Мне есть, что сказать тебе, наклонись.
Машина времени стоит, да, улыбнись.
Стоит и тарахтит мечтами заведенными.
Садись и пристегнись, и со мной рванись.
Мы полетим туда, где никто не виноват,
ни парень бородат, ни парень психопат, брат.
Где как кокон мотыльков, бус, нанизан,
энтомолога вселенные стриптизы,
разноцветия пожар, смотри выше.
И созвездие Сириус.
И ждет, с нетерпением, меня вынести.
Любовь в инее такими стратосферами,
что не обмеряна пока обмерами.
Блещет, бьется радужным крылом, верует.
Питер и не видел такой нарратив.
Анализом эротики, уныния, серия,
аррогантная, надменная империя.
Но не серая, присмотрись.
Есть различие меж тем, что знает лето
и безмерная зима моя на небе.
Неуверенность ни в чем, за застенком
пытки одиночества, тишины немость.
Но грезы о каком-то небывало жарком лете,
чтоб он меня любил, а не ум оббегай,
кроссовками, резиной забита млека.
Но так будет всегда, мы не будем вместе,
и потому бухай меня в стихах и спейся.
Я вишу здесь одна, какой уже год
смотрю о спокойном кино.
Дырки от перьев на белом листе,
они не имеют вес.
Мечта плыла, за ней плыл голос,
куда и зачем не вопрос.
И так было который год,
обыкновенный вопрос: «где ты?»
Расплывается в глазах цветная мгла,
паутина сада гнилая.
А что ты хотел, лести литься?
Ты хотел лести литься?
Я не слышу никого, на Бога полагаюсь.
Когда он бьет меня в лицо, я к тебе снижаюсь.
К земле, где много гор и рек и, говорят, артхаус,
но на самом деле сад и река гнилая.
Рыбы дохлые плюют воду, погибают.
Нет на самом деле на земле и в небе рая.
Бой часов не виноват, март, апрель, время.
Какая разница какое, хочешь по-сентябрьски?
Завтрак к нам приходит за роскошными обедами.
Поедим, поспим, потом поспим скелетами.
Мы богатые стихами, как искусством Медичи,
только часть груди болит, та, что слева, левая.
Я не знаю, может только я слаба,
но пока не написали мне рецепт волшебств.
Я люблю твои стихи, даже блеф,
даже просто туалет Мари-Антуанетт.
Но есть платформа для любви,
а есть для королев.
Но пот течет и век течет, разбухли поры.
И скоро что-нибудь придет, скоро, очень скоро.
Много грез, много слез, вода все помнит.
Грезы. Много, много грез. Но мало стонов.
Исчезли все мои цвета, теперь я бледно-желто.
Наверно поменялся мир и скоро ярко-желто
взойдет оно и станет песней, ранней песней.
И станет все тогда окей, мед на реки млек.
Скоро в психушке свет отключат,
тени по мне пробежат.
Тени по мне и на белом листе
станет темно везде.
Здесь уже спят, да, наверно поздно,
мне о любви уже поздно
писать и смотреть лихое кино.
Но мой плен, вокруг кометы.
Пусть течет река гнилая,
я без нее умираю.
К черту твою, ты хочешь лести?
Хочешь сладкие лести?
Сиди тут из навоза изготовясь
в тени моего милого трепа.
Ноги в песке, песок на соске,
травма и там где полость.
Все кто нас любят нам делают больно,
ты знаешь, не новость.
Я не умру от травмы любви слива,
всего лишь манифестация вокального речитатива.
Вон, Бирюков, по всей Стихире кличет,
пулей забивает гол и называет freedom!
Ревет мой зал и твой мечет.
Выпущен альбом в массы, а в кармане меньше.
И знаешь, что это любовь, а не трэк-шит.
Поток крови очень скор и без света.
Можно петь пока без месс, что мессы массам?
Отфутболена летит надо мной комета.
Световых лет миллион, но стоит вопрос:
«когда ты будешь здесь со мной
на темном небе?»
Говорит твоя звезда мне: «подожди»,
если болит голова, то потри виски,
если сухо в горле, то пойдут опять дожди,
если одиноко, то моли Богу с ответами.
Время знает, как идти без часов боев,
нет со стрелками ему никаких сходств.
Точно так же, как и мозг, что по тебе помешан,
не имеет против, что я повешен.
Я буду здесь, когда станет хуже.