ОТ ЧЕГО ОТКАЗАЛСЯ ЕСЕНИН
Литературный анализ
* * *
В предыдущей главке я упомянул о том, что герою нашей аналитической статьи нелегко было распрощаться с детищем имажинистской юности — обилием сложных образов в стихах и поэмах, хотя с годами страсть эта уступила место пушкинской мудрой умеренности или, лучше сказать, естественной необходимости. Но вот пришла пора отметить ещё одно весьма трудное расставание духовно повзрослевшего мастера — расставание с фантастической надеждой построить рай на грешной русской земле. Рай, который энергично взялись созидать печально известный «капитан земли» и его сподвижники-«матросы», да гуж оказался уж больно неподъёмным, и «чудотворение» вылилось в блеф, то есть в террор и насилие, до сих пор в подлунном мире не виданные.
Еще с десяток лет назад такие человеческие бурные всплески я мог объяснить только законом отрицания отрицания — одно состояние бытия обязательно должно замениться на противоположное по сущности, иначе жизнь превратилась бы в тину, закисла бы и погибла. Скажем, так же самая веками выработанная традиция пользоваться поэтическим образами в меру, по требованию смысла, должна была в конце концов до чёртиков надоесть и писателям, и читателям — и смениться своим отрицанием, а по-иному: предельным обилием метафор и метонимий.
Но сейчас, когда по милости Божьей мне удалось постигнуть основы Христовой Истины (чтобы всю её постигнуть, понадобится вечность), бывшая основа основ — триадный закон отрицания отрицания — выявил свою глубинную и единственно верную суть, превратившись в закон искушения, который основательно проанализировал и сформулировал святитель Василий Великий.
Если применить закон искушения к нашему случаю, к возникновению перенасыщенной образной системы на Руси, то опять-таки тройственный (!) процесс этот будет выглядеть так. Первая фаза — формирование и укрепление классической традиции поэтической образности, вторая фаза — отрицание многовекового опыта, разрушение его и создание изобильной, чаще всего вычурной образности, и третья фаза — отрицание предыдущего периода и возвращение к образности классической, но уже обогащённой положительными достижениями второй ступени.
Тут всё так, как в законе отрицания отрицания, за исключением того, что причина перемен, противоположное направление развития, теряет свою первостепенность, а высшая степень «достаётся» ослаблению и потере веры в Бога — ИСКУШЕНИЮ жить без Творца, не по Его законам, а по своим соображениям, веру заменяющим на противоположное логике и воле Божьей. То есть в нашем случае надоевшая умеренная, естественная образная поэтика дерзко заменяется образностью недозволенной, ранее отвергавшейся.
Я проверил все смены формаций, имевших место в нашей истории, и получилось, что все они произошли в периоды затухания веры в истинного Бога, в Пресвятую Троицу, начиная с бунта небесного и изгнания Адама и Евы из рая, которые произвели переворот во всей жизни земной и в том числе в первозданной, ангельской поэзии и в зачатках всех областей быта и культуры.
Рассматривая мир с точки зрения закона искушения (отхода от Бога и возвращения к Нему), надо иметь в виду, что весь громадный трехфазный цикл людской жизни, от создании земной жизни до её перехода в жизнь (и смерть) вечную, внутри себя делится на более мелкие и всё более короткие по времени периоды, но они тоже трёхфазные и тоже подчинены закону, сформулированному Василием Великим. Иными словами, есть одно общее длительное искушение в земной человеческой истории (отход от веры Христовой, начавшейся во Франции в вольтеровский век) и есть множество маленьких искушений внутри такого же множества трехфазных циклов, проявляющихся в Большом Цикле. Скажем, искушение Пушкина было в одном, «своём» временном периоде, а Есенина — в «другом, «своём», как, допустим, в третьем, «своём», у Евтушенко.
Прошу прощение у читателей за очередной длительный теоретический экскурс, но куда же без такой сухой теории в нашем исследовании! Никуда. И вот, после неизбежного покаяния, слава Богу, мы снова постараемся вернуться на временно потерянную тропу нашего повествования. Сложного, многоступенчатого, но, как мне думается, необходимого.
Для завершения «внутреннего цикла» о есенинском прорыве к вершинам поэзии возьмём два произведения. Одно из них — опять-таки маленькая поэма, маленькая по количеству строк, но огромная по содержанию, по изображению трагической революционной эпохи.
С первых же словесных мазков это полотно вводит нас в животрепещущие будни первых лет той исключительно трагичной и противоречивой эпохи.
РУСЬ УХОДЯЩАЯ
Мы многое ещё не сознаем,
Питомцы ленинской победы,
И песни новые
По-старому поём,
Как нас учили бабушки и деды.
Друзья! Друзья!
Какой раскол в стране,
Какая грусть в кипении веселом!
Знать, оттого так хочется и мне,
Задрав штаны,
Бежать за комсомолом.
Я уходящих в грусти не виню,
Ну где же старикам
За юношами гнаться?
Они несжатой рожью на корню
Остались догнивать и осыпаться.
И я, я сам,
Не молодой, не старый,
Для времени навозом обречён.
Не потому ль кабацкий звон гитары
Мне навевает сладкий сон?
Гитара милая,
Звени, звени!
Сыграй, цыганка, что-нибудь такое,
Чтоб я забыл отравленные дни,
Не знавшие ни ласки, ни покоя.
Советскую я власть виню,
И потому я на нее в обиде,
Что юность светлую мою
В борьбе других я не увидел.
Что видел я?
Я видел только бой
Да вместо песен
Слышал канонаду.
Не потому ли с желтой головой
Я по планете бегал до упаду?
Но все ж я счастлив.
В сонме бурь
Неповторимые я вынес впечатленья.
Вихрь нарядил мою судьбу
В золототканое цветенье.
Я человек не новый!
Что скрывать?
Остался в прошлом я одной ногою,
Стремясь догнать стальную рать,
Скольжу и падаю другою.
Но есть иные люди.
Те
Еще несчастней и забытей.
Они, как отрубь в решете,
Средь непонятных им событий.
Я знаю их
И подсмотрел:
Глаза печальнее коровьих.
Средь человечьих мирных дел,
Как пруд, заплесневела кровь их.
Кто бросит камень в этот пруд?
Не троньте!
Будет запах смрада.
Они в самих себе умрут,
Истлеют падью листопада.
А есть другие люди,
Те, что верят,
Что тянут в будущее робкий взгляд.
Почесывая зад и перед,
Они о новой жизни говорят.
Я слушаю. Я в памяти смотрю,
О чем крестьянская судачит оголь.
"С Советской властью жить нам по нутрю...
Теперь бы ситцу... Да гвоздей немного..."
Как мало надо этим брадачам,
Чья жизнь в сплошном
Картофеле и хлебе.
Чего же я ругаюсь по ночам
На неудачный, горький жребий?
Я тем завидую,
Кто жизнь провел в бою,
Кто защищал великую идею.
А я, сгубивший молодость свою,
Воспоминаний даже не имею.
Какой скандал!
Какой большой скандал!
Я очутился в узком промежутке.
Ведь я мог дать
Не то, что дал,
Что мне давалось ради шутки.
Гитара милая,
Звени, звени!
Сыграй, цыганка, что-нибудь такое,
Чтоб я забыл отравленные дни,
Не знавшие ни ласки, ни покоя.
Я знаю, грусть не утопить в вине,
Не вылечить души
Пустыней и отколом.
Знать, оттого так хочется и мне,
Задрав штаны,
Бежать за комсомолом.
2 ноября 1924 года
(Продолжение следует)