Нашу соседку по дачному посёлку бабу Тоню местные, невзирая на почтенный возраст, за глаза называли Тонькой-шалавой. Однажды в порыве пьяного откровения старуха поведала мне историю своей жизни.
Ей двадцатый,
не самый вящий
И счастливый достался век –
Всемогущих вождей плодящий,
Изменяющих русла рек,
Век топтаний на пепелище
Сброда,
сплющенного в строю,
Век юродивых, сирых, нищих,
Возлюбивших нужду свою...
Не потребны Великой цели,
Божьей милостью мужики
Уходили из сёл в артели,
На заимки и рудники…
Бабы, жребию не переча,
Благоверных крестили вслед,
И привычно худые плечи
Подставляли под тяжесть лет,
А когда, окаянно скалясь,
Заявилась война, как тать,
Те же бабы в ярмо впрягались,
Чтоб самим мужиками стать,
Сберегая в груди осколок
Обжигающих чрево нег –
Бабий век на Руси недолог,
А двадцатый век – вдовий век.
Нелегко обойти ухабы,
Если всяка стезя – ухаб,
На безногого – по три бабы,
Недолюбленных русских баб...
Тонька, к липким глуха укорам,
Отогрелась в жарыни тел,
Агронома звала Егором,
А Егор со стены глядел,
Усмехался в усы тихонько,
Забавляя печаль свою:
«Эх, не так верещала б Тонька,
Кабы я не погиб в бою...»
Солью чёрный сухарь посыплю,
Откупорю хрустальный штоф –
И за Тоньку-шалаву выпью,
И за всех шалопутных вдов.
1988, 2020.