Вера Половинко
ОТРОЧЕСТВО ВОЕННОЙ ПОРЫ
Дети военного, сурового лихолетья, маленькие граждане великой страны, растущие под обстрелами, бомбёжками; изведавшие голод, изнурительный труд, бесприютность, сиротство…Они, в тылу, разделили, наряду со взрослыми, все тяготы и невзгоды этого, опалённого огнём, времени и проявили героизм и мужество, которое ставило их в один ряд с воинами, защищающими страну на фронтах.
Первые дни войны, навсегда, в моей подростковой памяти, разделили мою жизнь на два совершенно неравнозначных периода – до июня 1941 года и – после…
Я как будто выпал навсегда из спокойного, защищённого, беззаботного, ласкового мира детства столичного, беззаботного жителя, в суровую и тревожную действительность… Москва стала жить по законам военного времени. Как на чёрно – белой плёнке кинохроники наши дни и ночи заполнились сиренами воздушной тревоги, внезапными, поспешными побудками, поисками свободного уголка в ближайших бомбоубежищах и метро, скупыми разговорами о кровопролитных боях и тяжёлых потерях. Окна плотно закрылись на все задвижки, хотя было ещё тепло, и погода позволяла дышать и наслаждаться затянувшимся «бабьим летом»… Они были затянуты чёрным крепом светомаскировок. Широкие бумажные полосы из плотной бумаги перечеркнули стёкла окон и перечеркнули беззаботные дни нашего детства! Громогласным и суровым голосом диктор Левитан несколько раз на дню передавал всей стране сводки с фронтов. Москва изменилась: стала неузнаваемая, угрюмая, посуровела, подтянулась, утратила былую беззаботность и суету. Увеличилось число патрулей в ночное время, уменьшилась сутолока на улицах, парках, возле магазинов, строже, озабоченней стали лица: посерели, осунулись… Мой мир, как самого подросшего сына в семье, оставшегося дома, и вечно усталой нашей мамы заполнился озабоченными разговорами об продовольственных карточках, длинными очередями возле магазинов, жёсткой экономией, стиркой, штопаньем, домашними неотложными и необходимыми делами. Так, незаметно, я начал жить взрослыми заботами. Мне минуло двенадцать лет, и я почувствовал себя вполне ответственным и самостоятельным. Мы надеялись на божью помощь
Ателье мод, где мама, с десяток лет, работала заведующей, расформировали, и она перешла трудиться на фабрику по пошиву военной одежды. Гимнастёрки, галифе и шинели заменили ей, в суровое время, цветные крепдешиновые летние платья и сарафаны, которые она изобретала раньше для московских модниц… Мама приходила только поздно вечером: усталая, измученная непривычной работой, но никогда не жаловалась, а старалась создать уют, хлопотать о нас, своих детях. Мне же было поручено ответственное дело: заботиться о младших двух сестрёнках–близняшках – Маняше и Катеньке, которые раньше утром уходили в детсад, а сейчас обитали дома; умывать им сонные, розовые «мордашки» по утрам, кормить кашей с молоком, которую рано утром я варил на примусе, читать им волшебные сказки, придумывать занимательные, весёлые игры, что бы не плакали…
Отец и старший брат Дмитрий в первые дни войны были призваны по повесткам в ряды советской армии и воевали где-то на фронтах, защищая нашу землю от фашистов. Вестей пока мы от них не имели, поэтому, каждый раз я тревожно, с надеждой прислушивался к гулким шагам на лестнице нашего старого подъезда, чтобы не упустить время, когда пожилой почтальон дядя Сева будет опускать новую корреспонденцию в почтовые серые ящики. А потом ждал нового дня…
Мы все пребывали в уверенности, что всё это ненадолго.
- Война скоро завершится нашей безоговорочной победой! «Фрицы» ещё получат своё по заслугам, и надолго запомнят наш боевой, мощный напор! – уверенно, без тени сомнения, говорил бледной и усталой нашей маме наш седовласый сосед по подъезду мудрый Иван Ильич, встречаясь с нами во дворе и пытаясь подбодрить.
– Вот увидите, уже через пару месяцев ваш хозяин будет дома и всё наладится. Девочки то у вас как подросли… - а сам, незаметно, вздыхал, и доставал носовой платок и озабоченно и долго протирал линзы на очках… От своих двоих взрослых сыновей, ушедших на фронт в начале войны, они с женой тоже ещё не получили ни одного письма.
Москва уже в первые дни объявления военного положения заполнилась людьми в форме защитного цвета, посерела, посуровела.
Налёты вражеских самолётов следовали один за другим. Не было ни одного спокойного дня без завывания воздушной тревоги. За три месяца всё изменилось до неузнаваемости…Только в октябре около сотни раз мы ждали смерти с неба. Гибли люди, много было раненых. Госпитали были заполнены до отказа ранеными и уже выздоравливающими солдатами с фронтов. Появились на улицах изувеченные бомбёжками люди. Калеки без ноги или руки стали не редки в очередях за продуктами. Это угнетало и тревожило взрослых. Многие мои друзья и одноклассники эвакуировались вместе с матерями и пожилыми москвичами в глубь страны. В городе остались в основном женщины, работающие в госпиталях, магазинах, на фабриках и военных объектах; да работники оборонных, военных заводов. Зато очень хорошо работало метро, и ходили троллейбусы и автобусы по прежним маршрутам, правда, намного реже… Жизнь не остановилась, но утратила свой стремительный, беззаботный, довоенный, пёстрый бег… были закрыты и отменены экскурсии в музеи и длинные очереди на выставки приезжих, что было всегда неотъемлемой частью столицы. Мороженое, которое так было дорого для нас раньше, москвичей, летом улетучилось вместе с холодной и душистой фруктовой газировкой, которую мы всегда с друзьями покупали в выходные, когда отправлялись на дневной сеанс в ближний кинотеатр.
Незаметно исчезли куда-то с дворов вездесущие, громогласные подростки, озорные, быстрые мальчишки на самокатах, трудолюбивые, сосредоточенно – важные, спокойные «карапузы» в песочнице, сосредоточенно строящие «замки» и пекущие «куличики», смешливые девчонки в ситцевых светлых сарафанах, с яркими мячами и скакалками… Перестали стучать вечерами в домино степенные пожилые старики- пенсионеры, не выходили играть в шахматы интеллигенты, не слышалась музыка радиол из открытых окон жильцов. Только, под осенним, но ещё ласковым солнцем, весёлые стайки воробьёв перелетали с одного дерева на другое и важно, по опустелому нашему двору, вышагивали голуби на коротких оранжевых лапках.
Вражеские бомбёжки жестоко уродовали столицу, неся многим жителям смерть, бесприютность, сиротство… Нельзя было предугадать, куда «фрицы» в этот раз полетят, куда направят свой смертельный груз. Наш дальний район несколько раз попадал под их пристальное внимание. На улице уже стояло несколько разбомблённых, изувеченных пожарами чёрных домов. Каждый день мы проживали в постоянной тревоге, и решили с соседями нести еженощное дежурство. Подростков никто не обязывал, но мы сами вызывались, упрашивая нас научить охранять крыши от пожаров.
Дежурить ночью на крыше нашего многоэтажного дома во время обстрелов города жители выходили по парам, по трое. Более опытные, пожилые, «обстрелянные», учили молодых «салаг» осторожно брать железными огромными щипцами «зажигалки», нести их к корыту с мутной водой и «гасить». Они сердито, как смертоносные, злобствующие змеи, угрожающе и громко шипели, но теряли постепенно свою зажигательную силу и сбрасывались потом вниз, в бывший палисадник с изломанными кустами жасмина и сирени… Мы, мальчишки, считали это делом огромной, первостепенной важности и храбро пробирались, правдами или не правдами, на изрешечённую осколками покрытую жестью, грохочущую под нашими шагами, крышу. И сколько бы наши матери и бабушки не умоляли нас не взбираться туда, мы стремились, всеми правдами и не правдами, во что бы не стало, изведать новое, и не было такой силы, чтобы нас остановить! Тем и отличается отрочество, что для него нет смерти, но есть героизм! Мы, подростки военной поры, были насквозь пропитаны этим чувством. Здесь, нашим юным взорам, открывалась величественная и грозная, небесная панорама…
Сначала со стороны центра Москвы донеслись к нам протяжные, воющие звуки сирен с заводов и фабрик, частые вскрики паровозных гудков приглушенные расстоянием. Тревога начала прокрадатся в наши души. Повисла тяжёлая кратковременная тишина и вдруг мы явственно услыхали угрожающий, нарастающий гул… Вражеский налёт!!
Весь воздушный бой был, как на ладони! Но ещё не было под Москвой такого ночного сражения, как этой осенней, не стираемой даже сегодняшней давней памятью, ночью. Он, казалось, длился вечность! Небо было кроваво – дымным, светлым, ужасающим. В многочасовом промежутке грохота, огня и схватки схлестнулись не на жизнь, а на смерть больше двух сотен немецких бомбардировщиков и наши, защищающие небо столицы, эскадрильи истребителей. Когда, с ревущего от моторов вражеских самолётов раскалённого боем ночного неба сыпалось, летело на растерянный, беззащитный город, тяжёлое, смертоносное «железо», казалось, что сама многострадальная, израненная земля тяжко стонет и плачет, умоляя её защитить.
Каждый рыкающий, как хищный, разъяренный зверь, фашистский самолёт нёс в своём необъятном тёмном «чреве» от двух до четырёх тысяч килограммов бомб, начинённых взрывчаткой и адскими зажигательными смесями. Один только этот длинный и мощный ночной налёт мог стереть наш древний город с лица земли, превратить его в горящие руины, уничтожить…
Мы, дежурившие в этот день: пожилой сосед Николай Пантелеевич и мой дружок тринадцатилетний Мишка Конкин, и я, застыли молча, в ужасном оцепенении, на нашей крыше, словно на палубе тонущего, ветхого, огромного корабля… Он закачался под нами от дальних взрывов, вместе с израненной землёй. Мне вдруг захотелось сильно – сильно закрыть глаза, сжаться в тесный комок и скатиться с лестницы в раскрытые ладони матери и сестёр… Мне было всего двенадцать лет. По моёй спине пробежал холод ужаса, но он потом смешался с ликованием, когда я увидел, что два сбитых вражеских самолёта полетели вниз, оставляя после себя длинный шлейф дыма…
Вознесённые ранее в небо аэростаты заграждения тоже делали своё дело, не подпуская низко летящие самолёты врага. Вздыбленные стволы зенитных орудий оглашали небо победной частой канонадой. На фоне освещённого, кровавого и дымного, исполосованного прожекторами неба мы увидели тёмные точки бомбардировщиков, похожие на могильные кресты.
Ярость этого боя только нарастала с каждой секундой… Нам, стоящим на крыше, казалось, в этом месиве, что стонущее, ревущее отчаянием и гневом, небо сейчас треснет пополам, как огромный спелый, клокочущий, начинённый смертью и пламенем, арбуз!
Самолёты со свастикой на боках слетали с, пылающих в лучах прожекторов небес, и стремительными, ранеными коршунами, свергаясь на землю, падали, оглашая мир взрывами и дымом пожаров… Гибли и наши самолёты в бою, но не так часто… В небе мелькали парашюты…
Но настал и этому светопреставлению конец. Постепенно армада фашистских «юнкерсов» и «хенкелей» постепенно превратились в разрозненные группки, и «одиночки», и стали улетать, воровато прячась в заоблачной дали… Наши зенитки провожали их отход заливистым, частым, победным огнём.
Утром, в воскресенье, мы с Мишкой Конкиным были во дворе героями дня. Независимо посвистывая, мы с напускным спокойствием рассказывали неторопливо о вчерашнем ночном бое:
- Страшно на крыше стоять было? Небось, небо с песчинку показалось…- процедил местный главарь подростков Антон Ивашев.
- Не очень. Надо так надо! – промолвил солидно Мишка.
- Ври больше! Весь дом ходуном ходил, и земля дрожала…- сказал тихо Сашка Арсаньев из соседнего подъезда.
- А ты откуда знаешь? Небось, с мамой и малышами в ближайшем бомбоубежище отсиживался?
- Рисковать своей жизнью и мамы бездумно не собираюсь, да и никому не советую. Не доставлю такого удовольствия фрицам! Я подросту и на фронт убегу! Вот тогда и посмотрим, кто трус, а кто – защитник Родины! – мудро и с вызовом ответил Сашка.
Ребята немного помолчали, подумали…
- А здорово наши лётчики этих с крестами вчера причесали под полу – бокс… Как сигареты зажжённые летели! Храбрее наших лётчиков не сыскать!- пробасил я с восхищением. Надо бы нам всем сходить в госпиталь проведать раненых. Я знаю один заброшенный сад, где можно набрать яблок и груш. Вот и будет отличный подарок! Для выздоравливающих витамины – важнейшее лекарство!
На нас завистливо косились ребята постарше, курившие, втихаря от взрослых, самокрутки под развесистым деревом берёзы. Они уже делали настойчивые попытки пробраться в военкомат и на призывные пункты, чтобы уговорить взять их на фронт, но им отказали. Оставалось только рытьё окопов! На этом и порешили… Мы уговорили девочек десяти, двенадцати лет создать во дворе маленький «детский сад», так сказать помочь нам, мальчикам, освободиться от второстепенных обязанностей доморощенных нянек. Мы, вскоре, убедили их, что наши трудовые, сильные руки очень нужны, просто необходимы сейчас фронту, и что лопата и кирка более нам по плечу, чем соска и утирание сопливых носов малышей…
Утром мы, подростки, собрались с другими добровольцами, жителями нашего района, на сборном пункте, где подошедшие грузовики забирали нас группами и везли за город, где велось строительство оборонных рубежей столицы.
Картина потрясала! Куда не взглянешь, тянулся длиннющий бесконечный шлейф, как чёрный удав, до самого леса… Он терялся в дымке далей. Это военные, которые руководили земляными работами, именовали противотанковым рвом. На насыпи земли с кирками и лопатами трудились люди. Огромное количество людей!
Были здесь и подростки и пожилые мужчины интеллигентного вида, усталые женщины… Но, больше всего было молодых женщин и девушек, а, так же девчонок нашего возраста и немного постарше. У нас даже в глазах зарябило от пестроты их одеяний и платочков, шапочек, беретов, туго обхватывающих их головы. Пыль вилась столбом от быстрого мелькания лопат. Землю перемещали носилками и тачками, в ход шли и вёдра, и алюминиевые корыта, которые тянули девочки за верёвки, и тазики для стирки белья…
Мужчины находились внутри рва и выгребали землю лопатами и отбрасывали их женщинам, а те, отгребали от края и утрамбовывали её лопатами, образуя насыпь. Формировали линии отступлений, ловушки для танков, доты для оружия поражения – огневых точек. Всеми работами руководили талантливые инженеры.
Для тех, кто не хотел возвращаться в город, имелись удобные и мягкие «спальные места» в стогах сена возле лесочка. Размещались и в брезентовых палатках. Подвозили полевую кухню. И потчевали всех вкусными щами и перловой кашей. Мы с ребятами, с непривычки, чувствовали после длинного, изнурительного трудового дня на солнце, ломоту во всём теле, в пояснице; на ладонях появились волдыри, которые саднили и ныли. Но мы держались молодцами и не показывали вида, ведь рядом были женщины и девчонки, которым тоже было несладко.
Когда мы все отдыхали к нашей группе подростков подошли две девушки с холщёвыми сумками на перевес, на которых были нашиты красные кресты из ткани. Одна, в светлом берете, с пшеничной длинной косой, сосредоточенная и усталая, подошла ко мне ближе и предложила обработать мозоли. Пришлось, нехотя, показать ладони. Я медленно протянул их и нежные, тонкие пальчики коснулись моих ссадин:
- Молодой человек, позвольте мне вам помочь и обработать ваши руки. Я – медсестра. Меня зовут Надежда.
Я молча подчинился. Мазь смягчила кровавые мозоли, и они уже не так давали о себе знать. Чистая холстина освежающе коснулась моих ладоней, и я растроганно и благодарно поглядел вслед моей «спасительнице». А она уже продвигалась дальше в поисках новых «пациентов». Так я и мои дворовые друзья получили первый опыт копания траншей.
Первыё дни, для нас - столичных мальчишек, работа казалась нескончаемой, монотонной, вечной… Но, постепенно, кожа на ладонях огрубела, стала не такой чувствительной, восприимчивой к боли. Мы научились перевязывать руки широкими бинтами из ткани, загорели, возмужали, стали самостоятельными, приобрели рабочую стать. Во время отдыха мы с моим дружком Мишкой Конкиным тоже время не теряли. В лесу водились чудесные грибы и ягоды. Вот мы их и набрали в рюкзаки в последний день, чтобы порадовать своих в Москве. Быстро пробежала неделя, и мы вернулись в Москву к своим домашним с чувством честно выполненного долга, гордые своей помощью.
Мама, вечером вернувшись с работы, крепко и нежно меня обняла, взглянула мне в глаза и спросила тихо:
- Устал, сыночек? Я соберу тебе на стол…
- Нет, нас там сытно кормили. А я вам ягод и грибов привёз. Будет супец чудесный, да и кисель для малышек…
- Мой добытчик… как нам тебя не хватало в эти дни. Мы с девочками всё ждали, когда же ты вернёшься. Вчера пришло письмо от папы. Вон, на полке. Я его от вездесущих девчонок припрятала. Прочти. Я тоже ещё раз послушаю.
Она присела на краешек дивана, а я взял, с тайным, радостным трепетом, потрёпанный треугольник из листа в клетку, пропахший дымом и порохом окопов, копотью костров и, ломающимся своим голосом с хрипотцой, стал читать неразборчивые, торопливые, но такие родные, написанные знакомым почерком, строки…
В письме отец рассказывал о кровопролитных боях за родную землю, и с каким мужеством его товарищи, не щадя своей жизни шли в атаки на врага. Писал, что теперь находится в тыловом госпитале по ранению головы и плеча, но дело уже идёт на поправку, и скоро он опять вернётся в строй…Нам же желал: мирного неба над головой, без бомбежек, и скорой победы для страны, для нас всех!
Горестно, тихо вздохнув, мама доверчиво прижалась к моему плечу и сказала:
- Ты бы поспал, сынок, немного с дороги. Умаялся ведь за неделю.
Всё отлично, мамочка! Я же – крепкий и выносливый! Посмотри, какие мускулы нарастил за эти дни…Ты за меня не беспокойся. В понедельник мы решили с мальчишками на завод устраиваться. Говорят, там ускоренные курсы открыли по освоению профессий токаря и фрезеровщика. Вот тогда всем нам легче заживётся.
Маняша и Катюша, истосковавшись за неделю, взобрались ко мне на колени и запросили новую сказку. Я поведал им повесть, придуманную мной, о богатырях русских, что защищают рубежи Родины и не дают в нашу страну проникнуть всякой нечисти… Хорошая и справедливая придумалась! В ней, как и во всякой настоящей сказке, побеждало добро, а зло было наказано! А потом я сам, незаметно для себя, уснул на нашем, таком обжитом, родном, стареньком диване, под монотонное тиканье «ходиков» и спал «богатырским сном» весь вечер, и всю ночь… Меня никто не будил. Была тихая, почти довоенная, суббота. К моему счастью в эту ночь не было воздушной тревоги. Я беззаботно и радостно спал, летал в невесомом мире свободы воображения, напрочь забыв про войну, и все трудности и лишения нашей непростой жизни в тылу, в самый разгар военных действий. Сколько ещё нам будет подарено таких минут тишины, не знал никто…
Мне снилась предвоенная ранняя весна, цвели кусты жасмина и сирени в нашем палисаднике во дворе, и юная санитарка Надя, которая ласково перевязывала мои руки в мозолях, сидела молча со мной на старенькой дворовой скамейке и улыбалась загадочно, как Джоконда с обложки журнала; довоенного, глянцевого … Мы дружно ели пломбир на палочках, болтая беззаботно ногами, блаженно морщась от солнечных лучей, светивших ярко и радостно…
Было самое начало Великой Отечественной войны. Мне шёл тринадцатый год, и я свято верил в то, что мы, наша огромная страна, всё преодолеем, всех врагов – победим! И что, опять, зацветут тюльпаны и нарциссы на нашей клумбе в середине двора, и - вернуться все, все солдаты домой, с войны…
ВЕРА ПОЛОВИНКО