
 На эту жизнь из будущего…















 
 


Печали


Я жизнь прожил, земли не знал и моря.
Я жизнь прожил, но на сердце истома
О том, что встретить в этой жизни не пришлось.
И не было семьи, и дома не нашлось.
Не помню, я любил ли. Наверно, нет. Хотя...
Любил я маму, стол, рябину пред моим окном.
Мы были долго с ней вдвоем так одиноки и                грустны.
Любил еще я свет луны, мой город нежный
На Неве да пару книг или мелодий.
Но было это будто бы во сне. И жил я
Как бы вроде или не жил. Не помню
В данный миг. И звуки, и цвета тех дней пропали.
И даже лик той женщины едва ли
Я вспомнить мог. Обидел я кого или кому помог?
Я слышал, есть на свете Бог, но я его не знал.
Слегка писал, но вроде ни о чем.
Пейзажи, песни, может быть, печали.
Я вроде верил в красоту вначале.
Потом уже едва ли. Любил весну я...
Может, осень. Ведь времена все года   
Так похожи, одетые в печаль и горе.
Я видел сны о кораблях и море.
Но было то давно.

Март 2003 г.

 
Санкт-петербургские этюды   

Белые ночи над Исаакием.
И  факелы Ростральных колонн
Поджигают небо, и слепо
Смотрят на движение реки Кресты.
И на канале баржа в объятиях
Ночной тишины видит  сны
О белом паруснике в открытом море.
И на Марсовом поле огни,
Возле которых греются влюбленные
И случайные прохожие, которые выпали
Из жизни вчерашнего дня,
А в новый день еще не вхожи.
И Храм на Крови, который
Не посетил ни разу дух Божий,
Стоит красиво только вдали,
Со стороны Невского и Невы
В разрезе света и тьмы,
Совсем на храм не похожий.

Мост через Неву соединяет Марсово поле
С Петропавловской крепостью.
Ну, просто какая-то нелепость –
Такую красоту пронизывает дождь и туман.
Получается некий обман –
Слияние двух начал, светлого и гнилого,
Духа больного. Просто достоевщина какая-то
Или чертовщина. Перед Смольным Храмом
Мужчина мочится. И купола задрали головы
К звездам. И так грозно всадник на медном коне,
С простертой дланью прямо к Неве,
Попирает змия, как русский Мессия
Или тиран. И око луны, и золотой свет,
И то ли вопрос, то ли ответ
В камнях площадей и дворцов.
И звон колоколов серебряный,
И обвеваемый ветрами залив.
И город нежный так одинок,
Как легкий мазок на усталой картине мира
Или как лира в духовом оркестре
С барабаном и трубой вместе.
Больны каналы, дворцы, храмы,
Словно мемуары расстрелянных
Поэтов с того света.
Здесь Революция упивалась кровью
Старой и новой и, опьяненная ею,
Стала подобна зверю или Плутону,
Пожирающему своих детей.
Вот откуда тоска этих теней,
Тихий  плач площадей и фонарей.

И предала подло  город страна
В самый трудный его час,
Как тот искариотский иудей.
И только глас святого Петра
Поддерживал его все 900 дней. 

И как будто реквием слышен
Из этой земли и камня домов и дворцов.
И скорбь, и печаль садов и парков,
И молчаливые арки
То ли побед, то ли поражений,
И Муза поэзии, и Гений,
Что проходят по ночному граду,
И чугунные ограды садов, и львы,
И ангелы скорби, и огни фонарей,
Что бросают тусклый свет.
И сердце тает от любви к тебе,
Мой город, мой поэт.
                Июль 2003 г.          
 
Причастность

В глазах созвездий отпечатались
Цивилизации  земные.
И смотрят по ночам немые звезды
С их настоем тоски и скуки.
И чьи-то руки обнимают мир,
Как будто слепой король Лир.

Шумеры, Ацтеки, Эллада, Рим –
Словно гимн Всевышнему или человеку.
И варвары от века, как Феникс-птица,
Что восставали каждый раз в одном обличье –
Для разрушения культур и цивилизаций.
И только одна нация могла сохраниться,

Как остов ушедших и настоящих народов.
Лишь красота от них осталась и жестокость.
Все смыло времени потоком.
И будто многоокий телец, молчит Вселенная.
Мы тоже расписались в книге мира
Миллионов кровью и души терзаньем.

Нас тоже, словно скот, на вечное закланье
Глухое время проводило. Туманность мира
И сознанье, что встретились лишь на мгновенье
И, миновав друг друга, не оглянувшись,
 разошлись.
И звездная вьюга, и осыпь всех комет,
Что падает как будто вслед  шагам.

И безумная женщина играет на скрипке
На улице Герцеля в Иерусалиме
Печальную мелодию Земли. И в робкой  улыбке
Проходящего мужчины  надежда, и тени ночных
Фонарей, и огни аэропортов, городов, что с Самолетов сердце так сжимает какой-то болью Или тоской от общечеловеческой разделенности.
И одиночество Ноя.
 
Оторванность и приближенность к бытию.
И нищий нищему дал грош. И голос гобоя
То ли смеется, то ли плачет поздней осенью.
И задумчивый Большой Ковш, ночью
Из которого звезды падают на Землю, как слезы.

И странно  воздух так касается лица, как тенью.
И будто я иду по Возрожденью.
Эпоха, как пустыня Нэгев.
(Я вроде раньше там и не был.)
Но замки и дворцы под небом голубым,
И легкий дым над ними плыл.

Красный, белый, черный – цвета Грюнвальда,
Как спасение или беда.
Иисус,  распятый на Голгофе.
И кровоточат руки, ноги, и время на нуле
Между старой  эрой и новой.
И три Марии застыли в вечном горе.

И Босха «Корабль дураков», как пророчество
В век настоящий. И щемящая боль о Христе
Губерта ван Эйка, и апостолы Эль Греко,
И «Изгнание из рая»  Мосакио,
И, как ножом по нервам, «Снятие со креста»
Роджера ван дер Вейдена. И уста Христа...

Август-сентябрь 2003 г.


Йошкар-Ола


Сегодня ночью я бродил по Йошкар-Оле.
Пустые улицы, розы в золе, как угли.
Небо хмурится, и звезды круглые до дури.
Найду ли в этом городе мою молодость?
И так хотелось втюриться в женщину.
И чтоб был дом, очаг. И на стене ее портрет
В карандаше, и воск на свече, и вечная птица
В часах, что питается временем. И жаркое тело,
Гладкая кожа и аромат дождя в  ее волосах.
И, возможно даже, в глазах слеза...
А потом – нога в стремя. И по ночному городу.
На коне. Голым. При луне.
Через площади и улицы. К реке.
И, как в обмороке, с моста. В спящую воду.
С лету… Но город спит. И только глас кукушки
Пророчит годы или дни, что осталось
Кому-то прожить. И на улице, рядом
С лесом, на первом этаже свет.
И в окне силуэт молодой женщины,
Которая могла бы быть моей дочерью.

15 мая 2003 г.
 
Меланхолия по покинутому городу

Застилают слезы глаза.
Вот-вот, как гроза, прорвутся рыдания.
Мой город любимый,
Уже не прервать мои скитанья
По чужому пространству и времени.
И сплошное мытарство, и бремя вины,
И сны, уходящие, как детство.
И нет средства вернуться в прошлое.
Месяц крошится на осколки сквозь крону,
И золото осени смешалось с фиолетом.
И таинственным светом освещены
Набережная и река. И во тьме воды века
Смотрят усталыми глазами.
И так не хватает любви. И надежда,
Которая осталась с тобой
Так же, как и покой. Я пуст и глух без тебя.
И мысли летят в пропасть безмолвия
И тишины. И одни слова, без музыки,
Видны на темном небе: « Где бы я ни был,
Мой город …» Помнишь ли еще меня ты?
Уж  тень моя давно исчезла с твоих стен
И асфальта дорог. И цветы плывут по реке,
Как прощанье с тобой. И некуда идти.
И уже не обрести никогда твоей любви.
И свет моей звезды в безбрежности ночи
Угас. И рассвета час затерялся в вечности.
Любишь ли ты кого сейчас? Чье сердце
Успокаиваешь своей  нежностью и красотой?
Еще один, кто любил тебя, расстался с тобой
Той весной двухтысячного года.
               
Октябрь 2003 г.   
 Но все же ...
   
                Посмотрите, что за лица?    
                Да ты вглядись в них.
                Раньше были иные.
                И. Бунин. 1919 г.

Но все же – почему вокруг такие рожи?
Может, потому что все люди прохожие
В этом мире и потому что все люди
Безнадежно сиры. Или потому что ничто
Не добавить и ничто не отнять.
Опять родятся и умрут опять.
И снова будут встречать и провожать.
И от боли опять кричать, но рожать.
И пить вино, воевать, и любить.
И стараться забыть – холокост, тиранов и террор.
И спрятать глубоко свой позор в сердце.
И слушать по ночам  скерцо Скрябина.
И, поверьте, писать стихи о весне и смерти.
И к концу своих дней ни на йоту не будут умней.
И все будут хотеть любви и немного славы.
Ну, до чего же эти существа упрямы,
Смешны и жалки, как хлам на старой свалке.

Лес мраморных голов на столбах
В соответствии с чином.
Это в Москве на Новодевичьем.
А в Питере все литературные светила
На Волковском кладбище заросли крапивой.
Могилы перекошены и забыты.
Но эти еще живы и сыты.
Хотят иметь пошикарней машину и виллу.
Какую-нибудь поприличней свиту.
          
       
Женщину покраше и посочней
С торчащими грудями и круглой жопой.
Поездить по Европам и позагорать на пляжах.
Поболтаться по каньонам
В ковбойских шляпах.
И в кругу близких друзей заявить,
Что у них все о'key. Но в одну из ночей
Пустить себе пулю в лоб,
Но не как последний сноб,
А как проигравший игрок. Хотя еще
Не кончился срок, но вдруг как-то стало ясно,
Что игра напрасна и выиграть не удастся,
Если  даже очень постараться.
Но все же... Почему вокруг такие рожи?
Просто не нужно к ним относиться строже,
Чем к самому себе и даже Богу.
И помнить, что они создать могут
«Норму», «Возвращение блудного сына»
И «Божественную комедию» и быть
Свидетелями мировой бойни и трагедии.
И что у них дети есть, которые тоже
Имеют странные  рожи и не очень крепкие
Нервы и могут создать мировые шедевры.
 
Апрель 2003 г.         



 
 
Полночь в Санкт-Петербурге

Уж  полночь в городе. В квартире коммунальной
Все тихо. За окном луна. Снежинки падают
На землю. Я мир люблю сей, хоть и не приемлю
Наросты на его лице дерьма.
И в комнате моей, углом  что смотрит в площадь,
Огромных  два окна и стены  без обой.
Мосты над тихою Невой разведены.
Отбой пробила ночь, и спит река. И гладь воды
Ее слегка блестит, качаясь под луной.
Сегодня ты со мной пробудешь ночь.
И будем мы любить друг друга.
И время тихим ручейком струиться будет прочь,
И будет сказкой наша скромная лачуга.

Я мог бы быть, наверно, хулиганом.
Имел бы фиксу, срок в тюрьме,
Наколку на груди, а может, и спине.
В кармане финку,  длинный шарф на шее.
Но так сложилась уж  судьба, и мне
Жизнь не пришлось всю утопить в вине.
Хоть я романтику такую не приемлю,
Но статься все могло, как с многими
Моими школярами, кого накрыло
Темное крыло наркотиков, тюрьмы
И, как цунами, безумство за собой влекло.
Но с детства удивляла красота меня.
И в людях, и в вещах. Пространство,
Звезды, линий простота, шум ветра
И дождя, цвета глубокие, живые,
Черты лица, особенно глаза, печальные
И грустные  такие, уж без вопроса.
И тело женщины влекло, и запах, и тепло его,


И нежность кожи, гибкость рук и бедер.
И от нее балдел я вроде, как наркоман.

Еще одною страстью был я обуян.
Любил скитаться я по миру,
Быть может, есть какой-то в том изъян,
Но то питало душу мне и лиру.
Дороги, горы, города и остов
Вселенной и Земли, а иногда дворцов.
Что может лучше быть, чем звезды,
Что видеть можно на платформах поездов!
               
 Август 2003 г.

 
 Я вернусь...
 
Я вернусь, чтобы посмотреть
На эту жизнь из будущего...

Виноват ли я, что жизнь не так прожил?
Не тех и не так любил.
Зарабатывал деньги, чтобы прокормиться.
Может, видел не те лица?
И сны могли бы другие сниться,
Более радостные и не такие тяжелые.
Возможно, участвовал не в тех форумах
И собраниях. Может, не побывал в нужных Странах я? Или не ту музыку слушал?
А может, просто не то кушал и не так дышал.
Все жил как-то не спеша.  Не тому учился.
Не тому богу молился. Все же, почему
На старости не хватает так любви,
И дни такие одинокие? И даже строки,
Которые пишутся с таким трудом,
Вечером совсем другие, чем днем. Все-таки, Если считать, что все было неизбежно, и как бы Прилежно ты ни красил в светлые цвета
Свои ушедшие неизвестно куда лета, вместе с Пришедшей печалью покидает нас суета.
И, сидя в садике на скамейке уже просто так,
Видишь, как открывается простота жизни.
И удивляет только еще нежность и чистота,
Но уж совсем не красота. Но все же,
Если ты еще кому-то нужен, то как сужен круг
Этих существ. И почему так раздражают
Кружева и глупость? И не счесть
Дурных поступков и глупость людей
Обыкновенных и их вождей, и непременно –
Множество дней, ушедших в никуда.
 Одиночество

Взгляд с горы и взгляд из подвала
На море или залив разные.
Как прилив и отлив.
Из подвала все же есть надежда
Подняться вверх. С горы же
Виднее безнадежность устремлений.

Одиночество в небе и на земле
Отличается лишь оттенком и деталями.
И мне лично в небе кажется сильнее,
Так как в нем большая сосредоточенность
И акцент. И еще банальней голубой цвет.
Поэтому вред от ограничения пространства
Равен пользе нашего мытарства по суше.
Птица в полете и на берегу моря,
Как истома от ностальгии и прошедшего горя,
Вглядываясь в поверхность волн,
Уходящих к горизонту, видит ротонду и кусты Нежных роз, мокрых от слез. И тихий дождь.

И когда сидишь вечером один в кафе
На улице, прилежащей к площади,
И   сознаешь свое одиночество,
То воспоминание  о детстве или пророчество
Женщины, разлюбившей тебя, кажется –
Сплошная ерунда, но почему-то всегда
Доставляет боль, как будто ты полный ноль.
Одиночество без надежды, как Хеопс или Герострат. Или Пизанская башня. Или как Бог. Даже становится страшно, что смог прожить Целую жизнь. И сейчас уже, смотря вверх или Вниз, видишь только один карниз и пустое Пространство как конец всех странствий.





На вершине Яман-Тау


Когда стоишь на вершине Яман-Тау
И видишь цепь гор, уходящих к горизонту,
И по всему фронту пространства –
Величие и покой, и слышится высокий строй
Органа и флейты, и ощущается страх
И безмерная сирость, а потом спускаешься
С гор в долины, и небо божественно сине,
И сверкает блестками девственный снег,
То бег времени останавливается на миг.
И даже крик ворона, сидящего на дереве,
Не напоминает о бренности времени,
А только об идентификации одиночества,
Но совсем не пророчество неизбежной беды.
И после глотка ледяной воды из колодца
И куска черного хлеба жизнь не кажется
Такой нелепой. И душа словно сливается
С покоем звука и света, и не хочется
Задавать никаких вопросов без ответа,
А только наслаждаться мгновением и
Слушать божественное песнопение Природы,
Осознавая, кто ты на самом деле.
               
14 марта 2004 г. 
 




Основа жизни – ДНК


«Основа жизни – ДНК», –  звучит странно
И непонятно, как некое таинство.
Может, все было даром и ушло в пространство?
И всякое чванство и  значимость Твоего бытия – пустое? И  «Я»,
Которое вылазило из всех щелей,
На самом деле теперь уже видно еле-еле
И такое простое, как  лодка в открытом море.
И даже память о  той единственной,
С которой  связан был мыслями почти всю жизнь,
Теперь кажется как каприз ребенка.
И такая тонкая нить между прошлым
И настоящим, что даже страшно за уходящие
Воспоминания. И на пороге отчаяния
Рождается новая жизнь...

27 марта 2004 г.   
Трамвай


Первое ощущение от большого города –
Это трамвай и золото лампочек,
Горящих внутри него.
Это было очень давно.
Сразу после большой войны,
Когда детские сны еще были цветные,
И взрослые курили “Приму“ или “Казбек“,
И когда рябой  абрек укреплял Красную страну. Ту одну, которую  рабы и урки всех стран
Дружно приняли через сорок лет за обман Идеалов и надежд. Тогда еще не было невежд
И варваров. И цвет цивилизации был алым.
А в далеком городе, в тайге,
Еще не было электричества и хлеба,
А была только одна потреба в них.
И  потому светлый трамвай
Был как рай для ребенка.
А отбитая печенка у интеллигента
И раздробленные кости лишь добавляли злости
У  его матери, чтобы выжить хотя бы детям.
И, пережив лихолетье, войти в Храм, теплый
И сытый, чтобы помолиться о незабытой боли.

А по главной улице большого города шел Трамвай с золотом электрических огней.
И великий пигмей думал о том,
Чтобы еще веселей жила страна. 
               
15 марта 2004 г.


  Странник


  Когда двигаешься на товарном поезде 
  По большой стране с запада на восток,
  То срок, который отпущен тебе на  эту
  Земную командировку,
  Кажется беспредельным, как ребенку,
  Который только начинает свой путь.
  И когда лежишь  на платформе
  И смотришь в небо, грудь
  Дышит легко и свободно,
  И где бы ты ни был, память хранит
  Те звезды и синеву. До конца твоих дней.   
  И, как  Эней, жаждущий вернуться домой,
  Ты возвращаешься к той звезде странствий,
  Которая сопутствовала тебе везде в жизни,
  И в любом пространстве была  слаще,
  Чем любовь к  Отчизне и  той одной женщине,
  Которую ты встретил в юности.
  И даже на твоей тризне кто-то скажет:
 ”Ушел еще один странник, который,
  Несмотря на все трудности, и хоть
  Не нес схиму, ничего не оставил после себя,
  Кроме удивления и любви к этому миру”.
 
  16 апреля 2004 г. 



 

  Размышление
 
               
  Размышляя об Аттиле, покорившем целые   Народы и скончавшемся от страсти к женщине,
Понимаешь, что у Природы нет  законов.
И когда товарный поезд в сто вагонов идет
По  Восточной Сибири, и небо еще более сине,
Чем на юге, то видишь, что чем дальше от Цивилизации, тем больше гармонии   и страсти.   И юное сердце, стремясь к пространству,
Где нет времени и не встречает границ взор,
Пытается избавиться от бремени поиска себя
И истины. И, как птица, хочет вырваться
На простор. И в этот миг кажется, что Всевышний
Смотрит на мир одобряющими глазами,
И по бескрайним степям Казахстана несутся кони.
И если ты что-нибудь понял  за жизнь,
Так это мысль о том, что все сгинет.
От песчинки до звезд. И идя между двух борозд
И бросая зерно в землю, ощущаешь покой
И желание дойти до конца. И, как у слепца
Без поводыря, нет мысли куда-то стремиться.
И хочется только напиться чистой воды
И заснуть. И, может, приснится лик Бога,
Как подмога на оставшийся путь.
               
19 апреля 2004 г.


 
 Даная

Когда стоишь в Эрмитаже
Перед картиной  Рембрандта «Даная»,
То видишь, что она неизлечимо больная
И без ответа. И понимаешь, что золото света
Вытравлено навсегда соляной кислотой.
И красота и покой уже никогда не возвратятся.
И тело стало мертвым, и гармония разрушена.
И рука, поднятая на божественный дар,
Как дикий кошмар, отпечаталась на полотне.
И краски погасли и не могут найти друг друга.
И реставрация похожа на реанимацию
Больного саркомой. И все четыре сотни лет,
Что полотно излучало свет и тепло жизни, угасли.
И что след, оставленный в душе человечества
Убийцей, глубже, чем творцом.
И зал превратился в гробницу великого полотна –
Как памятник больному человечеству.
И Вечность ухмыляется сквозь окна дворца
И словно говорит нам, что на каждого творца
Найдется свой Герострат и возврат к прошлому
Уже невозможен. И становится страшно, и
Притом надежда кажется совсем как тонкая нить,
Соединяющая нас с Богом. И тревога
За наше будущее растет бессонницей
И ночным кошмаром. И будто жар
Раскаленных углей ты держишь в руках
И пытаешься  согреться. И сердце стучит
Неистово в безмолвии человеческого безумства,
И тяжелым грузом что-то давит на грудь
И  не дает заснуть.
               
27 мая 2004 г.
 






 
   * * *


  Октябрь. Осень на дворе.
  Черны деревья.
  Окутано все тихим сном,
  В душе сомненье.

  Прожита жизнь. Закончен бал.
  Закрыты книги.
  Все, что нашел и потерял, –
  Ночные блики.

  Все было, есть и будет вновь.
  Придут другие.
  И, может, вспомнят нашу боль,
  Мечты благие.



 
               



   

П О Э М Ы

             
 
 Вспомни, Господи, что над нами
 совершилось...
                Плач Иеремии, глава 5               








 





  АКУМА

               Ужели и гитане гибкой
               Все муки Данта суждены.

                О. Мандельштам


  Анна, как музыка органа.
  Анна – грешная и святая.
  В году нынешнем и последующих,
  Но всегда первая в ряду вечности...

  Родившаяся в день Купала,
  Девочка с моря, которая
  Выросла  в Царском Селе,
  Которая знала столько горя,
  Сколько выпало всей стране.

  Руки, созданные для державы,
  Глаза, полные ожидания и вопроса,
  Взгляд – древней, чем Ветхий Завет,
  В котором – усталость века
  И страданий след.

Этот царственный поворот головы,
Эта осанка и стать.
Кто мог тебя понять – страна, мир?



      17,21,37,48 год –
  Как будто Божья кара, как свод
      Пал на страну.
      Боль и ужас.
  Жизнь плела могильные кружева
      Из судеб и страха.
  И одна плаха для всей страны.
      И тень ГУЛАГа,
      И черные дни,
  И смерть – как благо.

  Оранжевый апельсин в Испании,
  Солнце, как помидор красный.
  В России на заклании
  Целый народ страстный.
 
  Без креста, без памяти.
      Живодеры душ.
  Всю страну распяли.
      Будет вам  уж!

  Тополь клену прошептал:
    “Я  хранить ее устал.
     Стерегу ее все ночи.
     У нее устали очи.
     Три инфаркта.
     Сын в тюрьме.
     Нету места ей в стране.“

  Ходят тени вкруг дворца.
  Нет ни сердца, ни лица.
  Не уйти от них тебе.
  Покорись своей судьбе.
 
  Ты, которая владела
  Тонкостью и силой чувств,
  Ты, стихи которой
  Миллионы знали наизусть.
  И колдунья, и ворон черный,
  Боль и  стойкость всей страны,
  Не от Солнца ты родилась –
       От Луны.
 
  Та, которая стояла в шали
        Под стеной,
  Та, что слышала стенанья,
        Женский вой,
  Что прошел чрез сердце
        Мертвой тишиной,
  Что в жару шептала ночью:
        “Я с тобой.
  Не покину, не оставлю
        В час беды.
  До доски смертельной вместе
        Я и ты.“

  Писем нет и вестей
  Из тайги и степей.
  Ни с севера, ни с востока.
        И ветер в спину.
  И так одиноко. И страх за сына.      

  – “Муж в могиле, сын в тюрьме,
        Помолитесь обо мне”,
  Сорок лет ношу я траур
        По измученной стране.
.

  Мир, который разрушал
        Арки, храмы,
  Мир, который залил кровью
        Города, страны,
  Мир, который есть палач
        И лакей, 
  Мир, который сжигал в печах
        Живых людей,
  Мир, где были ничто
        Граф, голь,
  Мир, где все есть – пыль, ноль.

  Звезды светили синью небес.
  Целыми милями спал лес.
  Под голубыми снегами видел сны –
  Всю Русь ногами «враги» прошли.
  Тремя океанами омыли лицо.
  Голодные, рваные – мешок за плечом.
  Хотели верить, что будет день,
  Когда воздастся и этим, и тем.
  Земля потрескалась от жара пустынь.
  Больною душою последнюю синь
  Чистого неба пил поэт.
  Шел на Голгофу безумен и сед.
  Крест он нес свой и свою звезду
  И стихи шептал в предсмертном бреду.
 
  Из нового тысячелетия
  Я бросаю взор назад.
  На страшное лихолетие
  Устремляю с ужасом взгляд.
 


 И пала страна под палача
        И тирана.
  И все тело, как открытая рана.
  И ночь, что покрыла страну
        Тучей.
  И только боль, страх, стыд
        Жгучий.

  И все без покаяния, без возмездия.
        Годы окаянные,
  Как лезвием по телу прошли.
  Безумие это или что?
  Опять возврат к средневековой
        Инквизиции?
  Или это писаний страницы
        Душевнобольного?
  И боль – ей номер 37.

 День весь дождь лил.
  Тополь клену говорил:
        “Ночь в городе нашем,
        Во всей стране.
  Эти слезы о ней и об этой
        Земле.“

  Град Петра туманный,
        Сиры мы.
  Кто спасет тебя, Россия,
        От чумы?

  Верила в свое назначение
        И перст судьбы.
  Знала тайну слова
        И тайну любви.
  Видела свет и тень слов
        И их цвета.
  И умела расставлять их
        На нужные места.

  Во дворцах жила бездомной,
        Собственность – фетиш.
  Град Петра и город стольный,
        Море да Париж,
  Да еще тополь старый
        И клен под окном,
  Да народ бесправный,
        Да чужой дом –
  Все что имела с сердцем
        Больным,
  Да еще словом владела
        Живым.

  Вот ночью снова вдоль стены,
  Не той, что в Иерусалиме,
        А  той, что у Крестов,
  Проходят тени тихо мимо,
        Не слышно их шагов.
  Они молчат, и словно ждут,
        И смотрят в темноту,
  Как будто стену стерегут
        И чувствуют беду.

  На вершине Яман-Тау
  Видел, как звезда  упала
  С утомленного пути.
  Ее Ангел осветил.
  Было в небе три звезды.
  Две угасли. Третья – Ты.
  Тополь с кленом в саду
        Уже чуяли беду.
  Дрожала листва, и плакали
        Небеса.
        Погасла звезда.
  И одинок стал сад.
        Пусто стало и сиро.
  С утра слегка моросило.
  И в Комарове к погосту
        Двигалась страна.

  Я вижу день, когда в граде Святого Петра,
  Как в Уффици во Флоренции, в нишах стены
  Славы будут стоять статуи – Державина,  Пушкина, Тютчева, Фета, Блока, а также Ахматовой, Мандельштама и Бродского –
  Великих граждан и поэтов Петербурга,
  Его душа и гордость.

  Февраль 2003 г.
 
 
 МАРИНА


 И к вздрагиваньям медленного хлада
 Усталую ты душу приучи,
 Чтоб было здесь ей ничего не надо,
 Когда оттуда ринутся лучи.

                А. Блок               


                I


  Тогда в глухой Елабуге
  Была лишь смерти  рада ты.
  Без хлеба и без помощи
  Петлю искала в омуте
  Потерь и одиночества.
  И сбылись все пророчества –
  И красная рябина,
  И взгляд прощальный сына.

  Трагедии, трагедии –
  Все короли и дети их.
  То в Греции, то в Риме,
  А здесь, у нас в России,
  Эфроны и Цветаевы
  Сгорели все на пламени
  Судьбы и вдохновения.
  Что можно знать о гении?
  Но помнить, что все творчество –
  Лишь боль и одиночество.
             II


  Эллада – такая правильная
        И красивая.
  Ее трагедии, как в хоре
        Или на море синем.
  Не то, что в России –
  Шальной, как пламя,
  Кровавой, как знамя.

  Медея – это трагедия
        Мгновения,
  Трагедия гнева, страсти
        И нетерпения.
  Марина – трагедия  дара
        И быта,
  Трагедия гения и судьбы,
        Которые всегда одни.


              III

  Но если на роду написано,
        Жить в аду
  Еще при этой жизни,
  И гореть на вечном огне
  Почти без тепла и света,
        И быть поэтом.
  Не места и времени –
        Поэтом в вечности.

  Разрывалась между жизнью
        И не.
  Сгорала на огне
        Любви  и боли
  На воле  и в неволе.
  Горит костер, и
  По всей земле огни.
  И на огне – душа вечная
  Сгорает и возрождается
        Вновь
  Для новой встречи
        И боли.

  И каждый вечер
        Полыхали зарницы
  От той встречи,
  От того огня,
  И, словно птицы горящие,
        Вылетали слова
  В небо, на волю.

  Нет любви – нет судьбы.
  Разрывалась между
        Любовями –
  Сгоревшей  и сжигаемой,
       Желаемой.

  И он. Мечтал...
  Аркольский мост. Во весь рост
  Со знаменем белой гвардии.
        С шашкой в руке.
  За Царя, Отечество, Марину!
        Тело, полное ран,
        Но все – обман.
  Не победить такую лавину,
  Не остановить такой поток
  Жестокости и насилия.
 
  И сгинул белый стан
  В этой безумной России.
        И в небе синем
        Лебедь белый
  Уже без силы пытается
        Подняться ввысь.
  Но падает камнем
        Вниз.
  За души их помолись!

  Остатки белой  гвардии
        Бежали
  В Турцию и Париж –
  Этот фетиш денег и искусства.
  И всюду чуждо и пусто.
  И кончилась для них
        Жизнь.
  Перебиты крылья.
  Уже никогда не подняться.
        И будут метаться
  Между двумя станами –
        Белым и красным.
        Но все напрасно.
  Не войти в ту же реку дважды.

  И как хотел помочь!
  Рвался к ней и бежал прочь.
  И когда уже было  невмочь,
  Вернулся в страну
        Ту, одну,
  Для которой, как все кругом,
        Стал врагом.

 
 
Так хотелось любить   
        И любимой быть.
  Иначе зачем жить?
  И дар, как Эверест
        Или Гималаи.
  Как с ним быть?  Жжет,
  Как раскаленный камень
        В груди.
  Как горящие дали,
  Как сгоревшие дни.
  И вечная боль вины.
        И эти сны.
  И глаза детские –
  Молчание и упрек.
        И день еще далек...
  И всю ночь – уходящая жизнь
        И дочь.
  И тонкая нить.
  И страшная жажда.
  И так хочется пить...
  И не хочется жить.

  Не могла жить в жизни –
        Ожила в смерти.
        И как!
  Словно море и океан,
  Все и всех объяла.
        А как быть с болью?
        Тоже, как гора.
  Но другой не было доли
        За много лет.

  «Пора – пора – пора
  Творцу вернуть билет.»
  И ничего больше нет!   
  Всюду сплошная боль
        И пустота,
  Как свод, легли на дар,
        И всегда – одна.
        И здесь, и там.
  В целом мире.

        Марина!
  Как ветры азиатские
        Выли,
  Искали ее могилу.
        Ни страха,
        Ни праха.
  Как будто бы и не жила.
  Но душа вечная
  Носится над землей,
  Ищет своих детей
        И мужа.
  А под ней один лед
        И стужа.
  Как будто нет жизни
        Нигде.

  Кружила, кружила
        Душа
  Над тем, что больше
        Жизни любила,
  Но под ней только
        Ледяная пустыня
  На целые мили...

 
  Ни могилы, ни креста,
        Ни праха.
  И уже путь до краха
        Замерз
  Между осин  и берез.

  И куст из черных роз
  В лютый мороз
        Горящий,
  И миллионы стрекоз
        От дальних звезд
  Попадали на землю.
  И глас Марины:
        «Не приемлю
        Льдов пустыню,
        Уж лучше на кострах
        Сгину.»
  Но уже не растопить
        Льды.
  И последняя нить,
  Как следы голых ступеней
        На льду.
        – Ни в раю, ни в аду
        Не найду
  Праха детей своих.

  Пустынь для той души,
  Которая не знала лжи,
        Которая сгорала
        На всех огнях,
        На всех кострах.
  И вместо пепла – стихи!

 
 
Слово возникало прямо
        Из пламени.
  В любое время дня и ночи.
        И очи,
  Которые всю боль впитали
        Мира.
  Это не лира или орган –
        Страстей ураган.
        И тишина,
  Которая слышна
  По всей стране, по всей земле.

  Любила янтарь и серебро
        Одно.
  И простые камни
        С душой живой.
  Поэтов любила:
  Бальмонт, Пастернак, Мандельштам,
  Ахматова, Маяковский, Рильке.
        Но всех перелюбила,
        Переросла.
  И лишь Блок, как Бог,
  До последних дней
        Был с ней
        В сердце.

  Смерть ее тоже любила.
        Рядом ходила.
        Всю жизнь.
  Близких и родных
        Косила.
  Дорогу чистила на Голгофу,
        Чтоб виднее было
        Богу
  От того, последнего,
       Костра!

  Была застенчива и резка.
        Одна против всех,
        За всех.
  Не знала, что есть грех.
        Но только боль,
        Хуже, чем соль
  На открытой ране.
        И вечный боец
  На поле брани
  Со знаменем поэта.
        И мало света,
        И много тьмы.
  И во тьме «Не снисхожу»
        На щите.

  Любила «Нибелунгов»,
  «Слово о полку», «Илиаду».
  Ничего из вещей было
        Не надо.
  Чувство собственности
  Ограничивала детьми
        И тетрадями.
  Поэтов всех считала
        Братьями
        И сестрами,
  Духовности звездами.

  Ни на западе, ни на востоке
  Не предала ни пяди
        Себя.
  Зубами скрипя
 

  Пробиралась сквозь
        Топь быта.
  Всеми забыта, разрывалась
        Между
  Бытом и бытием,
  И всегда вдвоем            
        С даром.
  И одна среди
        Людей – нелюдей.
  В болоте их трусости,
  Тщеславия, страха.
        Одним взмахом
        Покончила
  С этой жизнью,
  Одним узлом, одной петлей.

  И никогда не узнала,
        Что с ней
  Ее потомки, вечность
        И огонь,
  Как вздыбленный конь,
        И стихи –
        Ее души огни.

  Июль 2002 г.

               
 
          
ПОЭМА  РАСПАДА
(Россия. Конец тысячелетия.)




Революция – прежде всего враг христианства!
       Антихристианское настроение есть душа
революции; это ее особенный, отличительный характер…
                Ф. Тютчев. «Россия и  Революция».

       Жизнь – это то место, где жить нельзя…
                М. Цветаева. «Поэма Конца».

                Ветер, ветер – на всем белом свете.
                А. Блок. «Двенадцать».







1


Союз распался.
Почти что век целый
Коммунисты страну строили –
ГУЛАГ быта и мысли.
Сыта страна
Коммунизмом.
Каждый народ спешит
Бежать из Союза.
Бегут на запад и юг.
Только б не попасться
На новый крюк
Великого братства.
Лучше уж голод
Или другие невзгоды,
Только не такая свобода!
КГБ и ГПУ –
Наш закон и право.
Лишь только копнуть –
Любой расколется,
Даже самый упрямый.

Запомнил мир
Имена славные:
Дзержинский, Ягода,
Ежов, Берия –
Все правые руки
Сталина-Ленина,
Вождей великого народа
И всех патриотов.







Вся страна – один ГУЛАГ.
Если не коммунист, то враг.
Да и коммунист –
Один на триста
Выжить смог.
Но знает Бог,
За что такая кара.
Это не чай пить у самовара.
История – штука крутая.
От края и до края
Страна родная простерлась.
Но крыша поехала
У вождей народов.
Ленин – Сталин,   
Хрущев – Брежнев,
Ельцин – Путин.
Светочи народные,
Близнецы-братья  сводные!



 
       
 2


Где силы взять так стоять?
Ни дать, ни взять –
Все время вспять.
Один, как Бог,
Один, как ять.
Сам себя превозмог,
Но смог
Выстоять…

Время гудело
В России и Иудее.
Бились за жизнь.
Пили свободу.
Избыток кислорода –
Голова кружится,
Ноги не держат.
Новый Христос
Пришел в Советы.
Спасут или повесят?
Толпа, как дракон китайский,
На улицу вывалила.












–  Что, где, куда?
–  Коммунью власть в шею и зад!
–  Попили кровушки
И белой, и красной.
Больше не дадимся!
Хватит! Баста!

– На площадь! К Зимнему!
– Будут – не будут
Коммунистов вешать?
Но оказалось,
В коммуньих одеждах
Почти вся страна.
Что делать? Кого громить?
Чью кровь лить?
– Всем  свободу!
– Хлеб и правду народу!
Никакой власти!
Свободный рынок!
Тащи и торгуй!
Вся нечисть всплыла.
Интеллигент пророчит уныло:
– Пропала Россия!

 


                3


Словно шакалы и воронье
Собрались на пир новый.
Награбили, кто сколько смог.
Что там культура?
Что там Бог?
Разум больной жаждет крови.
Одни баксы –
На воле и в неволе.
Умники повылазили наверх
И оголтелые придурки.
Это не игра в жмурки.
Устроили вертеп в России.
Голодом и мором
Миллионы скосили.
Новые готовят снасти
Для ловли доверчивых невежд.
И никаких вам надежд.




 


                4


Как после первой мировой
Профессора спичками торгуют.
Народ хлеб и гвозди ворует.
Заводы до винтиков разобрали.
Ни леса, ни стали,
Нефть да газ –
И все в унитаз
И за границу.
Посмотрите на эти лица:
Кандыбины, Жирики и Слизняковы –
Истэблишмент новый.
Ни интеллекта, ни дел.
Языком чешут чушь разную.
Их бы в палату
Тихих и буйных.
Зачем же всю страну дурачить?
Востребованы, значит.
Народные депутаты!
Целых две палаты!

 


5


Вся страна – один блошиный рынок.
От картин до кухонных крынок.
– Какой номер ботинок?
– Тридцать восьмой?
– Как раз твой.
– Товарищ-господин,
  Есть бензин.
  Две канистры.
  За углом у Васьки-министра. 
Вдруг выстрел.
Опять передел.
Здесь не посидишь без дел.
Крыша на крышу.
Разборка новая – два трупа
И крови лужа.
Зима уж больно сурова.
Ветер да стужа.
Кому все это нужно?
– Эй, красавица,
  Покупай рукавицы
  Вместе со спицами!

 


6
      

У Владимирского Храма
Трубач на пьедестале
У памятника Достоевскому 
Играет мелодию детства:
«Бэса мэ, бэса мэ, мучо.»
А рядом такая куча
От гвоздей до балалайки.
Хмурый мужик в фуфайке
За день не наторговал на полбанки.
Но как нужно опохмелиться!
Ну вот, опять милиция.
Колокола звонят.
Уже в Храм пора молиться.
Тащит бабку в воронок милиция.
Бабка с визгом вцепилась крепко
В свой скарб.
Толстое тело на тротуар осело.
– Антихристы, побойтесь Бога!
Опять по “блошиному” рынку тревога.
По площади, как тараканы,
Бегут люди с мешками.
Трубач наяривает уже “Мурку”.
Вокруг куча окурков.
Колченогая  женщина танцует,
Сплевывая, с папиросой во рту.   
Сегодня она пирует –
Целый рубль трубачу!

 


7


Пошла полоса презентаций.
Скупка акций,
Доход под тысячу процентов.
Трое суток в очереди народ стоит,
Чтобы сдать свои деньги,
Акции купить.
Десять лет не будет что есть и что пить.
На что жить?
Этого не забыть!
Пенсионеры без очереди не пускают.
Каждый хочет на халяву поживиться,
Чтобы вынести новые лишения.
Но через три дня лопнула фирма,
Пропали последние сбережения.
Воют бабки, мужики матерятся.
– Хана нам всем, братцы!
– Пора смываться!
– Опять жиды виноваты.
– Россию продали.
– Не дают русскому народу
   Свободы!
               
 
      

               8


Отстреливают всех несогласных.
Негласно и гласно.
Среди белого дня в упор.
Какой там спор?
Для этого мозги нужны,
Хоть самую малость.
Уже  наступила усталость
От этого шабаша.
Раньше идеологией морочили.
Теперь все оголилось.
Жить стало проще:
Баксы и сила
Все покорили.
Полстраны вооружили.
Опять поделить все  нужно
По новой справедливости –
Нечего ждать милости.
Каждый возьмет,
Сколько может.
 


                9


Храмы пооткрывали.
Поперли в них “новые русские”.
Шеи нет.
Голова прямо на туловище.
Со своими секретаршами
И просто без профессий.
К разным по духу конфессиям.

У Николы-угодника
Свечи стоят дорогие.
Все прут к святому.
Хотят новых чудес.
Помоги бизнесмену
Простому.
Наверное, попутал бес.
В чужой карман залез.
С  надрывом тащит.
Нужна подмога.
Не справиться самому.
И надеяться на братву
Очень рискованно.
Все у них схвачено,
Все сковано.
Могут замочить.
Ну, что тебя учить?
Каждому надо жить!
 


10


На углу канала и проспекта
Играет «джаз-банда».
Все профессионалы.
Народ собрали.
Ни пройти, ни проехать.
Ну, умора. Ну, потеха.   
Безногий с безрукой
Пляшут от всей души.
На-кась, выкуси!
Может, еще выживем.
Не взять нас так просто
Голыми руками.
Все забрали: работу и жилье.
Эх, воронье!
А мы еще живы
В новой России!
 
 


                11


На Невском  проспекте
Сплошные банки и магазины.
В витринах
Богатые вещи и картины.
Мимо домов мчатся
Ройллсы и  лимузины.
Богато жить не запретишь.
Но шиш.
Рядом, на тротуаре,
Мужик,
Как падшая птица,
Лежит.
«Заберите бесплатно
Хоть одного котенка», –
Кусок доски на груди.
Сердце, как у ребенка.
Выжить не смог.
Ну, где же ваш Бог!
Если б хотел – помог.
Но все мимо идут.
Глаза отводят.
Вряд ли возьмут.
Не нужен, вроде,
В новую жизнь.
– Ну, падло,  держись!
Из последних сил,
В последний раз:
– Настанет ваш час!

 


                12


Двое молодых слепых в переходе
Поют песни. За душу берет.
Вокруг народ прямо на тротуаре  сидит.
Слушает и плачет.
Вот так удача:
Без ног из Афганистана
Живой вернулся.
Два бомжа с пустыми бутылками
Уселись друг к другу затылками.
Девчонка  в рваных джинсах,
Рыжая, вся в веснушках,
Женщина с ребенком,
В руках у него игрушка.
Парень с татуировкой и в сапогах,
Грудь открыта.
На ней церковь трехглавая.
Факт – штука упрямая.
Три раза сидел,
Но на воле сладко.
На девчонку смотрит  украдкой,
Как та слушает.
Другой мужик смотрит волком.
По щеке слеза неожиданно.
Где это видано, чтобы мужик плакал?
               
 

13


Приморский край замерз.
Ленск затопило.
Небесная сила!
Горе, как море зимой.
Душа, кажется, в лед превратилась.
Вам такое и не снилось.
Дети голодные. Глаза кушать просят.
Доживем до осени.
А там пусть выносят
Ногами вперед.
Ну, что за народ?
За себя постоять не может!
Кто ж ему тогда поможет?

Все кто-то виноват:
Жиды, шведы, немцы, французы.
А так бы ели от пуза
И на печи лежали.
Все мир спасали.
От монголов – Европу,
От афганцев – Азию,
От фашистов – весь мир.
И что делать, как быть?
И почему в России
Нельзя нормально жить?
 










Сплошные тираны
И диктаторы разные.
Народ за быдло держат,
И человек здесь – ничто.
Зато правители больно важные –
И царские, и рабоче-крестьянские.
Народ дурачат тысячу лет.
Идеями и посулами.
И все под государственными дулами.
Но нет. От рабства освободиться
Не просто за одну сотню лет.
Какой-то бред.
Что с народом ни делали!
Уничтожали, как тараканов,
Голодом морили,
ГУЛАГом страну обстроили.
Всех, кто умел работать, мыслить –
Лишили жизни.
Убили веру в народе.
И все коммунизм  вроде.
Уровень жизни –
Самый низкий в Европе.
А духовная жизнь, как Гималаи.
Страданий на полмира хватит.
Другой такой народ найдется едва ли.
Достоевский, Толстой, Гоголь, Чехов –
Столпы, на которых мир и ныне стоит.









Страна, как Пизанская башня,
Накренилась до последнего предела,
Но все еще держится.
Вот-вот, кажется, развалится.
Из последних сил все
К жизни тянется.
И где тот мессия,
Что спасет Россию?

Старушки нищие в метро
Стоят с протянутой рукой
Сгорблены.
Колонны подпирают.
Новые кариатиды.
Жизнь доживают
Из последних сил.
Страна оборзела.
Совесть ржа съела.
И только старики и дети
За все в ответе.


 


                14


Выборами замучили всю страну.
Кампания за кампанией.
Раньше хоть были пьяными.
Теперь и выпить не на что.
Все избираются:
Братва, кореша, предприниматели –
В общем, вымогатели,
Крыши и баксов обладатели.
На стенках ваксой лозунги написаны:
«Голосуйте, пока живы!»
Может,  еще выживем?

Для них бы сейчас
Вождя любимого
Из-под стен кремлевских
Воскресить.
Он бы научил их
Родину любить.
В ГУЛАГ  без суда и следствия!
Мужик в фуфайке, бестия,
Прямо из бутылки пьет
Гадость какую-то,
Не то техспирт, не то бензол.
Народ стал крут и зол.
               
 


15


Устали от прошлого покоя.
Как в песнях  Гребенщикова и Цоя,
Лжи и  фальши взамен
Хотим перемен!
Порнуха по всей России.
Девки голые с мужиками
Трахаются в кино и журналах.
Изголодалась Россия по сексу.
Эротика на каждом углу и повороте.
Раздельно и вместе.
Мужик на такие штуки падок.
Зуд пробирает от ушей до пяток.

Видео по всей стране крутят –
Порнуху и боевик.
Сидят девка и мужик.
Она семечки лузгает томно.
Показывают суперпорно.
Вдруг что-то упало со стула:
Мужика ветром сдуло.
Ему бы покушать хорошо,
Может быть, и сошло.
Теперь перед девкой неловко.
Прямо грех –
Вместо постельных утех
Не очень-то красивая обстановка
Сложилась.
Наверное, еда приснилась.

 

                16

    
За одну неделю два мужика
Вылетели с седьмого этажа.
С жизнью рассчитались.
Дошли до последней черты.
Жизнь стала невмоготу.
Бабки во дворе орут,
Причитают.
Скоро все помрут.

На первом этаже окна выбиты.
Мужик доживает последние дни.
Ни тепла, ни еды.
Иногда женщины принесут
Что-нибудь покушать.
Но ему это уже не нужно.
В комнате ужасная стужа.
Прямо на полу лежат
Пес и мужик.
Пес мужика сторожит.
Последняя нить с жизнью,
Совсем тонкая.













Чует  пес, что не выживут.
У мужика уже губы синие,
Но до последней минуты
Они тут будут.
Никому они больше не нужны.
И такая стужа…
Холод до костей пробирает,
Но в сознании еще теплится
Образ детства:
Река, и птица сидит на плече.
Но гаснет сознание,
Как огонек на свече.
Огромный  шар светлый
И тоннель.
И голос слаще, чем елей,
К себе зовет.
Может, спасет?
Стало даже теплей.
Боже, нас всех пожалей!

 

                17


Собак бездомных развелось.
Целый город в городе.
Глаза жалкие такие.
Тоже жрать хотят,
Как люди.
Через год их уже не будет.
Все передохнут
От голода и мороза.
Такая умная рожа!
Взял бы к себе жить.
Да самому не выжить.
– Эй, мужик,
  Ты чего совсем сник,
  Валяешься на снегу?
  Околеешь!
Но он почему-то ни гу-гу.
Молчит, не шевелится…
Точно помер.
– Нужно “скорую”  вызывать.
– Какой номер?
– Ноль-три.
– Давай, звони!
               
 

18


Опять Чечня.
Тысячи бездомных.
В детских глазах – боль и страх.
Но политики и генералы
Жаждут крови.
Есть где развернуться.
Судьба у них в руках.
Деньги, должности и звания.
Кривая полезла вверх.
Без особого старания.
А уж грех простится.
Все спишут
На время и обстоятельства.
– Опять предательства.
– Жиды виноваты.
  Великую Россию
  Чуть не развалили.
– Собирай, народ, силу.
  Будем Чечню крушить!








У патриотов в медалях
Вся грудь и вся задница.
Грозный весь в развалинах.
Разрушены все города и села –
Вот тебе воля так воля!
Опять патриоты у дела.
И лишь матери несут
Кровавое бремя.
Дети и те, и эти
В клочья разодраны
Снарядами и
Противотанковыми минами.
Не известно даже имени.

Кому нужна она,
Война эта?
Где свой, где чужой?
Бой не на жизнь,
На смерть бой.
Вой не вой –
Детей не вернуть.
Вот те и новый путь
Демократии и свободы!
Неужели у власти
Одни уроды?









Десять лет гибнут люди.
Ничего путного не будет,
Одна лишь ненависть
Взрастет на нивах
Войны и всеобщей бойни,
А сколько пролито крови?
Это сладкое слово “свобода”
В горле костью стоит
У всех патриотов.
– Кто больше всех любит страну?
– Патриоты!
Их сразу узнать можно
По словам пылким,
Взгляду грозному,
По черным мыслям,
Красному носу
И виду агрессивному,
Прямо-таки непримиримому.
И даже не нужно грима им
Демократического или другого.
Вы с ними знакомы:
– Жидо-масоны
И  разные  другие народы
Россию загубили,
И спасти ее смогут
Только патриоты!
 
   

                19


Тема еврея в России
К концу тысячелетия
Не устарела.
Еврей держится за Россию
Из последних сил.
Но она не любит еврея.
Это не свое, чужеродное тело.
Норовит смыться.
Патриоты не любят евреев
За их цвет волос,
Пейсы, бороду, голос и нос.
За то, что у них свой Бог
И свой грех,
Не такой, как у всех.
Как и прежде,
Бегут евреи из России
По одному и вместе.
В Германию, США, Иерусалим.
– Да черт с ними!
Пусть катятся колбаской
По Малой Спасской.
Русскому патриоту
Не нужны такие уроды.
Пусть едут эти умники
В свои кафельные нужники
На берег теплого моря! –
Нам эти песни знакомы.






– Банкиры, политики,
Ученые и артисты
Да еще скрипачи и врачи,
Учителя и адвокаты –
В общем, жиды пархатые.
Неплохо устроились,
Давно их к ногтю
Пора прижать!
Забылись, едрена мать!
Всех их в Биробиджан,
А еще лучше на лесоповал,
За Урал!
Чтобы не казалась
Им жизнь шоколадкой.
Антисемит смотрит
Злобно, украдкой
На проходящего мимо еврея:
– Врезать ему в лоб бы
   Заместо елея.
Но пока не смеет,
Время еще не настало,
Силенок мало.
Но уже по городу
Маршируют в форме
Черной масти.
На рукавах свастика.








Красная рожа
С глазками маленькими
В военной форме
Злобой сверкает.
Еще один патриот.
Пена изо рта
Прямо бьет:
ДПА в ДПЖ
(Движение в поддержку армии
в Движение против жидов).
– Всех их по списку
   Вешать будем.
Тоже в орденах
Грудь и задница,
Но какая разница
Между нацизмом
И патриотизмом,
Если он такой?
  Никакой!

               
 


                20


Поэзия  и музыка душу спасали –
Наши скрижали.
Тютчев и Ахматова
В сердце звучали,
Как вечный реквием
И вечная жизнь.
Шнитке слушали
С восторгом и болью.
Скрипач играет
В Петропавловской крепости
Что-то из эпохи Возрождения.
Какое-то наваждение.
Как будто здесь другая страна,
Другие люди.
И никогда ничего не будет
За каменными бастионами.
Звук скрипки смешался
С колокольным звоном
И поплыл до самого неба.
Кажется, не нужно
Ни денег, ни хлеба.
Только б душу спасти,
Чтоб снова возрасти
Стране всей.
В тебе и во мне.








Но это все как во сне.
За бастионами жизнь,
Как и везде в стране.
Шесть месяцев без зарплаты.
Наверху ума целых две палаты,
А здесь – нечего жрать! 
Бабы давно перестали рожать.
Между Турцией и Польшей,
Как челноки, вертятся.
В Россию чушь везут разную.
Если и заработают какой рубль,
Так и тот отнимут грубо
Родная милиция и мафия праздная.


               
 


21


Страна, как конь,
На дыбы встала.
В воздухе бунтом пахнет.
На что жить?
Ни есть, ни пить.
Зарплату совсем
Платить перестали.
Все уже устали
За труд – гнилую картошку
И овощи.
И неоткуда ждать помощи.
От тела остались одни мощи.
Чего может быть проще?
Хочешь жить?
Иди в бизнес или во власть,
Чтобы можно было
Украсть или вынести.
Зерну не вырасти
Без навоза.







Но растет страх
И тайная угроза.
Власть тасуется,
Как карта в колоде.
Но поздно,
Последний трюк –
Замена лидера:
Новая бирка, команда и идеи.
Все аж вспотели
От новых  ожиданий.
Власть укрепляется
По вертикали и горизонтали
Через «ЕДИНСТВО».
Но что за свинство?
Почти все знакомые рожи.
Но лидер стал моложе
И из КГБ.
Теперь будет  хорошо
И тебе и мне.
Будет порядок в стране…

Июнь – июль 2001 г.
 
               
   





 После всего




               
 
Что такое наша жизнь?
Радость и печали.

















 

   
 






   * * *


  Там, где пальма стояла гордая,
  Где молчал заброшенный сад,
  Целых два бесконечных года мы
  Попадали то в рай, то в ад.

  Ночью звёзды глядели в окна нам,
  Вдалеке – лёгкий шум волны.
  И не спали с тобою долго мы
  Под тревогами новой страны.

  Столько нежности было растрачено,
  Столько боли от этих двух лет.
  Было всё по счетам уплачено
  И для радости, и для бед.

 


   *  *  *


  На вершине горы,
  Там, где звезды и ты,
  Мы любили и пили вино.
  Там заброшенный сад
  Нам с тобою был рад.
  Это было, казалось, давно.
  Там минувшие дни,
  Словно майские сны,
  Там любимая кошка Руви.
  Там прекрасна, как ночь,
  Иудейская дочь 
  Пела песни из вечной Торы.
  Там весной по утрам
  Пели птицы ветрам
  Песни нежной и чистой любви.
  Там в вечерней дали
  Волны моря видны
  И доносятся звуки мольбы.
  Там, стройна и горда,
  Росла пальма одна.
  Мы дружили с ней долгие дни.
  И спустя много лет,
  Я угрюм стал и сед,
  И погасли той сказки огни…
 


   * * *


  Три березки, обнявшись,
  Под дождем купались.
  Что такое наша жизнь?
  Радость и печали.

  Там проходит мост цветной
  Над семью лугами,
  И под утро царь седой
  Дремлет над полями.

  Под окном моим рябина
  Красная и росы.
  Из-за речки запах дыма
  Ветерок доносит.

 
Белый стан


Красный ветер с воем рыщет по Руси.
Боже ясный, Боже светлый,
Нас спаси!

По чужим краям скитаться лебедям,
На чужой земле – мытарства среди ям
Из позора, боли, стона, тихих слёз.
Ярославна снова плачет средь берёз.

– Где ты? Где ты?
  Мой любимый, мой родной!
  Сердцем верю, сердцем верю –
  Ты живой.

– Не кукушкой снова буду куковать.
  Полечу за Дон я милого искать.

Плач доносится из дома.
Плач доносится до Дона.
Лебедь белый за кордоном
Весь в крови.

Слышу, слышу голос:
– Помоги!

Ярославна, стан пылает
Лебединый!
Помолись, Россия,
За родного сына.

Отлучили от синего с белым,
Отлучили от черного с красным.
Поразрушили старую веру.
Породили звериное братство.


Разделили на белых и красных,
Разделили на чистых и грязных.
Брат на брата и сын на отца.
Хватит всем у России свинца.
Как по небу, небу синему
Мечется лебёдушка.
Плачет, белая, бессильная,
Но никто не отзовётся.

Там, на Родине, кровавая вода.
Там, на Родине, ужасная беда.
Вся земля в безмолвных лагерях.
По стране гуляет только
Чёрный страх.

Расстреляли всех родимых лебедей
Комиссары, ГПУ и КГБ.
Тихо нынче над пожарищем полей.
Прокричу я: «Воскресению не верь!»

Самозванцам  и диктаторам не верьте!
Нам оставили лишь волю добрую
Для смерти!

Нет пути вам, нет дороги вам домой.
Чёрны вороны летают над землей.

Болью сердце исходилось, извелось.
Что лелеялось, любилось – не сбылось

Вороны летают по стране,
Вороны мечтают обо мне.
Все должно быть на земле красно,
Все должно быть на земле черно…
 
  * * *


  Отпускаю Тебя на волю.
  Ту, что двадцать лет я любил.
  Ты была моею звездою
  И защитой от темных сил.

  Я Тебя хранил, как птицу,
  В клетке сердца и сетях любви.
  Отошли все иные лица
  И молитвы твоей мольбы.

  И теперь, когда в сердце холод,
  В теле страх и вечная боль,
  Отпускаю Тебя на волю –
  Твой печальный и нежный король.
 
  10 декабря 2002 г. 

 
* * *

Убили говорящего кота,
Которого мы любили
Последнею любовью.
И как-то стало ясно,
Что все в жизни ерунда,
Кроме любви и боли.
Он говорил «мама»,
«Может быть» и «мура».

Он любил кошек и смотреть,
Как жена готовит еду.
Он спал на подоконнике
И любил рыбу в сметане.
Так странно. Зачем люди
Убили нашего кота?
Он был серого цвета,
Как сама печаль.
Жаль кота. Без него
Жизнь уже не та.
Капают слезы невольно.
И так больно.
Нет больше нашего кота.

9 ноября 2004 г.
 







* * *


Завтра, когда нас уже не будет,
Вы пройдёте толпой, требуя
Хлеба и свободы. Тени от предметов,
Которые мы видели ещё вчера,
Тихо промолчат в знак печали
Или грусти, понимая, что они тоже
Когда-нибудь исчезнут. А паук,
Что плёл свою паутину, подумает:
«А стоит ли?» И падающая звезда
Даже не остановится, и женщина,
Отдаваясь ночью мужчине,
Вдруг почувствует, что любовь
Уже покинула их.
 







* * *


Отец, убей гувернантку!
Отец, убей гувернантку!
Она учит меня, что есть добро и зло.
Она есть дьявол!
…И откусили они от древа познания,
И узнали, что есть добро и зло,
И были прокляты и изгнаны из Рая.

 
 Конец эпикурейца

Сегодня прожит день на полную катушку.
С восходом солнца искупался в море,
Помыл я лестницу с утра в богатом доме.
Прошел пешком так километров восемь
С горы Кармель до самого Адара.
Холодного я выпил пива «Heineken»,
Чуть было не свалился под кустами,
От солнца разомлев и пива.
Придя домой, кусок съел мяса и запил
Бокалом красного вина, что из Латруна,
Оттрахал женщину – любимую подругу, и,
Глядя на ночь, «Опыты» прочел Монтеня,
Из апологий Раймунда Самбундского
Мудрейшие из мыслей, включил компьютер
И, послушав Байез чудесный голос,
Приятелю, что где-то там в Оттаве,
Послал послание по интернету
Из двух лишь слов: «Жизнь хороша!»
И отошел ко сну без пробужденья.

16 августа 2005 г.   
 
Тени

Ходят тени со мною вместе,
Тени мертвых и тени живых.
Иногда, как тихие песни,
Иногда, как крики больных.

Тень минувшего, детства тени,
Тени слов и тень моих дел,
Будто вечно усталый Гений
Мне сказать что-то очень хотел.

Тени боли и радости тени,
Тень обид  и тени стыда,
Будто это единого звенья,
Будто сон они иль  беда.
 
Тени первых моих  сражений,
Что оставили в сердце след,
Ходят тени моих поражений,
И не вижу теней побед.

Тени ангелов и титанов,
Тени храмов и тени мостов,
Тень проспектов и тень каналов,
Тени крыш и тесных домов.

Там на Пестеля, возле Храма,
Школа первых учебных лет.
Сколько раз меня выгоняли,
В скольких школах остался след

 
Моих детских битв и скитаний,
Моих дерзких попыток жить.
Были странные эти знанья,
Что пытались в нас насадить.

Тени юности на приколе,
Там у пристани – легкий бриз,
Тень любви моей нежной в школе,
Этот первый робкий эскиз.

При закате солнца в заливе
Возвращаются  лодки домой.
Мы с тобою тогда любили
Этот теплый вечерний покой.

Там на Стачек наша квартира,
Окна пятого этажа.
Тени елей, что ты так любила
Наблюдать сквозь окно не спеша.
 
На стене в доске от машины швейной
Мона Лиза тихо висела,
А еще акварель – «Старый пруд»,
Митрофанова дивный труд.

Том истории Масперо,
Что лежал всегда на столе.
“Нибелунгов”  грозных герои,
Два альбома – Босх и Милле.

Вот друг другу два голоса чуждых –
Тютчев с Бродским стоят у стен.
Томик Гейне, всегда так нужный,
Донателло, Мессина, ван Рейн.
Твой портрет, нарисованный мною
(Карандаш на белом листе),
Белый снег, что кружил зимою
За окном в больном феврале.

Тихо в городе, лишь страниц шуршаний
Слышен звук в ночной тишине,
И я вижу тебя, Державин,
Слышу слово твое во мне.

В полудреме ночной сквозь мосты,
Разведенные над рекою,
Там на острове вижу костры,
Словно сполохи ранней весною.

И вокруг, узнаю я лица,
Озаренные светом огня, –
Грозный, Петр, России блудница
И еще кто-то рыжий там.

А у дерева, словно нищий,
Тот с сухою рукой стоит –
Гуталинщик рябой, гуталинщик,
Тараканья улыбка дрожит.

Тени грозных царей восточных –
Кира, Ксеркса, Сарданапала.
Сейчас уже не припомнить точно,
Где конец был, а где начало.

Гоголь с Кафкою – странных два Гения,
Под  туманом белых ночей,
Обнявшись, по проспекту Ленина
Шли по Пушкину в царский Лицей.



Звуки Генделя, Шнитке звучали
В сердце любящем и больном,
Были радости и печали
Опалённы все тем огнем.

Что мне юную душу грело,
Что влекло меня в вышину,
Что любило и что болело
И что пело мне одному?

И за то, что тебя покинул,
Город мой, в нелегкий твой час,
Буду сам я бездомной тенью
И скитальцем по городам.

Сентябрь 2005 г.










 
Осенний вальс


Грустная музыка в парке осеннем,
Кружатся листья в вальсе последнем.
Кружатся листья, с ветром обнявшись.
Вот оно, вот уходящее счастье.

Кружатся, кружатся в парке осеннем
Листья, опавшие с тихих деревьев.
Кружатся листья в последнем их вальсе.
Грустно-печальное, нежное счастье.

Краски осенние в солнце купаются,
Желтые, красные с летом прощаются.
В прошлом теряются грустные мысли.
Кружатся листья, кружатся листья.

Осень – вещунья, осень – плясунья,
Осень – горюнья, молчунья, шептунья.
Грустные мысли, грустные мысли.
Кружатся листья, кружатся листья.

29 ноября 2005 
 
Оле хадаш
   

На Кармеле, в Хайфе,
На заброшенной вилле,
Вместе с крысами
Кров делили, но жили.
Первый год окунул нас
В водоворот языка,
Жилья и работы.
Солнце красным помидором
В Средиземное море садилось.
Нам такое и не снилось.
Все праздники иудейские
К себе примеряли,
Даже в синагогу ходили,
Жизнь заново полюбили.
Там – прах матери и отца,
Здесь – народ без лица,
Точнее, многоликий.
Прямо вавилонское столпотворение.
Со всех стран мира.
Языков не счесть.
Жить здесь, казалось, большая честь
В начале третьего тысячелетия.
Но советские побеждают и здесь.
Безмерная живучесть
У них есть.

Полгода по мадреготам
Вверх, вниз.
Две тысячи ступенек
Каждый день.

Пота вышло –
Вёдрами измерять нужно.
Кости устали,
И спина, и ноги аж гудят,
Но горшки обжигают не боги.
Уже в шофар  трубят
Истинные евреи,
А мы всё –
Со словарями и учебниками.
Но память, как из мертвой ткани,
Не то, что в компьютере.
Как решето.

После России – жрать хочется,
Кажется, все съели бы.
И на всё денег хватает,
А ещё не работали,
Но – вино, фрукты, овощи,
Мясо белое и красное,
Сладостей и сухофруктов,
Как в «Тысяча и одной ночи».
Плоды всевозможные.
Раньше о них и не слыхали.
И, конечно, солнце, море и горы. 
Как будто в рай попали.
О таком и не мечтали.
Купались  и днем, и ночью.
Солнце грело и обжигало.
И всё – мало.
Воочию убедились,
Что рай на земле был.
И – никакой мафии.
И никто от тебя
Ничего не хочет.
Вдоль моря бегают
И молодые, и старые.
Закаты обалделые
И восходы тоже.
Волны ласкают
Утомленное тело
Советской жизнью
Под тяжестью сизифова труда
И забот российских.

Два года террора
Изменили картину жизни.
Живём, как на постоянной тризне
По убиенным детям.
Взорванные автобусы, кафе, дансинги.
Каждый день хороним детей и близких.
Отец молитву читает,
Кадиш о своём погибшем сыне.
Мужчины молча стоят, без слез.
Они знают, что это не последний.
И только мать, как всегда,
Не может удержать рыданий.
Девочка лет шести поет песенку
Про солнышко и лягушонка.
Как радостно им сегодня.
Она не знает ещё, что утром
Её папа и мама с братишками
Погибли в теракте в автобусе.
 
А во Франции, Бельгии, Дании
И других городах Европы
Поджигают синагоги, разрушают
Кладбища и избивают евреев.
Тысячные демонстрации против Израиля.
Европа прямо озверела.
Какое единство и братство
Народов и  морали.
Опять эта безнравственная Европа
Предает и правду, и справедливость.
Ей это не впервой. Им всем нужна нефть,
Чтобы ещё быть богаче,
Чтоб ещё вкусней есть и пить дорогие вина,
Спать со шлюхами и кататься на дорогих яхтах.
И всё забыть, а, вернее, не помнить –
Ни погромы, ни газовые камеры,
Ни массовые убийства беззащитных евреев
По всей Европе и России.
Но совесть не отмоешь.
Взывает она к ответу.
Не надейтесь откупиться марками
И долларами за пролитую кровь
Невинных и несправедливость.
Каждому воздастся по его делам и мыслям.
Это в благодарность за единого Бога,
За Книгу книг, за «Данаю»
И «Возвращение блудного сына»,
За Мендельсона и Гершвина,
За Эйнштейна и Чаплина,
Сару Бернар и Анну Павлову,
За Бродского и Мандельштама.
Это благодарность за вклад
В мировую культуру
Самого древнего из народов.
Диктатура, террор, антисемитизм –
Вот что поддерживает
Правозащитная Европа.
Уже забыли Гитлера, Сталина,



Забыли фашизм и  коммунизм.
Завидное единство.
Сегодня вы предали Израиль,
Оставив его одного против террора,
Завтра вы захлебнётесь своею
Кровью от тех же террористов.
Тот, кто взрастит зло, пожнёт его
Многократно. Зло –  как чума.
Борьба с ним должна идти постоянно
И повсюду. Только так мир сохранит себя.
Цинизм Европы – когда жертва
Становится виноватой в том,
Что она защищается. Когда террор
И войны, чтобы уничтожить Израиль,
Рассматриваются Европой как борьба
За независимость палестинцев.
Забыли, что делала Франция в Алжире,
Как Испания расправлялась с басками,
Англия – с ирландцами,
Что делала Россия в Чечне?
Где была тогда ООН?
Оголтелый арабский фанатизм
С жаждой подчинить себе весь мир.
Он, как ржа, разъедает цивилизацию,
Проникая в Европу, Россию, Америку.
И опять во всём виноваты евреи?! 
Войны, инквизиция, диктатура,
Национальная ненависть –
Это общечеловеческое зло,
И ещё не поздно всё это понять.

Декабрь 2005 г.
 
10 декабря 2005 г.

Кошак лежит на листьях и мурлычет
Под мягким солнцем дремлющего дня.
Арабка юная, стройна и черноброва,
Спускается по лестнице легко и быстро.
Чудесный миг,  и жизнь так хороша! ...
 
Двенадцатый месяц и число дрянное. Шестой Уж год я праздную рожденье в Земле Святой. Какие-то химеры, дождей потоки носятся с Кармеля, жена в депрессии тоскует по России, Придут знакомые, друзья, чтоб выпить, Исполнить долг – всё больше по привычке.
И слава Богу, я ещё живой. Не удавился,  вены Не порезал. Пишу элегии, глядишь, удастся в Рифму, а то пускаешься в свободное раздумье О смерти, близких и любви, конечно.
Всепоглощающая смерть – сестра родная    Жизни, а может, тень её. Но очень уж страшна, Одетая в саван страданья, боли и вечной Пустоты, которая за ней. Друзья, родные, если И согреют своей любовью, так и то на миг Лишь. Жизнь коротка, любовь уж и подавно.
И что нас ждет за пустотой великой,
Ужель и, право, есть душа  и вечна? …
 
Но вот мужское сильное начало в наш век Померкло. Одни диктаторы тупые да Повторение того, что было. Ни свежести нет, Ни величия, а мудрецы давно уж извелись.
О, что за время хмурое с бровями, как у того Былого коммуниста. Ни смысла нету,
Ни  веселья.
    Ислам повсюду наступает на хилые устои
    Христианства. Цивилизация – стареющая
    Шлюха, пред варварами в ожиданье смерти
    Живет в тревоге более и в страхе.
    Хоть внешне хороша Европа –
    Пострижена, помыта и одета,
    Поесть и выпить можно,
    В воскресенье пойти с женою в храм.
    И, право, хоть грехов немного, но что не
    Сделаешь от страха и от скуки. Искусства
    Ныне и не в моде, но посмотреть
    Голландских мастеров, послушать музыку
    Иль оперу в Ла Скала, иль просто
    Прогуляться по Парижу, по кладбищам,
    Притонам, кабаре желающих ещё  вполне
    Найдется и на Востоке, да и в Африке
    Курчавой.               
    Но до чего же хороши бабёнки!
    Бизе с своею уличною шлюхой, что так
    Прекрасна в теле, танце, страсти и уж,
    Конечно, в жажде быть свободной.
    С  Лолитой Гумберт смотрит  так печально,
    Сжигаемый огнем желанья и восхищенья
    Юностью небесной.
    Литвинова Рената, как Богиня, среди
    Людей так бродит одиноко и говорит
    Неясные слова…
    Все так же радуют, как прочие шедевры.
    Мир стал доступен всем и более печален.
    Простая жизнь не радует уж боле.
    Тоска с тревогой разъедают тело.
    Всё тлен и прах. И целей нет великих.
    Лишь  ненависть и зависть правит миром
    И жалкое тщеславие, конечно.
Музеи, музыка, кино и порно – набито в Интернете всё сполна. Пресыщен ныне
Дух и тело. И воля, словно девичья
Перина, ленива и набита пухом.
Быть может, следующие будут поумнее.   
Зачем дано сознания избыток,
Но без таланта, воли и без цели?







 
Облака


От Ливана до Тель-Авива
Мимо Хайфского залива
Облака, как белые барашки,
Все оделись в чистые рубашки.

И полны библейскою печалью,
Все покрытые нежнейшей шалью,
И куда им плыть, они не знают.
Ветры вольные пути их направляют.

То ли плыть к стенам Иерусалима
Мимо вод Кинерета и мимо
Моря Мертвого, где горы соляные
Там от слез детей и жен любимых.

То ли плыть в Европу к храмам Рима,
Что хранят величье, гордость мира.
Или плыть им в сторону России,
Где простор полей и воды сини.

Где луга в цветах, березы, как невесты,
Плачут о несбывшейся надежде…
Где снега белы, рябины красны,
Где любимый город, нежный и прекрасный.
 
И плывут куда, они не знают,
Ветры вольные пути их направляют.

17 июля 2007 г.
 

Картина


По Витебску шагал Шагал.
Он что-то, видно, вспоминал.
За ним коза едва плелась,
Совсем прохожих не боясь.
А в небесах иссинь-зеленых
Летела пегая корова,
И грустно музыка лилась.
Скрипач над крышей, словно ворон,
Поэт и муза по-над домом,
Цветные шарики в полете,
Усатый летчик в вертолёте,
Пейсатые евреи с Торой
Танцуют вместе на перроне.
Товарный поезд уходящий…
Такое у евреев счастье.

 9 марта 2006 г.
 


* * *


Опадают оливки с корявых деревьев.
Дождь февральский смывает следы с мостовой.
Прожит год – в это трудно, наверно, поверить.
С грустью, болью и странной войной*.

Столько разных событий, ненужных деяний.
Жизнь течёт без восторгов и слёз.
Нет в душе покаяний, исканий, терзаний.
В сердце дождь, один только дождь.

  Хайфа.  24 февраля 2007 г.

* Вторая ливанская война, июль-август 2006 г.               



 
               







         
 Попытка прозы



               
               
 
Жизнь сообразуется с аффектами –
а не с идеями!
                Роберт Музиль















               
 
                Падение
                ( Петербургская повесть)

       Стоял октябрь. Погода была сырая и ветреная. Вокруг удручающий осенний пейзаж. Сумрачное небо, черные стволы с одиноко дрожащими листьями, промерзлость и тоска.
     По Обводному каналу шел мужчина лет сорока, среднего роста. Он шел медленным шагом и был погружен в свои мысли. Одежда на нем была сильно поношенная и какая-то тихая, равно как и сам он. Несмотря на то, что мимо него проходили люди, его взгляд ни на кого не отвлекался, будто никого и ничего вокруг не было. Он каждый вечер шел этим путем со службы и все последнее время думал о том ужасном клопе. Больше всего его бесила эта ухмылка, полная презрения и самодовольства. Даже сам вид  огромного, размером с блюдечко, упившегося кровью клопа не вызывал у него такого бешенства, как эта ухмылка.
    – Всё, нужно с ним кончать!
Он перешел мост через канал и, пройдя трамвайные пути и сквер на площади у вокзала, где по утрам на скамейках обитали бомжи и шлюхи, свернул на улицу Шкапина.
    В самом начале улицы стояли два пивных ларя с длинными хвостами алкашей. Вся улица была перекопана. Посередине лежали большие ржавые трубы. Дома  были мрачные, грязные и сырые. Повсюду валялись битые камни, мусор, гнилые доски. Поперек улицы стояли ржавый дизель и экскаватор. С левой стороны находились бани, а с правой – срочное фото. Мужчина прошел мимо бань и зашел в парадное дома номер 12. Парадное производило такое же удручающее впечатление, как и сама улица.
     На стенах  лестницы штукатурка была отбита и виднелся старый кирпич. Ящики для писем были сорваны и валялись на полу. Все стены были в каких-то грязных и темных подтеках. На площадках темнели лужи  мочи.
     Мужчина поднялся на последний, четвертый, этаж. Дверь, в которую он вошел, была без замка и не закрывалась. Вместо замка сквозила большая дыра. Темный коридор был завален всяким хламом. У стены стоял ржавый облезлый рукомойник, вода из которого уже давно не текла. Сама комната, где он жил, была как бы продолжением улицы. Стекла в окне были частично выбиты, а частично покрыты слоем липкой пыли. Комната была старая и нежилая, почти пустая, с ободранными грязными и ржавыми обоями. Из мебели были только старый  стул и круглый деревянный стол неопределенного цвета, то ли на трех, то ли на одной ноге. На столе, кроме крошек и мусора, стояла бутылка дешевого красного вина, наполовину выпитая, и кусок черного черствого хлеба.
     Мужчина зашел в комнату, взял одной рукой бутылку (вторая рука осталась в кармане пальто) и сделал два небольших глотка. Затем он повернулся к стене и отсутствующим взором взглянул в окно…
     Одежда на нем совсем обветшала. Пальто, когда-то дорогого черного драпа, длинное и узкое, было сильно изношено. Концы рукавов, карманы, подол истерлись. Подкладки почти не было, лишь в отдельных местах висели лоскутья неопределенного цвета. Подошвы ботинок так износились, что он передвигался совсем бесшумно.  Цвет ботинок из-за пыли и грязи установить было невозможно. Головной убор отсутствовал. Волосы на голове были темные и длинные.
      Он перевел взгляд с окна на стенку, где из-за  отклеенных кусков обоев выполз большой клоп темно-бурого цвета и очень мерзко ухмыльнулся, как будто говоря: «Все равно ты мой, о чем бы ты ни думал.»

  Лицо мужчины на миг передернулось от отвращения. Он взял кусок хлеба со стола и запустил в клопа, который быстро исчез за обоями. Мужчина подошел к противоположной стенке и лег прямо на полу, не снимая пальто. Он заснул почти сразу.
     Последние дни ему снились очень странные сны. Они были непонятны и тревожны. Он приходил в свое жилье в основном, чтобы увидеть продолжение прошлого сна или новый сон, который бы ему объяснил виденное накануне. Но каждый сон не был продолжением предыдущего. Как будто тот, кто составлял эти сны, умышленно не хотел давать ответа на те вопросы, которые он ставил в предыдущих снах. Так же было и в этот раз.
     Ему снилось, что люди собирались в свой последний путь. Одни в Рай, другие в Ад. Те, кто собирались в Рай, идут радостные. Их провожают близкие и родные к светлому красочному трамваю. Всюду флаги, цветные шары. Они проходят через большой сквер, где зеленые деревья, яркие цветы. В центре кружится карусель. Голубое небо. Вокруг все светло. Те же, кто собираются в Ад, пробираются по одному в темноте, по безлюдным узким улицам. Мрачные дома. Атмосфера одиночества, тревоги, стыда и страха. Они тоже идут к трамваю, но темному, без огней. Трамваи двигаются. Внезапно авария. Оба трамвая сталкиваются. Гаснет свет. Крики людей, плач. Все ищут свой трамвай. В темноте  трамваи не различить. Наконец все сели, трамваи двинулись. В одну сторону… Тревога, страх. Каждый вспоминает свои истинно добрые деяния, грехи и пороки.
     Он проснулся где-то за полночь… В темной комнате  по темной стенке бегает черная кошка. За окном сверчит сверчок. Медсестра села у его изголовья и пальцем тычет ему в горло. Первое время он терпит и сильно хочет спать. Но вдруг  начинает задыхаться.  Он дергается и просыпается, судорожно пытаясь вздохнуть. Садится и ощупывает горло. И снова ложится. И снова в темной комнате по темной стенке  бегает черная кошка. И так всю ночь.
     Когда он проснулся, было еще темно. Ему казалось, что он уже видел этот сон, как и многие другие сны. Особенно часто повторялся сон из его детства.
       В эвакуации. Ему года четыре. Утро.  По безлюдной улице идут сестра с двоюродным братом. Они оживленно и весело о чем-то говорят. Он идет за ними в шагах десяти, пытаясь их догнать. Неожиданно он попадает в грязь и пытается  выбраться. Но все больше погружается в нее. Он кричит. Зовет на помощь сестру. Но они не слышат его, играя и дурачась, продолжают идти вперед. Он  погружается в грязь все глубже и глубже. Страх и ужас охватывают его. Он пытается снова кричать, но не может, погружаясь с головой в грязь. В последний момент он делает резкий рывок вверх… И здесь он просыпается. Сердце бьется часто и сильно. Не хватает воздуха…
     Он сел за стол. Сделал глоток из бутылки.
 – В сумерках храмов готических звуки органов слышны, звездами снов летаргических падают слезы души.
     До чего же было хорошо в этом  храме – чисто, тихо и спокойно. Почему-то хотелось опуститься на колени. Но почему так нехорошо на душе сейчас? Все этот мерзкий клоп. Что ему надо? Нужно его уничтожить, иначе никогда не будет чистоты и радости.            
     Он вышел из дома и почти механически пошел на службу, до которой было четверть часа ходьбы.
Утро было сырым, и густая пелена тумана висела над каналом и набережной. У пивного ларька уже стояла очередь мужиков, помятых и слегка очумелых от прошедшей ночи. Миновав сквер, он перешёл мост  и пошёл вдоль канала. Справа от канала возле вокзала возвышался храм, который казался похожим на татарскую семью: тихий и суровый мужчина, тяжёлая широкая женщина и четыре небольших маковки,  как головки детишек. Впереди слегка просматривались несколько заводских труб и размазанные очертания зданий. Большая баржа перегородила весь канал. Вид её был запустелый, старый и ржавый. На ней стояли какие-то краны и странные своей примитивностью устройства для очистки канала.   
     Мужчина шёл не спеша, погружённый в свои мысли. Внезапно воздух заколебался и слегка как бы поплыл. С левой стороны набережной из парадного невысокого здания вышла странная пара: высокий, стройный пожилой джентльмен во фраке, шляпе и при галстуке, под руку его держала приятная молодая женщина, абсолютно голая, в туфлях на высоком каблуке. Впереди них на длинном поводке бежала такса. Когда пара прошла вперед, женщина  повернула голову в сторону мужчины и улыбнулась как-то с оттенком грусти и сочувствия. Мужчина смутился и опустил голову. Когда он снова поднял голову, пары уже не было. Она как будто растаяла в воздухе. Ещё некоторое время он приятно ощущал улыбку женщины и наготу её тела. Странные чувства  теплоты и тревоги проникли в его сердце.
     Когда-то  давно, ещё в юности, он не знал, что такое женское тело. Он воспринимал все только через чувство красоты. Природа, люди – все делилось на красивое и некрасивое. Понятие «красивое» он не определял и не уточнял для себя. Оно сидело в нем на уровне подсознательного. Он чувствовал красоту, как животное запах. Еда, поступки, тела, вещи были либо красивые, либо нет. Все красивое привлекало его, все некрасивое отталкивало. В первый раз, когда он увидел  женскую грудь, у него остановилось дыхание, и он чуть не потерял сознание. Нежное, чистое, свежее  и ароматное как будто обволокло его сознание. Запах молока и весеннего утра проник внутрь его.    Потом он уже никогда не ощущал этого состояния.
     Уже позднее, когда он познакомился с женщиной и близко увидел женское тело и мог его потрогать и ощутить, то вместо радости его ожидало горькое разочарование. И форма груди, и темный цвет соска, холодность тела и почти отсутствие аромата – все однозначно создало в нем чувство некрасоты. Те образы, которые существовали в нем с картин старых мастеров – рембрандтовской  Данаи, леонардодавинчевской моны Лизы, кранаховской Венеры, породили в нем представление о  женской красоте. И то, что он увидел тогда, оставило в нем чувство разочарования и горечи. Он расстался с той женщиной и избегал даже встречи с ней. Очень долгое время красота была самым важным в его жизни. Казалось, это единственное, что не преходящее, что тебя не обманет, чему можно посвятить свою жизнь, к чему можно стремиться и никогда не разочаруешься. Кто же это сказал, «красота спасет мир»? Может, Достоевский?
     Много лет ему казалось, что смысл жизни – красота. Но потом сомнения начали его разъедать как ржа железо. Он увидел, что все усилия в пустоту, что смерть ничто не остановит, что прогресс не несет нравственное усовершенствование, что жестокость и зло, как сорняк, прорастают в любой среде и с необычайной легкостью, что страдания человека не только очищают его душу, но и делают еще более одиноким и жестоким. И что красота совсем не согревает душу, а лишь удивляет сердце и поражает его своей недостижимостью. Он понял, что красота –  это и гармония,  и дисгармония одновременно. И служить в этом мире некому и нечему.     Он поднял воротник, засунул руки в карманы пальто и ускорил шаг. Ему не хотелось в этот раз опаздывать на службу и выслушивать мерзопакостный голос вахтерши:
– Вы снова опаздываете. На целых две минуты. Придется сообщить в отдел кадров.
     Организация, в которой он служил, была довольно крупной и занимала большое семиэтажное здание недалеко от Варшавского вокзала, на пересечении Измайловского проспекта и Седьмой Красноармейской. Организация занималась разработкой всевозможных проектов для городского хозяйства. Так как город был по величине второй в стране, то и разрабатываемые проекты были тоже велики. Сотни томов технических и рабочих проектов хранились в библиотеке, которая занимала чуть ли не пол-этажа. Организация делилась на сектора, отделы и отделения, во главе каждого стоял начальник. Как правило, это был человек партийный. Организация имела свой информационно-вычислительный центр и соответствующие службы специалистов. Он возглавлял службу программирования и был единственным беспартийным руководителем и ещё евреем.
     Иногда ему казалось, что кто-то свыше следит за его судьбой и охраняет его. Сколько раз опасность нависала над его жизнью, и, будучи человеком, не являющимся творцом своей судьбы, он пассивно созерцал, чем всё кончится. И внезапно находилось решение, и проблема снималась.
     В стране, в которой он жил, вопрос национальности стоял остро, но, как и  многое другое, принимал характер непостижимый и даже сюрреалистический. С одной стороны, для евреев всюду ставились ограничения – и на образование, и на работу, и на творчество.
Но, несмотря на эти ограничения, во всех областях они лидировали, хотя и чувствовали себя незащищенными от произвола партийных «товарищей».
     С самого детства он ощущал к себе отношение неприязни и необходимость защищаться. Слово «жидёнок» висело на языке детей и взрослых. И когда он слышал это слово в свой адрес, внутренность его восставала с горечью, и он бросался в драку. Он не мог забыть всю жизнь то чувство несправедливости, которое он ощутил, когда ему было лет десять.
     Был праздник весны. После войны дети особенно любили праздники. Много людей, празднично одетых, с цветными шариками, демонстрации, транспаранты, музыка звучит по улицам, множество столов, накрытых белой скатертью, на которых продаются разные сладости, лимонад, трещотки, свистульки, пищалки, ваньки-встаньки, надувные шарики, бумажные цветы. Сияет солнце. Чудное настроение. Дома мама, вкусные булочки, разные пироги и “наполеон”.
    После демонстрации он возвращался домой, предвкушая предстоящие радости. Почти перед самым домом стояли и о чем-то говорили двое мужчин лет под тридцать. Когда он поравнялся с ними, один из них развернулся и сильно ударил его по лицу.
 –  У, жиденок!..
     Рыданья разрывали его грудь. Он бросился на мужчину, но тот отшвырнул его, смачно выругавшись матом, и затем оба подвыпившие мужчины ушли с досадой и злостью.     До самого вечера он ходил по улицам, не желая зайти домой, потому что обида душила его. За что? Почему?
     Странно. На первый взгляд кажется, чем меньше культура народа, тем более он склонен к попиранию достоинства человека. Но пример с Германией и Китаем опровергает это. Просто жестокость, наверное, сидит в человеке на генном уровне и при определенных условиях проявляется так же, как доброта, нежность, гордость. И эти условия не являются простыми и однозначными…
     Он показал вахтерше пропуск и зашел в лифт. В этот раз она почему-то ничего не сказала и даже не подняла взгляда на него, рассматривая свои записи в журнале.
     Он поднялся на пятый этаж, и, пройдя по коридору  до самого конца, вошел в свой отдел. Сотрудники сидели за  компьютерами, отлаживая свои программы и обсуждая последние политические события в стране. В этом плане страна была богата и, главное, непредсказуема. Он поздоровался и прошел к своему столу.
     Но к его удивлению, стола  не было, а было просто пустое место. Он обернулся к сотрудникам, но те даже не посмотрели в его сторону, как будто это было нормально и так было вчера, позавчера и все пятнадцать лет, что он здесь работал. Пару минут он постоял, обдумывая, что бы это могло значить. Но никакого приличного объяснения в голову ему не приходило. Почему-то всплыло воспоминание, никакого отношения не имеющее к настоящему происшествию.
     Он молодой, здоровый, полон надежд, студент второго курса университета едет в кузове попутного грузовика к морю. Встречный ветер, солнце. Дорога проходит мимо какого-то села. По дороге идут две босоногие девушки, лет шестнадцати, в ситцевых сарафанах. Одна из них машет ему рукой и так нежно и радостно улыбается, что у него захватывает дыхание и замирает сердце.      
Он даже подумывает соскочить с грузовика, чтобы познакомиться с ней, но минутная заминка – и грузовик    удаляется,  и   остается   только  чувство чего-то очень важного, не сделанного и упущенного.
Этот образ упущенной и несостоявшейся любви преследовал его всю жизнь, и даже сейчас, в эту странную минуту, он опять появился в его сознании.
          Он покинул отдел, ничего не сказав, твердо решив никогда не возвращаться туда. Проходя мимо вахтерши, он не без злорадства оставил ей свой пропуск.
     Он вышел на Московский проспект и пошел в сторону центра города. Пройдя небольшое расстояние, он обратил внимание на ветхую старуху, согбенную, всю в морщинах, которая еле-еле передвигалась впереди, опираясь одной рукой о палку, а другой о стену дома. Она была одета в какую-то темную ветошь, рваную и грязную. На ногах – такие же темные грязные тряпки, перевязанные засаленной веревкой. Поверх них рваные калоши. Неужели такое возможно? Вот что нас ожидает. И это – человек, «гордость природы». Где же справедливость, и почему человек так ничтожен? А они во все трубы трубят о его величии. Идиоты!..
     Он шел медленно, погруженный в свои мысли, через Сенную площадь по Садовой и вышел на Невский проспект. Он дошел до канала, на котором стояли два храма – римский и византийский, и посреди – Дом книги, в который обычно он заходил,  чтобы посмотреть новую литературу, поэзию, альбомы по искусству. Но в этот раз желания у него не было это сделать. Он прошел через Дворцовую площадь и оказался на набережной Невы. Направляясь в сторону Летнего сада и Петропавловской крепости, он вдруг обратил внимание на то, что вся эта красота совсем его не трогает. Ни Университет, расположенный на противоположном берегу, где он учился, ни здание Кунст-камеры, ни Стрелка Васильевского острова, ни Петропавловская крепость – все    было чужим и безразличным.
      В студенческие  годы он так любил проводить здесь время, особенно в белые ночи. Сердце просто таяло от красоты и ожидания счастья.
Вообще, когда-то он очень любил этот город. Они так хорошо чувствовали друг друга. Оба имели чуткую и нежную душу. Дожди, туманы, силуэты дворцов, узоры чугунных оград, гранитная набережная, величавая река с ее чудесными мостами, множество каналов, в которых отражены прекрасные здания, ангелы с крестами, храмы, особенно Смольный, старинные фонари на набережной и площадях и, конечно, парки – Павловск, Царское Село, Гатчина, Стрельна. Поэзия и нежность пронизывали равно его и  город. И они любили друг друга.   
     Он дошел до площади Суворова и Марсова поля, впереди виднелся Храм на крови и Михайловский дворец. Сразу справа располагался Северо-западный  политехнический институт. В нем работала бывшая его жена. После длинной цепи поражений, которая началась после окончания университета, он уже оправиться не мог (сперва он ушел из Академии наук, поняв, что математика это не его призвание, потом два года армии, невозможность устроиться на работу, работа программистом). Все большие надежды после успешного окончания университета и блестящего распределения в математический институт Академии наук вдруг рухнули, жена ушла, дети перестали практически общаться с ним. Жизнь стала бессмысленной и непонятной. Одиночество вначале его угнетало, потом он начал писать стихи, которые усугубляли печаль, охватившую его. Он все больше и больше понимал, что от жизни  его уже ничего ожидать нельзя. Практическая деятельность его не привлекала, программирование ему быстро надоело, к административной карьере у него  совсем не было призвания, работа превратилась в тягостную однообразную деятельность по созданию программ, которые на самом деле были почти никому не нужны и помирали по истечении одного года. 
Жизнь оказалась ненужной.
       Он прошел через Марсово поле и вышел на Садовую улицу. Перед площадью Искусств он обратил внимание на здание военной комендатуры. Здесь он сидел пять суток за неумение ходить строем и уход в самоволку. Он улыбнулся: великий поэт М. Лермонтов тоже проводил здесь время.  Он прошел  по Садовой и вышел снова на Московский проспект. Уже ни о чем не думая, он дошел до канала и пошел в сторону своего дома. Стало смеркаться. Фонари еще не зажглись. Было влажно и прохладно. Воздух снова как бы поплыл. Он поднял голову. Впереди прямо на него шли гуттаперчевые фигуры с копьями наперевес. «Что за черт?» – подумал он и обернулся назад. Но за спиной на него двигались вооруженные люди с автоматами и в черных масках. Фигуры с копьями и в масках приближались к нему все ближе и ближе. Внезапно  образ девушки, которую он тогда видел с кузова грузовика, возник на минуту перед ним, и в следующий момент все виденное исчезло. Он перешел через канал по  мосту   и   вышел    на   привокзальную  площадь, где по-прежнему сидели бомжи и шлюхи, распивая всякую дрянь и смачно матерясь. К вокзалу двигались какие-то люди с чемоданами и узлами. Куда они отправлялись? Может, ехали в поисках новой жизни, а может, возвращались к старой жизни, где им когда-то было хорошо? А может, просто уезжали  в никуда, только чтобы не оставаться здесь.
     Он пришел к себе в комнату усталый, разбитый, опустошенный. Ничего не осталось, для чего стоило бы жить. Зачем он родился? Для чего была дарована ему жизнь? Ни ответа, ни оправдания прошедшей так неожиданно жизни у него не было. Вспомнилась откуда-то фраза: «Если ты ни для кого, то кто для тебя?» Почему всё так получилось?.. Ответа не было у него, как и не было желания уже что-либо изменить.
     Из-за обоев снова появился огромный клоп и ехидно улыбнулся. Мужчина хотел было чем-нибудь запустить в него, как обычно, но не мог ничего найти подходящего. Ярость зажглась в его сознании. Он бросился к стенке, чтобы достать клопа, но клоп ухмыльнулся и отполз к окну. Он бросился к окну вслед за ним, но клоп выполз через разбитое окно и пополз по наружной стороне стены. Рядом с окном проходила водосточная труба. Он встал на подоконник, ухватившись одной рукой за трубу, и стал приближаться к клопу. Ярость прямо душила его. Когда он был уже готов ударить клопа, тот быстро отбежал в сторону, и удар попал в стенку. Очень сильный и злой. Но от этого удара он потерял равновесие и начал падать. Он ухватился второй рукой за трубу, но в этот момент труба оторвалась и вместе с ним полетела вниз. Последний раз возник в его сознании образ той девушки, и все исчезло. Клоп усмехнулся еще раз и вернулся в комнату.
                С.Петербург-Хайфа,1991- 2005 гг. 
       

 
                Рембрандт Ван Рейн (1606-1669).
              « Возвращение блудного сына»(1663)
 
       СОДЕРЖАНИЕ

               I
«Тени лунные, тени томные…» 5
«Что, туманы? Что, безумцы ?..» 6      
«Падают листья…» 7
«О Муза гордая печали…» 8
«Куда уходят дни, печали и разлуки?..» 9
«Как гаснет все и увядает…» 10
«Все так заняты ничем…» 11 
«Что мне скажешь, мой вечный демон…» 12
«Все в сердце пусто…» 13
«Грустные, грустные люди…» 14
«Ходим, бродим, дни разводим…» 15
«Вокзальная площадь, люди снуют…» 16
«Был грустный день у северного мая…» 17
«Когда к закату дней усталых…» 18
«Зеленые снега по улицам метут…» 19
«О мудрый кот, зверек пушистый мой…» 20
«О, как сердцу хочется праздника…» 21
«Осень - желтый магендовид…» 22
Ангел Печали 24
Ангел Надежды 26
«А  у нас дожди, а у нас туманы…» 28

              II
«Ах, эти чудны дни весны!..» 31
«Шаги твои тише и тише…» 32
«Синий, желтый, красный поцелуй…» 33
«Я  тебя ласкал под утро…» 34
«Где-то было, где-то было…» 35
«Нежности хоть немного…» 36
«Среди коней и стройных и прекрасных…» 37 
«Так бледен и нежен твой лик у окна…» 38
«Когда идешь ты по аллее…» 39
« В окне так трепетно свеча…» 40
«Поблекшее синее небо…» 41
«Может, новой весною я встречу тебя» 42
«Так буйно цвела бузина…» 43
«Прости за то, что все так получилось…» 44
«Валери, Валери, Валери…» 45
«Я уж стал забывать тебя…» 46
«Cлучайный день, случайный взгляд…» 47
«Твое имя – как ветерок на листьях...» 48
«Как солнце на небе, как цветы на земле…» 49
«Когда Вы ходите по Ташкенту…» 50
«Чаровница Маргарита…» 51
«Я  видел тебя только раз один...» 52
«С утра в окно взгляни...» 53
«Ты все забрала, чем я жил…» 54
«Ты меня любила только один год…» 55
Баллада 56
«Конь в поле, свеча в доме…» 58
«Если один, что тебе нужно?...» 60 
«Черная кошка - пантера дикая…» 62
Три романса
Минувшее 63
Позвольте Вас любить 64
Не привыкай 65   
Песня 66
«Когда сойдет на град полночный…» 67
«Так дни бегут, и месяцы, и годы… 68
«Годы мчатся, словно кони по степи…» 70

              III
«Мой милый мальчик 73
«Я смотрю на часы песочные…» 74
«Когда я был король…» 75
«Калейдоскоп я…» 76
 «И вновь задуло холодком…» 77
«Уж сны не снятся…» 78
«B этом доме уже не живут…» 79
« В минуты горечи и боли…» 80
«О ты, душа моя!..» 81
«Мой парикмахер уже умер…» 82
«За кругом круг. Грядут уже иные…» 83
Гуттаперчевая песенка 84
«Как листья, годы опадают с древа…» 86
«Здравствуй, Пиаф…» 87
«Клочьями, клочьями - прямо на голову…» 88

                IV
«Приносили приношенье…» 91
«Здесь над плакучею березою звезда…» 92
«Два дня прошли…» 93
«На землю ночь ложится…» 94
«Сквозь готику аллей…» 95
«Тиха на берегу реки…» 96
«И каждое утро с новым рассветом…» 97
«Мой Альбион туманный…» 98
«В сумерках храмов готических…» 99
«Октябрь в Павловске…» 100
«Есть правила, есть исключения…» 101
«Мы живём, как волы…» 102
«Я сижу на берегу реки…» 103
« Полдень. В парке…» 104
«Твои губы такие теплые…» 105
«Голубая жилка на твоей руке…» 106
«Я прикоснулся губами …» 107
«Тени лунные…» 108
«Утром в электричке…» 109
«Здравствуйте!..» 110
«По утрам, сквозь туманы…» 111
«И возложил на сердце я печать…» 112
«Я хмельной  этой  осенью…» 113
«Сегодня я отвeз маму в театр…» 114
«Закапал мелкий дождь…» 115
«Если жизнь имеет конец…» 116
«Я иногда думаю, что слаще…» 117
«Еще наступила одна осень…» 118
«Не кирпичи мы в здании огромном…» 119
«Опали листья. Дерева черны…» 120
«Я Тебя любил зимою…» 121
«Двух женщин я любил…» 122
«Не покидай – ни зимой, ни летом…» 123
«Когда-то давно меня любили дети…» 124
«О тени прошлого, совсем непрошено…» 125
«Я так люблю Вас…» 126
«Руки твои так печально небрежны…» 127
«Проходят дни, проходят годы…» 128
«Сколько грехов за нами…» 129
«Мир наш - забытых истин…» 130
«О, эти нескончаемые длинные дороги…» 131
«Когда не осталось любимых…» 132

               V
«Прости, мой город, и прощай…» 135
«Осень. Дождь. Всё в тумане и влаге…» 136
«Здесь в Летнем парке у Невы… 137
«Когда идешь от бастионов…» 138
«Я Храм в своём сердце выстроил…» 139
«С утра мело, и по каналу…» 140

VI
«Сегодня чистый понедельник…» 143
«Здесь пальма пред моим окном…» 144
«Две страны – одна доля …» 145
«Кипарис воткнулся в небо…» 146
«Среди камней, разбросанных по склонам» 147
«В Хайфе на улице Герцеля…» 148
«Я сижу на крыше дома…» 149
Еврейская свадьба 150
«Поутру собаки лают…» 151 
Гипертонический криз 155
«На развалинах  старой виллы…» 156

               VII               
Печали 159
Санкт-петербургские этюды 160
Причастность 162 
Йошкар-Ола 164
Меланхолия по покинутому городу 165
Но все же 166
Полночь в Санкт-Петербурге 168
Я вернусь 170
Одиночество 171
На вершине Яман-Тау 172
Основа жизни – ДНК 173
Трамвай 174
Странник 175
Размышление 176
Даная 177
«Октябрь. Осень на дворе…» 178

П О Э М Ы
Акума 181
Марина 188
Поэма распада 198

ПОСЛЕ ВСЕГО
«Там, где пальма стояла гордая…» 233
«На вершине горы…» 234
«Три березки под  дождём …» 235
Белый стан 236
«Отпускаю Тебя на волю…» 238
«Убили говорящего кота…» 239
«Завтра, когда нас уже не будет…» 240
«Отец, убей гувернантку…» 241
Конец эпикурейца 242
Тени 243
Осенний вальс 247
Оле хадаш 248
10 декабря 2005 г. 253
Облака 256
Картина 257
«Опадают оливки…» 258

ПОПЫТКА ПРОЗЫ
Падение 261


АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

10 декабря 2005 г. 253
Акума 181
Ангел Надежды 26
Ангел Печали 24
«А  у нас дожди, а у нас туманы…» 28
«Ах, эти чудны дни весны!..» 31

Баллада 56
Белый стан 236
«Был грустный день у северного мая» 17

«В минуты горечи и боли…» 80
«В окне так трепетно свеча  горела…» 40
«В сумерках храмов готических…» 99
«В Хайфе на улице Герцеля…» 148
«В этом доме уже не живут…» 79
«Валери, Валери, Валери…» 45
«Вокзальная площадь, люди снуют…» 16
«Все в сердце пусто…» 13
«Все так заняты ничем…» 11

«Где-то было, где-то было…» 35
Гипертонический криз 155
«Годы мчатся,словно кони по степи» 70
«Голубая жилка на твоей руке…» 106
«Грустные, грустные люди…» 14
Гуттаперчевая песенка 84

Даная 177
«Два дня прошли…» 93
«Две страны – одна доля …» 145
«Двух женщин я любил…» 122


Еврейская свадьба 150
«Если жизнь имеет конец…» 116
«Если один, что тебе нужно?...» 60
«Есть правила, есть исключения…» 101
«Еще наступила одна осень…» 118

«За кругом круг. Грядут уже иные…» 83
Завтра, когда нас уже не будет 240
«Закапал мелкий дождь…» 115
«Здесь в Летнем парке у Невы…» 137
«Здесь над плакучею березою звезда…» 92
«Здесь пальма пред моим окном…» 144
«Здравствуй, Пиаф…» 87
«Здравствуйте!..» 110
«Зеленые снега по улицам метут…» 19

«И вновь задуло холодком…» 77
«И возложил на сердце я печать…» 112
«И каждое утро с новым рассветом…» 97
Йошкар-Ола 164

«Как гаснет все и увядает» 10
«Как листья опадают с древа» 86
«Как солнце на небе, как цветы на земле» 49
Калейдоскоп 75
Картина 257
«Кипарис воткнулся в небо…» 146
«Клочьями, клочьями – прямо на голову…» 88
«Когда Вы ходите по Ташкенту…» 50
«Когда идешь ты по аллее…» 39
«Когда идешь от бастионов…» 138
«Когда к закату дней усталых…» 18
«Когда не осталось любимых…» 132
«Когда сойдёт на град полночный…» 67
«Когда я был король…» 74
«Когда-то давно меня любили дети…» 124
«Конь в поле, свеча в доме…» 58
Конец эпикурейца 242
«Куда уходят дни, печали и разлуки?» 9

Марина 188
Меланхолия по покинутому городу 165
Минувшее 63
«Мир наш - забытых истин…» 130
«Может, новой весною я встречу тебя » 42
«Мой Альбион туманный…» 98
«Мой милый мальчик…» 73
«Мой парикмахер уже умер…» 82
«Мы живем, как волы…» 102

«На вершине горы…» 234
На вершине Яман-Тау 172
«На землю ночь ложится…» 94
«На развалинах  старой виллы…» 156
«Не кирпичи мы в здании огромном…» 119
«Не покидай - ни зимой, ни летом…» 123
Не привыкай 65
«Нежности хоть немного…» 36
Но все же 166

Облака 256
Одиночество 171
«О, как сердцу хочется праздника…» 21
«О мудрый кот, зверек пушистый мой…» 20
«О Муза гордая печали…» 8
«О тени прошлого, совсем непрошено» 125
«О ты, душа моя!..» 81
«О, эти нескончаемые длинные дороги…» 131
«Октябрь в Павловске…» 100
«Октябрь. Осень на дворе…» 178
Оле хадаш 248
«Опадают оливки …» 258
«Опали листья. Дерева черны…» 120
Осенний вальс 247
«Осень - желтый магендовид…» 22
«Осень. Дождь. Всё в тумане и влаге…» 136
Основа жизни – ДНК 173
«Отец, убей гувернантку…» 241
«Отпускаю Тебя на волю…» 238

П О Э М Ы 179
Падение 261
«Падают листья…» 7
Песня 66
Печали 159
«По утрам, сквозь туманы…» 111
«Поблекшее синее небо…» 41
Позвольте Вас любить 64
«Полдень. В парке…» 104
Полночь в Санкт-Петербурге 168
Попытка прозы 259
После всего 231
«Поутру собаки лают…» 151
Поэма распада 198
«Приносили приношенье…» 91
Причастность 162
«Прости за то, что все так получилось…» 44
«Прости, мой город, и прощай…» 135
«Проходят дни, проходят годы…» 128

Размышление 176
«Руки твои так печально небрежны…» 127

«С утра в окно взгляни...» 53
Санкт-петербургские этюды 160
«Сегодня чистый понедельник…» 143
«Сегодня я отвeз маму в театр…» 114
«Синий, желтый, красный поцелуй…» 33
«Сквозь готику аллей…» 95
«Сколько грехов за нами…» 129
«Случайный день, случайный взгляд…» 47
«Среди камней, разбросанных по склонам» 147
«Среди коней и стройных и прекрасных…» 37
Странник 175
«С утра мело и по каналу…» 140

«Так бледен и нежен твой лик у окна…» 38
«Так буйно цвела бузина…» 43
«Так дни бегут, и месяцы, и годы…» 68
«Твое имя – как ветерок на листьях» 48
«Твои губы такие теплые…» 105
«Тени лунные, тени томные…» 5
« Тени лунные…» 108
«Тиха на берегу реки…» 96
Трамвай 174
«Ты все забрала, чем я жил…» 54
«Ты меня любила только один год…» 55

«Уж сны не снятся…» 78
«Утром в электричке…» 109

«Ходим, бродим, дни разводим…» 15

«Чаровница Маргарита…» 51
«Черная кошка - пантера дикая…» 62
«Что мне скажешь, мой вечный демон…» 12
«Что, туманы? Что, безумцы ?..» 6

«Шаги твои тише и тише…» 32

«Я  видел тебя только раз один...» 52
«Я  сижу на берегу реки…» 103
«Я  тебя ласкал под утро…» 34
«Я  Храм в своем сердце выстроил…» 139
Я вернусь 170
«Я иногда думаю, что слаще…» 117
«Я прикоснулся губами…» 107
«Я сижу на крыше дома…» 149
«Я смотрю на часы песочные…» 74
«Я так люблю Вас…» 126
«Я Тебя любил зимою…» 121
«Я уж стал забывать тебя…» 46
«Я хмельной  этой  осенью…» 113

 Литературно-художественное издание

  А.  СНЕГУРОВ

П Е Ч А Л И
 

Верстка  и дизайн - А. Снегуров
Корректор - Г. Снегурова

На стр. 3 репродукция с картины
Ghirlandaio 1480 y. Viellard et son petit-fils.
Подписано в печать   14.11.2007
Заказ №  216
               

;  Снегуров  А.  «Печали», 2007 г.

 ISBN   978-965-7088-61-6
               


               
Книга «Печали» –  избранное из почти 40-летнего творчества автора. В книге представлены произведения разных поэтических форм – лирические стихотворения, романсы, элегии, поэмы, а также повесть «Падение»