Людским взорам недоступен, так что там никто не ходит,
изумрудной бессознанкой луг в безмерность колобродит.
Ручейка искрится русло, словно на траве заплата,
а гвоздики из колосьев смотрят в небо воровато.
От росы сверчок раздулся, чуть не лопается рожа.
Одуванчик млечной каплей встал из травяного ложа.
Вольно дышит луг под солнцем, словно на гулянку вышел.
Никого лишь нет в помине, кто бы видел или слышал.
Где же грудь моя горячая и губы?
Лугу почему они не любы?
Мне б двумя руками рвать букеты.
Почему же рук моих там нету?
Зашуршало очень странно на обочине в бурьяне.
Это сгусток мглы девичий щупал землю, как в тумане.
Сам себя искал и с болью воплощенья домогался,
золотиться волосами и белеть лицом пытался.
Слышно было, задыхаясь из ничто как возникала.
Не хватило сил дивчине, от себя навек отстала.
Это место, где боролась, ещё мглилось и шумело,
пустота, что грела душу и невидимое тело.
Где же грудь моя горячая и губы?
Лугу почему они не любы?
Мне б двумя руками рвать букеты.
Почему же рук моих там нету?
Пчёлы, мотыльки, стрекозы, привлечённые борьбою,
затолпились суматошно, заполняя поле боя.
Тени её тень опутать сеть в ничто паук забросил,
шмель небытия величье прогудел в вершинах сосен.
Ей сверчки играли гимны, расточали обещанья.
А цветы в венки сплетались, ах, в венки, но на прощанье.
Все там на лугу под солнцем собрались. Кто их рассудит?
Кроме той, что быть могла бы, но не будет, нет, не будет.
Где же грудь моя горячая и губы?
Лугу почему они не любы?
Мне б двумя руками рвать букеты.
Почему же рук моих там нету?