Они ехали долго
по пыльной разбитой дороге
на стареньких, видавших виды "Жигулях".
Мы тряслись на заднем сиденье,
пока не оказались
в затерянном в сердце России
захолустье
с охряного цвета землёй
и бурьяном в оврагах,
с сельским кладбищем,
как казалось, застывшем во времени
с последней мировой войны.
Они усадили нас
за деревенский стол —
самодельная простокваша,
салат из одуванчиков,
квас в бидоне из придорожного ларька.
Ветер поднимал пыль
и звал на неведомую волю —
то ли в украинскую степь,
то ли в места, где никто из нас ещё не был.
Разговор за столом
был слишком отвлечённым
для нашей молодёжной компании —
таким, какие я всегда так любил слушать.
~ ~ ~
Они никогда больше не будут седыми,
никогда не сдадутся дряхлости и беспамятству.
Покуда я жив, и не рассыпалось моё сознание —
они будут пребывать в нём
у мольбертов, с кистями в руках,
в комнате с самодельной деревянной мебелью,
с акварелями на стенах,
вокруг стоящих в вазе на табурете тюльпанов.
Они всегда будут ехать
на стареньких "Жигулях"
в свой пыльный деревенский рай —
в прекрасное, затерянное в сердце России
захолустье.
И они будут ждать нас там,
за накрытым столом,
столько, сколько я буду способен их помнить.