Одиннадцать мне было, в ту пору лихолетья,
когда забрали брата на войну,
на проводы все вышли от мала до велика,
с сельчанами прощаясь, смахнул мой брат слезу.
Невеста молодая, смущаясь, всё шептала,
Степанушка, родимый, дождусь тебя, чтоб знал,
и ждать осталось поле засеяно пшеницей,
которое вчера мой брат не допахал.
Бежали дни сурово, зазеленели всходы,
да только весточки мой брат не написал,
и с каждым днём печальней мамка становилась,
да всё тревожней был у мамки взгляд.
Виски её совсем запорошИло,
морщины ещё глубже пролегли,
как будто трещины засохли без полива,
на поле Стёпином где зрели колоски...
Под вечер солнце виновато опустилось
за горизонт,
померкли сразу краски на земле,
когда я мать свою вдали увидел,
на поле Стёпином в чернеющем платке.
Она стояла, а пшеница колосилась,
к её ногам склоняя колоски,
я понял сразу, брат мой не вернётся,
мы навсегда простились у горы.
Ему тогда всего то двадцать было,
когда на фронт ушёл он воевать,
с тех пор то поле, зреет где пшеница,
Степанушкиным полем стали звать.