Стал сопливым сонет и лирический образ растоптан,
Нет Аи, нет бокала, нет розы, лишь водки стакан.
Всё кружит и кружит, и кружит и кружит над Ростовом,
И не ляжет никак в воды Дона тот чертов тюльпан.
Я стоял у стены, громоздились угрюмые цинки,
И молчали мешки под завязку с фрагментами тел.
Я уже не поэт, я не медик, не бард и не циник.
Я живой до поры, а причину понять не сумел.
Нелюдимый боец тупо тушит о кафель окурок,
Он бы выпил со мной, да 17 ещё домовин
Чтобы что-то сказать, я спросил: «Ну, а сам то откуда?».
«Местный я». Он Харон, он Аид, он один.
«Холодильник-вагон обнаружили тут в Гудермесе вот,
Нет ни званий ни лиц, у кого на них брать ДНК.
Сформируем в фигуры, конечно, холодное месиво,
Есть не просят, пускай отдыхают пока».
Я оставил полпачки «Опала» и вышел наружу.
Осень, вечер, темно и мерещится навь или явь.
Заметались вокруг, зашуршали бессмертные души,
И с шипением шептали: «Прими, опознай и отправь...
Донеси до земли хоть кусок обгорелого мяса,
Что бы знали, отпели, смогли бы простить и понять.
Чтоб летали в ночи над бугром мошкара и неясыть.
И на Пасху пришла посидеть безутешная мать»...
Сотни странных судеб разнесло навсегда на осколки
Я впервые столкнулся с суровой проблемой такой
Жить красиво, легко умереть недостаточно только.
После этого надо ещё заслужить светлый вечный покой.
Если рейс оборвётся под гору внезапным стоп-краном,
Если Мойра обрежет стилетом потёртую нить.
Постелите мне степь, занавесьте мне окна туманам,
Хлеба кус на стакан. Приходите меня хоронить…